Мир держится на страхе

...А потом у нее загорелись волосы и кожа, так Принцесса, которая умела ходить только по северным веткам больших деревьев, растущих в багряном лесу, превратилась в пепел.

Я дочитала сказку до конца и почувствовала, как внутри моей головы шевелится мозг. Иван–царевич, у которого расплелся ботинок, и все бы ничего, но вслед за ним расплелась и вся нога, так что оказалось, что парень был сделан из ниток. Мать с младенцем, спасающиеся от всех монстров подряд — то разбойники за ними гнались, то Баба–яга, то Бабай с топором. Это все персонажи письменного произведения, которое сочинила моя дочь, выполняя задание по русской литературе.

— Ну почему не про райских птичек и цветочные луга, залитые солнцем?

— Не знаю... — пожимает плечами дочка. — А что, надо, чтобы все было хорошо?

— Ну наверное.

Честно говоря, я даже не знаю, что и ответить. Нужно ли ставить творцу такую задачу — чтобы все было хорошо! Идиллично. Художник берет идеи из эфира, достает из облаков и подает людям. Только вот в случае с собственным ребенком хотелось бы, чтобы ее внутренний мир был полон гармонии и радости. А тут сплошные кошмары. И начала думать, что же с нами не так? А тем временем в прокат вышла лента Тима Бертона «Дом странных детей Мисс Перегрин», и, конечно же, я пошла в кино, предварительно переписав с Дашей сказку.

Если хотите знать, я тот человек, который смеется, плачет и кричит во время фильма. И вот, значит, я как закричу в том самом месте, когда дедушке глаза выклевали, а про себя и думаю: «А за что это я с дочкой так?» Была отличная сказка, не хуже, чем вот этот фильм. Так я, мама, проявила бдительность, взяла и причесала, чтобы не дай бог никто не узнал про внутренние страхи ребенка. А по экрану ходят дети в шутовских колпаках, потому что если снять с них странный нарядик, то выглядят они настолько жутко, что любой взглянувший в лица близнецов, тут же превращается в камень. Это еще ничего, потому что другой герой ленты умеет вшивать бьющееся сердце в любое неживое тело, и тогда неодушевленный объект тут же превращается в марионетку. Между Дашей и Бертоном, правда, есть отличие — английский режиссер уже доказал свою творческую состоятельность (чего стоит один «Эдвард — руки–ножницы»?!), а моя малышка пока нет. И вот это–то и не позволяет проявлять ей свою фантазию, которая, видимо, есть не что иное, как трансляция коллективного бессознательного. А оно, получается, полно предвкушения встречи с ужасным.

В метро слышу, как люди обсуждают подробности потрясшего Минск происшествия, в отделе с бензопилами строительного гипермаркета повисла напряженная тишина, подружка с досадой жалуется, что как пару лет назад муж ее домработницы убил любовника, беднягу, топором, так это обычное дело, бытовуха, никто и внимания не обратил. Я ставлю вето на подобные разговоры внутри собственного дома, но Даша пересказывает, как слышала, что взрослые где–то шептались...

— Зачем ты это подслушиваешь? Ты вот возьми Андерсена почитай!

— «Снежную королеву»?! — пугает меня дочь интонацией.

Моя глуховатая соседка с утра пораньше врубает на полную катушку канал, где, кроме криминальной хроники, вообще нет новостей. Так в выходной я просыпаюсь и первым делом узнаю самые отвратительные подробности из жизни российской глубинки. Усилием воли меняю фокус внимания, но тут уже дети напоминают мне о смерти своим диспутом, какой транспорт опаснее.

— Самолеты падают!

— А машины врезаются!

— А поезда сходят с рельсов!

— Даже ногу можно сломать, у нас в классе девочка ногу сломала на ровном месте.

— Можно даже уснуть и не проснуться.

На этой оптимистичной ноте я предлагаю пойти позавтракать, но дети продолжают:

—...Подавиться кашей и умереть!

— А мы в детстве всегда боялись ядерного взрыва. Хотите, расскажу, как это страшно... — не выдерживаю уже.

— Нет!!!

Страх можно прятать в себе, но если он есть, именно страх будет править человеком и всем обществом. Можно не осознавать его причину, но по косвенным признакам легко догадаться — миру страшно. Всему миру. И это во всем. Но чего мы боимся?

В конце фильма я сразу вспомнила песню Гребенщикова — про корабль уродов. И подумала, вот оно — нужно позволить каждому особенному обществу жить в своей петле. Но кому–то всегда кажется, что он знает, как должна выглядеть эта сказка. И хочет переписать.