В квартире Поля Элюара
Предательски скрипит паркет.
Поет супружеская пара,
Звучит лирический дуэт...
Увы, здесь русский слог не властен.
(В закланье голову отдам).
Хотя глаза горят отчасти
У чувственных французских дам...
Проливание подсолнечного масла комсомолкой Аннушкой на Патриарших прудах, столь блистательно воспетое Михаилом Булгаковым, уже давно стало событием нарицательным, пророчащим большие неприятности. В моем же лирическом повествовании происшествие на парижском Монмартре, случившееся 20 лет назад с бывшим членом ВЛКСМ учительницей русского языка Анной Анатольевной, надеюсь, вызовет лишь добрую улыбку на лице любезного читателя. Впрочем, обо всем по порядку.
Пару лет назад, вернувшись с супругой из Парижа, я написал ироничное стихотворение о наших французских приключениях. Надо сказать, приключения эти носили вполне добродушный и познавательный характер. Мы были изумлены и искренне обрадованы, узнав, например, что в квартире, где на несколько дней нас приютила одна милая парижанка, полвека назад проживал великий французский поэт Поль Элюар. Уже потом, вернувшись в Минск и заглянув в энциклопедию, я с удивлением обнаружил, что год моего рождения совпал с годом смерти Элюара. По этому поводу даже сказал жене сакраментальную фразу: «Свято место пусто не бывает!» И тут же услышал в ответ: «Эка, братец, размечтался!»
Раззадоренный этим происшествием, я ударился в рассуждения в стихах по поводу всего случившегося. Описал я и наш с Галиной приватный концерт, на котором присутствовали зрители, мало что понимающие по–русски. Помню, как они буквально оживали, когда мы начинали петь французскую поэзию на их родном языке. А вот «бедный» Александр Сергеевич Пушкин совершенно не волновал благодарных зрителей своим изысканным слогом.
«Одну минуточку!» — воскликнет нетерпеливый читатель, прижимая к груди томик «Евгения Онегина», — а что это вы там про русский слог написали? Это вы на что намекаете?»
Да ни на что я не намекаю. И французы здесь только к слову. Хотите — поменяйте их на норвежцев или португальцев. Искусство, конечно, штука интернациональная, но высокая поэзия практически не переводится на другие языки без потерь. Все дело лишь в процентном соотношении этих потерь. Пастернак, переводивший Гете или Шекспира, мало что оставлял от оригинала. Просто были написаны новые потрясающие пастернаковские стихи по мотивам произведений тех или иных великих поэтов.
Что же касается Пушкина, он неподвластен переводам без катастрофических потерь, а посему его на Западе не могут по достоинству оценить как поэта. А значит, и полюбить так же, как и мы, беззаветно и трепетно. Увы, но сегодня современный великий русский язык, который, собственно говоря, и начался с Пушкина, не подвластен не только иноземцам, но и очень многим гражданам бывшей Российской империи.
Боже, как мы говорим! Что читаем, если вообще читаем!
А речь отдельных граждан просто вызывает уныние, если не сказать ужасает. Милая беседа юных безусых отпрысков где–нибудь на остановке общественного транспорта больше напоминает тарабарский диалект, состоящий из микста русской ненормативной лексики и компьютерного сленга.
Время от времени, выходя на сцену на концертах перед старшеклассниками, с грустью понимаешь, как их оглушила компьютеризация всей страны, сработавшая подобно взрывному устройству. Книги для многих — это уже вчерашний день. Мы скоро разучимся грамотно писать. А зачем теперь это? Компьютер подчеркнет грамматические ошибки и даже поправит их «автоматом».
Впрочем, что это я на наших набросился?! В Германии, например, одна учительница словесности долго благодарила нас за то, что мы включили в свою школьную программу песни на стихи Гете и Гейне. «Вы, — говорила она, — несете немецкую культуру в немецкий народ». И самое смешное, что в словах ее не было и намека на иронию... Ну да ладно с ними, с немцами, и с французами ладно. В их доме также не все в порядке с культурой. Но они как–то сопротивляются. На их телевизионных и радиоканалах есть хотя бы программы с классической музыкой. А нам как быть?
Конечно, литературная речь за последние десятилетия претерпела значительные изменения. Эволюции, революции, войны и другие потрясения сделали свое черное дело. С приходом лаконичности ушло языковое богатство. Словарный запас у некоторых граждан, и без того небогатый, стал приближаться к запасу Эллочки–людоедки из романа «Двенадцать стульев».
Время — деньги. К чему терять драгоценные секунды на выстраивание литературной фразы: «Как поживаете, уважаемый Петр Николаевич»? Куда проще мимоходом бросить: «Как дела, старик?» У немцев еще лаконичнее: «Как идет?» А французы сократили приветствие до одного слова: «Дела?»
Впрочем, люди на Земле в большинстве своем сердечные... В беде не бросят, даже когда ты не знаешь их родной заграничный язык. Существует ведь еще язык жестов, мимики, в общем, пантомима...
На прощание расскажу одну байку. Случилось это с нашими соседями по лестничной площадке, поехавшими в 1990 году во Францию в гости к друзьям. Это были времена первых выездов в капстраны без согласования с партийными органами. В общем, поехали Вовка с Анкой в Париж.
И если Володя по образованию был франкоязычным специалистом, то его милая жена Аннушка была просто учительницей русского языка. Пушкина она знала отменно, а вот с французским языком практически соприкасалась лишь в виде собственного супруга. Готовясь к поездке, муж настоял–таки на том, чтобы она выучила хотя бы несколько ключевых фраз на случай непредвиденных обстоятельств. И главной из этих фраз была «Извините, я не говорю по–французски».
И, конечно же, там, в Париже, Аннушка пролила масло, то бишь потерялась в парижской толпе. Бедный Володя несколько мгновений метался по Монмартру и неожиданно увидел вдали свою супругу, которая совершенно свободно общалась с каким–то французиком. Издали ему виделся диалог, в котором его супруга говорила без перерыва длинными фразами в ответ на короткие мужские реплики. Приблизившись, наш сосед услышал настоящую французскую речь, что зародило в нем смутные подозрения относительно супруги. Но страхи развеялись, едва обескураженный Вова расслышал то, что говорила Аня. А говорила она одну единственную фразу из французских познаний Кисы Воробьянинова, которая намертво засела у нее в подсознании. На вопрос случайного прохожего вместо заготовленной на все случаи жизни фразы «Мсье, я не говорю по–французски!» Анна Анатольевна лепетала: «Мсье, я не ела шесть дней». Француз пытался улизнуть, что–то бормотал на непонятном ей языке. И всякий раз его настигала убийственная фраза о голодной жизни советской туристки... К счастью, все обошлось, поскольку подоспевший муж прервал это вымогательство.
Так что учите, господа, иностранные языки. Да и свой не забывайте, если получится, конечно. Это пожелание я и себе адресую.
Борис ВАЙХАНСКИЙ.
