Август традиционно связывается у нас с событиями, вошедшими в историю как время кратковременного руководства страной Государственным комитетом по чрезвычайному положению и последовавшими затем трагическими событиями, связанными с распадом СССР. События 19 — 22 августа 1991 года столь емки и столь катастрофичны, что возвращаться к ним историки, политики, граждане будут еще долго. Причем уже проявилась интересная деталь: все меньше говорят о «путче», а все больше — о трагедии, «правде ГКЧП», необходимости как минимум взвешенного подхода без крайних оценок.
Если говорить о событиях августа 1991 года в контексте тех событий, которые происходили, в частности, в Бресте, то, очевидно, на первое место стоит поставить паралич властей, государственных и партийных структур, апофеоз ожидания. Причем ожидание носило беспредметный характер: ждали «чего–нибудь», хоть какой–то определенности, и когда дождались известного брифинга членов ГКЧП, то большинство вздохнуло с облегчением не потому, что вот наконец–то появились новые диктаторы, дескать, вернемся к старому, а вследствие того, что хоть что–то прояснилось.
Символом этого ожидания и этого облегчения оказался обком партии, во многом деморализованный непрерывными сокращениями и «оптимизацией структуры» и фактически бессильный что–либо изменить. Что важно: реального плеча, на которое можно было опереться, у обкома в эти дни не нашлось. Растворились, испарились партийные организации силовых структур. Никто не пришел с топорами и вилами (фигурально говоря) защищать партийную власть. Более того, даже областная газета, орган этого обкома, на следующий день после провала выступления членов госкомитета на первой странице опубликовала фотографию, на которой был изображен поверженный обком и плакатик на здании: «Собачья будка закрыта». Надо признать и иное: не нашлось и людей, которые бы предпочли умереть на своем рабочем месте за правое дело, как в свое время Сальвадор Альенде, и весь вопрос в том, было ли это дело правое. Скажут: не резко ли поставлен вопрос?
Так ведь дело шло о гибели государства, гибели многомиллионной партии, и почему постановка вопроса в такой плоскости может оказаться резкой? Стоит заметить, что такого рода развитие событий во многом основывалось на том, что отсутствовала, пропала энергия сопротивления, люди выгорели, плохо понимали, за что надо воевать и кому стоит верить. Идеалы высмеивались, собственно, мало кто понимал, в чем суть этих идеалов. Дезориентация граждан была глобальной, и сегодня для всех очевидно: битва была проиграна до того, как очереди в магазинах и всеобщий дефицит товаров стали самодовлеющим фактором.
Но ГКЧП и его дело имеют не только исторический контекст. На виду как минимум два вопроса, очевидно, актуальные. Это, во–первых, связь известных событий 1991 года с нынешними событиями в Украине, и оценка действий госкомитета с учетом нынешнего обострения международной обстановки. Конечно, если не начинать анализ ситуации в соседней стране со времен Древней Греции и Рима, то 1991 год — отправная точка грядущих революционных изменений. Можно даже сказать, что в Украине довели до логического завершения ту линию, которую наметили реформаторы в Кремле во второй половине 80–х годов. Ведь именно это и предполагалось: родовая близость с Европой, тесные объятия с вашингтонскими товарищами, принципиально новая идеология и ликвидация советизма. А вот в России взяла верх иная линия, связанная с иными ценностями: самостоятельность в принятии политических, прежде всего, решений, стремление к многополярному миру, формирование и укрепление чувства собственного национального достоинства, опора на армию и идейно–политическое единство народа.
В Минске тогда многие оказались заложниками выстроенной в СССР системы принятия решений, центристской по сути. Опыта принятия самостоятельных решений фактически не было, точнее, он носил локальный характер. Демонстрация собственной политической воли стала возможной после 1994 года и, надо признать, это был не только «учебный», проблемный, непростой процесс, но и процесс достаточно эффективный, следствием чего является само существование реальной и сильной белорусской государственности. А что касается того, как сегодня назвать события августа 1991 года и как квалифицировать действия людей, входящих в госкомитет (к слову, в своем большинстве очень уважаемых и авторитетных людей), то это дело не историков и политологов, а сегодняшних практиков от политики. События такого масштаба не могут быть препарированы с помощью исключительно формально–логического инструментария. Это «вечно живой» процесс, содержание которого будет меняться в зависимости и от наших сегодняшних предпочтений, и от устремлений элит, определяющих ход национального развития.
Советская Белоруссия № 156 (24786). Вторник, 18 августа 2015
