Эти письма хранились в старом чемодане много лет. Вместе с рисунками, края которых истлели и истрепались, вместе с фотографиями, большими и маленькими, непонятными справками, автобиографией, листками из личного дела, конвертами и открытками тех лет. Все письма — фронтовые, из действующей армии. На многих пробит фиолетовый штемпель военной цензуры «Просмотрено». Нет уже на этом свете их автора, как нет и той, кому они были адресованы.

Писал их художник Сергей Катков своей жене Татьяне.

«...Танюша, письма мои береги. Я еще не теряю надежды вернуть всю нашу переписку. Может, наши сберегут ее, а после боев я заберу твои письма и напишу замечательную повесть о нашей любви и жизни...»

1941 год.

«Милая Танюша, дорогая мамочка!

Вся моя жизнь отныне наполнена тобой и нашей дочуркой Светланочкой! Я представляю ее маленькой, с вьющимися волосами и темными глазами. Рот, щечки, губы, шея точно, как у тебя. А что же мое? Напиши, что же мое? Каждый день, во все свободные минуты, а особенно в самые трудные, думаю о вас. А когда я думаю, вспоминаю, то мне не страшны никакие трудности...

Я еще издали узнаю вас. Иду, обросший щетиной, пропахший потом, загорелый, а навстречу мне тянутся пухленькие ручки Светланы...

30 лет, а мне кажется, что я еще и не жил. Танюша, мои письма, наверное, только расстраивают тебя, так как радостного в них ни капли. О чем писать? О нашей жизни нельзя. Это жизнь армии. Письма могут проверяться военной цензурой...

Когда у меня будут перемещения, то я сорву свою фотографию с профсоюзного билета и вышлю тебе.

Ничего, Таньчик! Лишь бы прогнать проклятых гитлеровцев. Положение с каждым днем все усложняется, но должны же быть перемены и в нашу пользу. Будем живы — все будет. Мне обещали достать бумаги и клея. С марками проблемы.

Много ли у вас там борисовских, минских людей? Ребята все время спрашивают о своих семьях...

Горячо целую Светланочку».

23 августа. Суббота.

«...А если тебе будет очень трудно, то я продам свои часы и вышлю тебе деньги. Только теперь за них и половины не дают.

Только твой Сергей».

30 августа. Тамбов. Почтовый ящик 155/12.

«Танюша!

Прямо на фронте мне вручили твое письмо. Совсем не ожидал! Это четвертое по счету за все время моего пребывания в действующей армии. Руки дрожали, сердце билось от волнения. Когда прочел, то застонал, мне сразу сделалось жарко, а потом холодно. В таком состоянии я пребывал очень долго. Танюша, милая, дорогая...

У меня ничего не осталось, кроме тебя и дочки.

Мое положение пока хорошее, но оно очень непостоянное, как и многое в этой войне. Если бы я был при прежнем своем положении, как в летнее время, то вряд ли был бы в живых. Иногда многое становится безразличным, ни о чем не хочется думать и чертовски хочется спать. Спишь сразу часов по 12 — это за целую неделю. Это письмо пишу с передовой, из одной полуразрушенной избы. Противник совсем близко. После нашей артиллерийской подготовки частенько посылает нам мины, но мы к этому давно привыкли... Получаешь ли ты мои письма, три почтовых перевода 500, 300 и 200? Скоро еще пошлю 100 рублей.

Целую тебя и дочку.

Ваш Сергей».

«Дорогая Танюша!

Когда не получаешь ответа, то писать письма становится бессмысленным. Все надежды рушатся, а в душу закрадывается глубокая грусть и сомнения. Сидишь задумчивый, притупленный, с тяжелой головой. Иногда настолько устанешь, что свалишься, как убитый, и моментально заснешь. Чаще всего вижу во сне тебя, а потом, не открывая глаз, хочу, чтобы это было реальностью. Увы, Танюша, это только сон...

Громить гадов, мстить им, уничтожить всех до единого. За тебя, Танюша, за Светлану, за наш Минск, за все родное!

Картины сменяют одна другую, и, кажется мне, что ты там изменяешь, что тебя обнимают... Нет, этого не может быть! Ты сидишь в холоде, голодная, с одной мыслью, как бы поесть и сохранить Светлану, сходишь с ума обо мне и своих родных, неизвестно где затерявшихся... Околачиваешь пороги различных учреждений, ждешь с нетерпением моих писем и никак не можешь допустить мысли, что я не получаю твоих. А если до тебя не доходят мои письма, то ты думаешь, что меня нет в живых...

Твой Сережа.

Адрес. Действующая армия. Полевая почта с. 16–34. 1 батальон».

«Таньчик, моя дорогая!

Вчера был в бане. Это настолько значительно, что я даже отмечаю в своем письме. Когда я остаюсь совершенно один, я не думаю, а разговариваю почти вслух. Мне кажется, рядом ты и мы с тобой друг друга успокаиваем. Иногда начинаю петь, это песнь грусти и печали, моей тоски по тебе. Песни я сочиняю сам. В них я пою о тебе, о Светланке, о нашей любви и дружбе. Но это бывает только тогда, когда я совершенно один. В остальное время я всегда молчу...

...Часы мои разбились. Стекло рассыпалось на куски, стрелки сломаны. А основной механизм цел. Часы тикают. Нет здесь мастеров, чтобы их починить, а такие никто не купит».

20 ноября.

Светлана Сергеевна Каткова:

— Папа работал в Доме профсоюзов, там была студия, где учили рисовать. Дом у родителей был где–то прямо за железнодорожным вокзалом. Через пути шел большой переходной мост, а дом стоял неподалеку. Во время войны все разбомбили. От нашего дома ничего не осталось...

У мамы было четыре брата и четыре сестры. Вот в эвакуацию и уехали четыре женщины и мой отец. Одну из маминых сестер, попавшую под бомбежку, контузило. Она осталась в Минске. У одной из сестер был мальчик 1937 года рождения, и она, как и моя мама, была беременна. Не знаю, как они все добрались до Орши. Родители об этом не говорили. Здесь же даже военкоматы не работали, все убежали. Так рассказывал отец. В Орше они задержались больше чем на неделю. Ведь надо было как–то организовать отъезд, договориться... У папы был спортивного типа костюм. Его приняли за диверсанта и схватили. Неизвестно, чем бы все закончилось, но отца узнала какая–то женщина, работавшая с ним в профсоюзах.

Папа пошел в военкомат. Из Орши его и забрали в армию.

А я родилась в деревне Андросовка Колдыбанского района Куйбышевской области. Мама и тетки дали отцу телеграмму, но не знали, получит ли он ее.

1942 год.

«...У нас уже настоящая весна. Вчера увидел первые весенние цветы. С волнением сорвал несколько штук и, прислонившись к стволу березы, много и с грустью думал о тебе, вспоминал, стараясь всей силой своего воображения представить тебя. Ты помнишь Оршу, когда я ушел на свои этюды, а ты принесла завтрак и искала меня? По своей силе такая же встреча была после первой бомбежки, когда я пошел отыскивать тебя. Будет ли еще встреча и какая она будет?

...Сколько бы я тебе нарвал цветов, сделал хороших фотоснимков, написал этюдов! Ты же знаешь, как я люблю цветы. С каждым днем ты становишься для меня все дороже, ближе, роднее. Память о тебе остается светлой, а чувства нежными.

Твой Сергей».

28 апреля.

«...Работать приходиться много, и я чувствую, как я от всех этих забот, напряженной жизни постепенно сгораю, но я счастлив, что моя работа полна внутреннего удовлетворения. Приносит людям счастье и радость. Когда я прихожу с аппаратом на передовую, то люди умываются, бреются и жизнь для них продолжается...

Чертовски хочется рисовать. Я часто собираю огромные букеты, а цветов здесь море. Колокольчики, иван–да–марья, красная гвоздика, желтый лютик и много–много разных цветов, которым я не знаю названия. У нас уже на солнцепеке поспела земляника, зреет малина, а скоро появятся и грибы.

Привет от комсорга. Сергей».

25 июня.

«...Частенько вспоминаю, как мы жили, ходили в кино и театры, сидели вечерами, пили чай и балагурили, а потом пешочком тащились до Смолевичей...

...Красивая была жизнь, хорошее было время. Я на минутку останавливаюсь писать и, затаив дыхание, с пылким воображением представляю первый день в школе нашей Светланочки.

Вчера был концерт артистов Большого театра, и, несмотря на то, что все это было третьестепенное, равносильно нашим минским за тридцать минут перед началом кино, для нас это звучало вершиной блаженства и счастья, а самое главное, мы впервые почувствовали себя людьми».

1 сентября.

«...Какая у тебя прическа, какое ты носишь платье и как ты себя чувствуешь, как там Светлана и все остальные? На праздники я получил подарок. Водка, икра паюсная, кисет с табаком, мыло, печенье, конфеты, бумагу с конвертами. Это прислали из детсада...»

18 ноября.

1943 год.

«Дорогая, Танюша! Я, кажется, в большом долгу перед тобой за свое долгое молчание. У нас был период больших и жестоких боев. И тебе будет, безусловно, понятно мое молчание. Это были схватки среди болот, на склонах холмов седого Валдая, в лесистых коридорах лощин, на берегах холодных озер, бесконечных торфяных болотах.

Вот линия нашей обороны, потом полоса ничейной земли и немецкая оборона. Когда оглянешь все вокруг, то выступает холодный пот и становится страшно. Могучие деревья скошены до основания, чудовищные воронки, нигде живого места, все изуродовано и перемешано. Дороги нашего наступления изрыты воронками разных размеров. На обочинах грудами лежат извлеченные мины, сгоревшие танки, бесконечные трупы фрицев. Все разбито, искромсано, изуродовано до неузнаваемости. Бесконечные ряды колючей проволоки, минные поля, траншеи и дзоты. Теперь это все осталось далеко позади. И мы на освобожденной земле. Здесь грустно и очень даже больно. От деревушек одни названия да старые, обгоревшие ветлы, зато всюду стройные ряды березовых крестов и опять трупы свежие. Это все, что осталось от завоевателей жизненного пространства. Весна вступила в свои права. Она обнаружила следы боев всего зимнего периода. Вот эта высотка служила объектом упорных кровопролитных боев. Она — ключик к важному узлу немецкой обороны. Много раз она переходила из рук в руки. А первые трупы уже успели сгнить. Апофеоз войны!

Сейчас я ни о чем не хочу думать. Хотелось бы встретиться, забыться и отдохнуть. Посылаю тебе две фотографии со своим другом Андрюшей. На второй с пейзажем — это поздно вечером в момент воздушного боя. Два маленьких кадра с пленки: моя рука с маузером и силуэты на дереве. Сохрани на память, будет очень интересно, если я вернусь...

Твой Сергей».

29 марта.

«Танюша, много и долго думал над тем, что ответить на твое последнее письмо. Что ответить?..

...Теперь я болен безразличием, виною в этом проклятая война. Я не хочу отвечать на все твои вопросы и упреки. Это все по сравнению с действительностью — ничтожно, а мы на этом фоне выглядим, как дети, а может, и еще глупее...

С отдыхом нашим все вдруг встало под большим вопросом. А в остальном все идет по–фронтовому.

Целую Светлану, всем привет. Сергей».

8 апреля.

«...Я закрываю глаза и реально ощущаю поле боя вместе с разрывами со свистом мин и снарядов. Потом вижу тебя, грустную, задумчивую. Хорошо бы уснуть. Клонит ко сну, но надо работать, утром опять в поход.

Завтра должен получить свою правительственную награду — медаль «За боевые заслуги». Эту награду я заработал большой напряженной работой. Своей честностью, требовательностью, аккуратностью. Несмотря на труднейшие фронтовые условия, свой участок работы я всегда обеспечивал.

Хочется немного выпить хорошего вина. Погрустить и помечтать. Мы живем на фронте, как отверженные, подобно зимовщикам одними иллюзиями, мечтами, воспоминаниями.

Сергей».

5 ноября.

Светлана Сергеевна Каткова:

— Думаю, что вначале мама с сестрами приехала в Пензу. Там, может, не оставляли беженцев, и пришлось ехать дальше. Вероятно, из больших городов людей рассылали туда, где они смогут выжить, где есть работа. Потом мама очутилась в Большом Вьясе. Это такая станция, городок.

Помню, как мы писали отцу письма. Мама водила моей рукой. Обводили мою ладошку и посылали этот рисунок отцу на фронт. Игрушек, естественно, у меня никаких не было. Я ходила к деревенской бане. Там доставала из окошка кусочки стекла и с ними играла, секреты делала. Мне за это доставалось.

1944 год.

«...Кто знает, а может быть, все так пойдет, что война закончится раньше, чем мы предполагаем. А сейчас мы все желаем скорее добраться до логова зверя, который жег и ранил нашу землю, разрушал наши дома, убивал наших родных и товарищей. Здесь, в Восточной Пруссии, самые заядлые немцы, опора гитлеровской власти, кровожадные фашисты. Теперь они почувствуют, что такое война и испытают на себе все ее ужасы.

Как мне хочется дожить до встречи и увидеть Светланку. В этом месяце ей исполнится три года. Три года! Я не могу себе представить и проверить, что у меня такая большая дочка! Целуй ее за меня. Это все, что могу передать сейчас для нее...

Говорят, что Бог не без милости, а казак не без счастья. Так и со мной может случиться. На войне всякое бывает. Всего хорошего.

Сергей».

8 августа.

«...Сейчас у нас большое оживление и надо полагать, что мы можем очень быстро очутиться в наших краях, и я смогу побывать у себя дома. Что с ним, как он сейчас выглядит? И почему–то мне думается, что все там стоит в неизменном виде, как и было. Ох, что только думается, а сам я повидал такое, что не верил своим глазам. Ты, вероятно, слышала или читала об освобождении восьми тысяч советских мирных жителей юго–восточнее Витебска. Я сам видел всех и побывал в том лагере смерти, где они находились в момент освобождения! Ты не можешь представить более ужасной и страшной картины надруганий над человеком, издевательств и унижений. Как я радовался, что ты была на советской земле. И хотя тебе неимоверно тяжело, все же я чувствовал себя счастливым от одной только мысли, что я знаю о твоем существовании.

Маленькие голодные дети, больные, исхудалые, как зверята. Дряхлые немощные старики, беспомощные старушки, калеки, инфекционные больные. Этого никогда нельзя забыть и простить. Здесь я встретил одного преподавателя Витебского художественного училища. Все то, что видел до этого, никак не может сравниться с тем, что я пережил только от одного этого впечатления. Стыдно стало за свое неоправданное существование...

Обо мне не беспокойся и береги свое здоровье».

30 сентября.

«Дорогая, Танюша!

Ты совсем забыла меня. Значит, что–то не в порядке. Я готов думать что угодно... Так, например, что вы выехали в Белоруссию...

У нас жаркие дни. Скоро, вероятно, вы услышите об этом. Восточная Пруссия в огне. Это очень приятное зрелище. Теперь только немцы почувствуют по–настоящему, что они принесли нам своими «новыми порядками». Мне абсолютно никто не пишет. Все решили молчать. Посылаю две фотографии с друзьями и одну специально для Светланки.

Всем привет. Сергей».

20 октября.

Светлана Сергеевна Каткова:

— Мы жили в половине дома. Нас смотрела моя тетка, та, у которой родился ребенок. Все мы выжили. Хотя тетки рассказывали, что местные жители умирали от голода. Одна из маминых сестер научилась горшки делать. В мастерской, где она работала, ей и платили горшками. Тетка меняла эти горшки, но не на хлеб, а на хлебные корки. До сих пор крапива — моя любимая трава. Я люблю ее есть. Наверное, ничего другого в моем раннем детстве и не было. Помню деревенский дом. Жили в одной комнате. Я спала между тетками. Помню окно. За окном пейзаж ровный, коровы на поле. Огромное крыльцо, по которому мы, дети, взбирались, ползали... Прятались на этом крыльце от голодных свиней, боялись, что они нас съедят. За калитку тяжелую нам выходить не разрешали. Но я отодвигала доску и выползала на улицу с сестрой. Мне тогда года три было.

А мама работала на лесоповале. В лесу заготавливали дрова. Валили огромные деревья. Каторжный труд для женщины. Одна из теток сторожила колхозный амбар, местным жителям не доверяли.

1945 год.

«Здравствуй, Танюша!

Вчера получил твое письмо. Я увидел другого человека, ту Таню, которую я знал до замужества, такую, какой хотел бы видеть всегда... У нас весна. На море изумительно красиво. Тысячи пленных, бесконечные вереницы гражданского населения. Женщины и дети: русские, поляки, французы, все национальности мира. Колонны пленных немцев, женщины и дети!

Мы помним 41–й год, 24 июня в Минске, дороги Смоленщины, тревогу, все трудности фронтовой жизни, слезы и муки наших жен и детей. Расплата пришла, а в июне конец войны...

Горячо всех целую. Сергей».

20 апреля.

«Иногда мне хочется пооткровенничать с тобой и дать волю своим чувствам, сокровенным мыслям, но боюсь доверить все это бумаге...

Как я живу? Почти безразличен ко всему. Это прежде всего от усталости и однообразия. Немного рисую. Это меня лечит и спасает от всего. Ты представляешь, как здесь красиво среди сопок и горных ручьев, сколько воздуха, простора, света и цветов. И какая досада, что служебные обязанности не позволяют мне по–настоящему все это запечатлеть... Как бы я хотел увидеть Светланку, серьезно заняться ее воспитанием, вложить в нее все знания, все свои силы...

Как ты устроилась, где работаешь, кого видела из моих знакомых, получила ли ты мои подарки, которые я оставил у Лиды?

Потерпи еще немножко. Может быть, все будет благополучно и мне тогда удастся выбраться. Для дочки посылаю свою фронтовую фотографию. Горячо целую».

25 июля.

«Здравствуй, Танюша!

Прости за долгое молчание. Сегодня 10 октября, а положение мое пока неопределенно. Мне мало верится, что я когда–нибудь распрощаюсь с военной службой... Если бы я был на Дальнем Востоке, а не в Маньчжурии, то можно было бы попробовать договориться...

Только бы скорее в Россию, в свои края, домой. Как странно — домой? А где этот дом? Как хочется встретиться, посмотреть, какой ты стала, поверить, что у меня есть дочь. Начать всю жизнь сызнова, на новых началах, полных свободы и откровения. Одним словом, готовься к встрече, а какой она будет, я и сам не представляю.

Все же в новом году я должен приехать обязательно. Готовься и готовь хорошую выпивку, а главное, чтобы было побольше моего любимого кушанья. Понятно?

Горячо целую.

Твой Сергей».

10 октября.

Светлана Сергеевна Каткова:

— Когда папа ехал из Германии в Маньчжурию, то в Минске он смог выйти из эшелона. Отпросился как–то на пару часов. У него с собой ничего не было. Кто–то дал ему трофейные деревянные часы с кукушкой, и он оставил их у моей тетки Лидии Константиновны, строго наказав, что часы для его дочки Светланы, то есть для меня.

Мы из эвакуации возвращались в Минск в 45–м году. Помню, что было тепло. Ехали с солдатами в эшелоне. Они меня угощали кусковым сахаром. Я отказывалась брать, боялась. Я ведь сахара в свои пять лет в глаза не видела. Хотя я уже соображала и знала, где можно найти еду. Однажды полезла в печку. Это было еще там, в эвакуации. В печи стоял горшок, но он был не с едой, а с горячей водой. Я опрокинула его и обожгла ногу.

Какое–то время мы жили в доме брата отца. Дядька служил на железной дороге, а домик его стоял на Грушевской улице...

Нас было четырнадцать человек, и все спали на полу. Мыли, чистили пол, и все укладывались спать. Когда отец вернулся, то он пришел в этот маленький деревянный дом. Мы несколько раз ходили на вокзал и его встречали, а поезд не приходил. После того как в очередной раз мы его не встретили, я так разволновалась и расстроилась, что поднялась температура.

А пришел он ночью. Я проснулась, а папа уже с нами.

От автора. Сергей Петрович стал после войны известным художником, получил звание заслуженного учителя Белоруссии, построил красивый дом, посадил фруктовый сад, весь свой педагогический талант отдавал детям. Он рисовал цветы, пейзажи родного края, натюрморты, но никогда его кисть не изображала войну.

Использованы фотоснимки Сергея Каткова.