Продолжаем публикацию материала об изменениях, которые произошли в Чехии и Словакии после «Бархатной революции» 1989 года. В предыдущих материалах мы говорили о политике и о том, как выживали предприятия в лихие 1990–е. Сегодня мы поговорим о том, как изменилась жизнь. В этой части вы узнаете, как сложилась послереволюционная жизнь у самых разных людей: знаменитой и по–прежнему очень популярной что в Чехии, что в Словакии певицы Гелены Вондрачковой, бывшего коммуниста и председателя парткома крупного завода, не прошедшего люстрацию (что не помешало ему создать собственный бизнес) Йозефа Дольника и простой учительницы Вендулы Гржебиковой и ее дочки Иваны.
Сердце на ладони
Тихий уютный пригород Праги Ржитка. На заборе у большого дома объявление: «Осторожно, добрый пес! Только очень нервный». У звонка фамилия: «Вондрачкова». В Чехии меня это всегда удивляет: у квартир нет номеров, на почтовых ящиках и дверях — фамилии владельцев. В подъезде многоквартирного дома это кажется немного странным (и неудобным, конечно), но здесь совершенно естественным: в Чехии все знают, кто такая Вондрачкова. Гелена Вондрачкова и Карел Готт — два самых знаменитых имени чехословацкой эстрады. Национальное достояние.
Вондрачкова и Готт. Звезды на все времена.
В прошлом году 75–летний юбилей Карела Готта праздновала вся страна: по всем каналам показывали записи, кажется, всех его концертов и музыкальных фильмов. Голос его узнаваем уже много десятилетий не только на территории бывших Чехословакии и СССР, в прошлом году в берлинском музее ГДР мне показывали портрет поющего Карела Готта и объясняли: «При социализме был такой очень популярный певец, его любила вся ГДР». Это ГДР «была», а певец очень даже есть и по–прежнему популярен.
Чехи (а еще больше чешки) Гелену Вондрачкову ласково называют Геленкой, с удовольствием ходят на ее концерты и в «этом возрасте» мечтают выглядеть так же. «В этом» — это почти в семьдесят (странно было бы скрывать то, что вся страна знает), но она по–прежнему красива, стройна, энергична и сохранила свой прекрасный голос.
Первое, что видишь в доме (она пригласила домой: «Так будет удобнее»), — огромный рояль, и ответ на вопрос «как вам удается сохранять голос в такой отличной форме» становится очевиден: «Это знает каждый певец — голосовые связки нужно тренировать. Каждый день пою и так держу свой голос в кондиции», — подтверждает Геленка.
Со времен советской популярности Гелена Вондрачкова сохранила прекрасное знание русского языка. Вспоминая, как Карела Готта, было дело, упрекали, что он был «слишком популярен» при социализме и часто пел на русском, спрашиваю:
— Были ли трудности из–за того, что вы были знамениты при социализме не только в Чехословакии, но и в СССР?
— Не слишком. Были, конечно, такие тенденции, и со стороны журналистов тоже, когда нам говорили: «Ну вы все — Готт, Вондрачкова, ваше время прошло, идите отсюда, а сейчас придут те, которые не могли раньше петь, которых режим зажимал». Это правда, их действительно зажимал режим. Но потом, когда появилась возможность показать, что они умеют, на что способны, какие у них качества, мы ничего не дождались. Но зато наше поколение, те главные звезды, которые были в прежнее время, мы здесь и сегодня.
— Вы собирали Карнеги–холл, а из современных чешских певцов никто его не соберет.
— Не соберет. У меня в Карнеги–холл два раза были аншлаги — в 2000–м и 2005–м, это было прекрасно.
— Вы когда–нибудь считали, сколько стран объехали с концертами?
— (Задумывается.) Я думаю, что за исключением южных стран — Индии...
— Африки?
— В Африке я была, Австралии, Индонезии, Малайзии, Японии. Только в Монголии не была. И в Китае.
— Кто еще может похвастаться такой географией?
— Только Карел Готт.
— Вы участвовали во многих конкурсах — в Сопоте, Токио, на «Братиславской лире», на многих побеждали. Участие в конкурсах — это важно для певца? Помогает карьере? И как вы относитесь к многочисленным телевизионным конкурсам, которые обещают сделать из победителя звезду?
— Это сложно для молодых людей, которых такие конкурсы буквально катапультируют наверх. Не знаю, как у вас, но в Чехии это очень тяжело, мы — маленькая страна, а людей много. Нет никого, кто по–настоящему занимался бы их карьерой, думал о том, что будет с ними потом, после конкурса, когда они опустятся на землю. Это очень большая проблема.
— В Германии и некоторых других бывших социалистических странах есть ностальгия по прошлому. А в Чехии?
— Потихоньку люди начинают скучать и хотят смотреть, например, старые музыкальные программы. А их нет. Разные конкурсы, в которых участвуют знаменитые люди, это не совсем то. В первую очередь, конечно, это вопрос денег — у телевидения сегодня таких денег нет. Раньше на большие новогодние программы нам всем шили костюмы, мы репетировали танцевальные номера с большими ансамблями. У центрального телевидения есть хотя бы архив, поэтому они делают какую–нибудь программу и окутывают ее воспоминаниями, отрывками из старых программ, а на новые денег нет.
— Вы были в Беларуси на фестивале «Славянский базар», «Золотом шлягере». Какие впечатления от Беларуси, нашей публики?
— Публика в бывшем Советском Союзе, где бы мы ни были, — сердце на ладони, горячая. Кто еще такой? Бразилия. В Японии, наоборот, они очень тихие. Это у меня самое долгое турне было — три месяца. Полтора в Советском Союзе, потом из Москвы в Хабаровск самолетом, потом поездом в Находку и там на корабле до Йокогамы, и еще полтора месяца. Самое длинное турне, но очень, очень интересное. Была ощутима разница между советской публикой и японской. Я думала, это мой последний концерт, полный провал. А потом, когда закончила последнюю песню, весь зал встал и долго–долго аплодировал. Это был потрясающий успех, но для меня — шок.
— Хотели бы снова приехать в Беларусь с гастролями?
— Почему бы и нет? Если у вас меня еще помнят, если бы кто–то организовал концерты, то, конечно, приехала бы.
— На каких языках вы поете?
— На французском, русском, польском, чешском, словацком, английском, в Японии пела по–японски, на венгерском и итальянском.
Гелена Вондрачкова второй раз замужем. С первым мужем, музыкантом немецкой группы «Крайс», прожила 15 лет. С нынешним мужем Мартином Михалом они уже 13 лет вместе, он младше Геленки на те же 13 лет, но это, скорее, ему приходится соответствовать ее неуемной энергии. А еще она просто меняется в лице и начинает буквально светиться, когда о нем говорит: «Мой муж — бывший военнослужащий, окончил танковое училище, спортсмен-любитель, всю жизнь играл в футбол. Когда мы познакомились, оказалось, что у него большой организаторский талант, он стал моим менеджером. Очень быстро вошел в музыкальную среду, организует мои концерты, подписывает договоры».
Семья Гелены Вондрачковой — это еще ее брат Иржи и сестра Здена. В семье Здены произошла трагедия, от которой она не может оправиться много лет: сын Томаш умер от заболевания крови, когда ему было 18 лет. У брата Иржи двое детей, одна из которых — Люция Вондрачкова, не такая еще знаменитая, как тетя Гелена, но уже известная в Чехии певица. «Мы делали кое–какие вещи вместе, — рассказывает Гелена. — Но теперь она уже самостоятельная. Она замужем за одним из наших лучших хоккеистов, Томашем Плеханецем, большей частью они живут в Канаде. Люция очень всесторонняя: и актриса, и певица».
— О чем вы мечтали в начале карьеры, и сбылись ли мечты?
— (Пауза, задумывается.) У меня была мечта спеть в Карнеги–холл, я ее исполнила. А еще, когда я была маленькой, хотела быть принцессой. Через год после того, как я пришла в театр, получила предложение сыграть в сказке «Очень грустная принцесса». Так сбылась моя детская мечта — я стала принцессой. А этот фильм оказался феноменом — до сих пор популярен.
...У Гелены Вондрачковой по–прежнему много работы, график гастролей расписан на несколько месяцев вперед. В сентябре в Праге пройдет премьера мюзикла «Ромео и Юлия», где она будет играть (и петь, конечно) няню.
— Вы счастливы? — спрашиваю напоследок, хотя ответ кажется очевидным: она ведь все время улыбается.
— Я счастлива!
...Ухожу с мыслью: чешские женщины ею восхищаются и называют Геленкой не только потому, что мечтают в свои 70 выглядеть так хорошо. Они (вернее, все мы) хотят быть счастливыми. Но что на самом деле проще — быть счастливой или стать принцессой?..
Со сливовицей разговор лучше клеится
Успешный словацкий предприниматель Йозеф Дольник остался для меня загадкой. Впрочем, не только для меня. Дольник с его окладистой белой бородой напоминает сразу и Санта Клауса (правда, в бывшей Чехословакии Санта Клауса, конечно, нет, а есть Святой Микулаш — вот на него Дольник и похож, причем не только белой бородой, но и добрыми глазами), и дедушку Ленина. Ну такого Ленина, как в старой советской книжке для октябрят: с хитроватым прищуром глаз. Ленина я, между прочим, неспроста вспомнила: офис компании Investefekt, которой руководит Дольник, увешан портретами Ленина, Сталина, почетными грамотами в честь 90–летия образования комсомола (Ленинского, если кто-то забыл) и другой советско–ленинско–сталинско–российской атрибутикой. Говорит, иностранные (из более далеких от России и общего с ней социалистического прошлого стран) партнеры, бывает, и пугаются. Но Йозеф Дольник не переживает. Да, кстати: он был вторым рукопожатием в той цепочке, которая привела меня в дом первого премьер–министра независимой Словакии Владимира Мечьяра.
До «Бархатной революции» (кстати, это в чешском языке революция называется «бархатной», в словацком — «нежной») он работал заместителем директора и председателем партийного комитета крупного завода в городе Глоговец. Партийный стаж — 21 год. Своего коммунистического прошлого Йозеф Дольник не только не стесняется — гордится. Сидим в его кабинете среди портретов Ленина и Сталина, пьем кофе (хотя пан Дольник предлагает сливовицу, после которой, по его словам, любой разговор дается легче) и говорим о «послебархатном» времени.
— Была ведь в стране люстрация? — допытываюсь (хотя из людей с ленинским прищуром не так–то просто выманить информацию).
— Была. Но знаете, как это всегда бывает: кого хотели, того люстрировали, кого не хотели... К тому же... Вот кто кого люстрировал?
— Сами себя.
— Именно. Кто был у власти, тот сделал, как ему было надо. Вот кричали — КГБ, StB (государственная безопасность в Чехословакии. — И.П.), но, знаете, эти структуры и сегодня работают. Разве может государство без них обходиться? Они хотели показать, что тогда было все плохо, а что, сегодня лучше? Одинаковые.
— Насколько лично вам все это было сложно?
— Каждому это было очень тяжело психологически, но я и сегодня могу сказать (это, конечно, мое личное мнение), что лучшего общества у нас в Чехословакии, как во времена социализма, не было.
— Почему?
— Как вам сказать... Можете взять любую область — сегодня все хуже, чем было тогда. Тогда было ясно, что надо, как надо. Был закон, что вы должны работать и имеете право работать. Каждый получал работу, ежемесячно зарплату, все было нормально. Посмотрите сегодня: возьмите ипотеку, чтобы купить квартиру, которая тогда была почти бесплатно. Завтра вас выбросят с работы, и вы отдадите квартиру. Так когда было лучше? Тогда или сегодня? Образование. Раньше все было ясно: столько человек оканчивают основную школу, столько идут в гимназию, столько в среднюю школу, а как оканчивают среднюю школу, тогда уже планировали и рабочие места. Знали: столько врачей оканчивают, столько строительных инженеров, и не было проблем с трудоустройством, все планировалось. Знали, что когда ребятам исполняется 18 лет, на два года их забрали в армию, из детей сделали нормальных мужиков, которые могут позаботиться о себе и будущей семье. А сегодня как? У всех высшее образование. Они его получают, а потом некоторые едут на работу в Англию или Австрию — их старикам попы подтирать. Тогда этого не было. Вот что лучше?
— Если бы в Советском Союзе не было перестройки, могла бы в Чехословакии произойти «Бархатная революция»?
— Не могла. Наши еще задавали вопросы Горбачеву, а Горбачев сказал: «Каждый по–своему». Делайте, что хотите.
— Как изменились условия работы после того, как Словакия вступила в ЕС? Проще стало работать?
— Моей компании сложнее. Я работаю в строительстве. Есть несколько крупных иностранных компаний, таких как Skanska, например. Как я у больших компаний могу выиграть тендер? Словацкая компания никогда не выиграет, потому что слабее. Но из–за того, что она меньше, она сделает быстрее и дешевле, я не говорю, что лучше по качеству, может быть, и одинаково. Но тендер все равно выиграют иностранные компании.
— Почему?
— Я и сам себе задаю этот вопрос: почему?
— И как на него отвечаете?
— Это ненормально. Все через деньги. Сейчас начинают контролировать тендеры, говорят, что сговариваются. Раньше как было? Я проектировщик. Когда мы проектировали предприятие, готовилась смета. Отдал генеральному поставщику, инвестору, оставил себе. Через три недели встретились, обсудили. Это и была стоимость стройки. Сегодня чем меньше даете стоимость, тем больше шансов выиграть тендер. Но это нелогично. После того как начнут строить, та компания, которая выиграла благодаря самой низкой цене, начинает добавлять: этого там не было и этого. И цена меняется. Тут ко мне как–то один американец пришел и сразу начал учить жить. А потом написал на меня письмо, оно мне в руки случайно (хитро посмеивается) попало. Так в этом письме он писал: как я могу быть хорошим капиталистическим директором компании, если у меня в библиотеке есть «Капитал» Маркса? А я говорю: ребята, раз вы не понимаете, я вам объясню. Вот во втором томе написано: «Добавленную стоимость можно получить только в процессе производства». А вы говорите, что банк может заработать на одном долларе тысячу. Как? Где? Из какой энергии? Раньше было ясно: добавленная стоимость предприятий, из нее прибыль, развитие, отчисления в социальную сферу, все вплоть до магазинов, бизнеса, торговли — торговая маржа, а в банке шли проценты. Каждому было ясно, как работала экономика государства. Почему сегодня делают по–другому?
— У вас же в России осталось много друзей? Общаетесь?
— Да, езжу раз в месяц в Москву — встречаемся. Я всегда друзьям помогаю, как иначе?
— А многие ли из ваших комсомольцев, коммунистов, которые до революций и переворотов занимали должности в партийном аппарате, стали, как вы, бизнесменами?
— Да. А куда идти? Меня не хотели брать на работу, я должен был позаботиться о себе сам.
— Почему не брали?
— Глоговец — малый город, все друг друга знают. Когда начался переворот, мне начали диктовать, а я им говорю: ребята, не пытайтесь, мне коммунисты 21 год не говорили, что делать, мне было все ясно, так что и у вас не получится. Знаете, я прошел хорошую школу (хитро улыбается в бороду).
...Без сливовицы все же не обошлось. Йозеф Дольник может быть настойчивым и убедительным — видно, благодаря этим качествам он и в социалистические времена был уважаемым человеком, и в капиталистические не пропал. Хотя, как сам признается, так и не перестроился.
Всё упирается в деньги
Вендула Гржебикова — моя учительница чешского. Человек позитивный (что, как вы узнаете позже, для чеха скорее исключение), язык с ней учится хорошо, весело и, главное, эффективно. Мои самые любимые уроки — те, во время которых учебники мы даже не открываем, а все время говорим. И для языка полезно, и о жизни страны многое узнаем. В общем, договориться о разговоре на тему «тогда и сейчас» с пани Вендулой (кстати, это уменьшительное от Вацлава) было нетрудно.
Ко мне на чай пани Вендула пришла со своей 19–летней дочерью Иваной, блестяще сдавшей выпускные экзамены в специальной школе (аналог нашего техникума), где она изучала книжные информационные системы. Следующий шаг — университет. Ее мама была как раз студенткой, когда произошла «Бархатная революция», перевернувшая жизнь страны и всех ее граждан.
— Мы с моей приятельницей, — вспоминает пани Вендула, — смотрели на «Бархатную революцию» как на возможность не ходить на занятия, иметь больше свободного времени. Потом изменилась политическая ситуация. Мы больше не изучали марксизм–ленинизм, но в принципе у нас был хороший учитель, который относился к своему предмету, как к физкультуре — не делал из него драмы.
— Каких перемен вы ожидали тогда?
— Главное — путешествия, что теперь мы свободно будем ездить за границу. Что не надо будет учить этот никому не нужный марксизм–ленинизм. И что больше не будем бояться говорить, что хотим. Мы дискутировали с учителями, появилась возможность говорить о проблемах.
После «Бархатной революции» такая система, как распределение выпускников вузов, исчезла. Но Вендуле повезло (теперь уже понятно, что именно повезло): ее пригласили на работу сразу три школы. К тому времени она была замужем, муж работал шахтером в городе Усти–над–Лабем («Сегодня этого бизнеса больше нет, там сейчас большая безработица»).
— Мы получили квартиру, сами ее отремонтировали. Тогда каждая молодая семья могла получить от государства специальный кредит. На него мы купили мебель.
— Интересно, — задумываюсь я, — как нынешняя чешская молодежь смотрит на социалистическую Чехословакию, как оценивает.
— Тогда молодые люди не могли слушать музыку, какую хотели, — сразу откликается Ивана. — Я слышала, что человека с длинными волосами могли схватить и остричь прямо на улице. К нему относились с подозрением: наверное, у него какие–то антиреволюционные настроения или он критикует власть.
— Да, хватали и остригали им волосы, — подтверждает мама, а я вспоминаю популярный в перестроечные времена фильм «Меня зовут Арлекино», там был такой эпизод.
Ивана и Вендула Гржебиковы
Жизнь изменилась, но не все перемены нравятся Вендуле и ее поколению:
— Мы в Чехословакии выращивали картошку, свиней, торговали с другими странами. Не было такого, чтобы кто–то нам говорил: «Не смейте это делать», как сейчас говорят из ЕС. У нас нет своего сахара, риса — запрещено. После революции пришло много бизнесменов из других стран и за копейки купили наши предприятия. Были и те, которые 40 лет жили в Германии, Австрии или Франции, а потом приехали сюда и получили по реституции земли, дома и даже исторические памятники. Было такое, что они людей выселяли. Говорили, что для ремонта, люди уходили на другие квартиры, а потом уже не могли вернуться, а эти квартиры продавали очень дорого.
— Председатель Коммунистической партии Чехии и Моравии Войтех Филип сказал, что 54% чехов и 70% словаков считают, что сейчас хуже, чем было до революции. Это действительно так?
— Молодое поколение смотрит на это, конечно, по–другому. Но я таким цифрам верю, не думаю, что это пропаганда. У нас есть все: автомобили, телефоны, планшеты, мы можем ездить за границу, но все упирается в деньги. В некоторых регионах работы вообще нет. Или работа есть, но денег на нормальную жизнь все равно не хватает. При социализме у нас, конечно, не было зимой арбузов, клубники, авокадо и даже помидоров. Тогда казалось, что нам этого очень не хватает. Сейчас есть, но они же невкусные! У клубники и помидоров нет вкуса, это все какая–то химия.
— Ивана, почему сейчас лучше, чем при социализме?
— Есть выборы, и мы можем выбирать лучшего. Можем путешествовать. Можем слушать музыку, какую хотим. Имеем больше товаров. Это плюс. Что сложнее? Невозможно только учиться, нужно еще и работать. После университета нужно самим искать работу, да и работать надо чуть не до смерти.
— При социализме все должны были работать, — говорит Вендула. — Это была наша обязанность. Но у нас было и право на работу. Сейчас мы должны долго работать, я уйду на пенсию в 65 лет, а еще и не будем иметь нормальную пенсию (средняя пенсия в Чехии в 2014 году составила 396 евро. — И.П.). Теперь у нас есть свобода, но нет денег. Сегодня все упирается в деньги. Все. Когда видите кого–то, у кого много денег, вы не верите, что он этого добился благодаря упорному труду и своим талантам. К сожалению...
— Ивана, какая у тебя мечта?
Кажется, вопрос застал ее врасплох, она долго думает:
— Хотела бы иметь работу. Чтобы свое жилье было. И кошки.
Две последние части материала «Без железного занавеса. Чехословакия: страна, которой больше нет» читайте завтра. В них чехи и словаки рассуждают о своем национальном характере, друг друге, отношениях между своими странами и о том, почему распалась федерация. А еще — могут ли жить вместе два народа, если один из них предпочитает пиво, а другой — вино?
sbchina@mail.ru
Советская Белоруссия № 159 (24789). Пятница, 21 августа 2015
