“Звезда Таганки взошла в Минске”, — говорит первый директор знаменитого театра

Из “Тараса Бульбы” —
на фронт
— Николай Лукьянович, известно, что вы сыграли заметную роль в развитии театрального искусства страны. Наверно, и родились в театральной семье?
— Я из крестьян, родился в Донбассе. Еще школьником руководил драмкружком. Семья переехала жить в Таганрог. Там во дворце культуры я играл в драмкружке. Главный режиссер Таганрогского драмтеатра увидел меня на сцене и пригласил в свой театр.
Однажды к нам в театр приехал Юрий Завадский, руководитель ростовской театральной студии, проводил мастер-класс. Спросил меня: “А вы, молодой человек, не хотели бы продолжить учебу в театральном училище?” Я с удовольствием поехал поступать в Ростов-на-Дону. Поступил и учился вместе с Сергеем Бондарчуком.
— С Бондарчуком дружили?
— Не только дружили, жили в одной комнате. С первого курса Завадский занимал нас в спектаклях “Кутузов”, “Богдан Хмельницкий”. Нам платили по 5 рублей за спектакль.
Однажды к нам в училище приехали два человека, присматривались к студентам, некоторых, в их числе и меня, приглашали зайти на пробы в кабинет. Там фотографировали. Эти мужчины не представлялись. Только потом стало ясно, что они — помощники режиссера Александра Довженко, который готовился к съемкам фильма “Тарас Бульба”. Спустя пару недель приходит телеграмма с приглашением приехать в Киев на пробы к кинофильму “Тарас Бульба”. Ребята собрали мне денежки на самолет. Местком 30 рублей дал. Училище гудело: Дупак уезжает к Довженко. Пробы я прошел, мне дали роль Андрия, сына Тараса Бульбы. Сразу же постригли под горшок. Тараса играл замечательный актер Амвросий Максимильянович Бучма.
В Киеве была интереснейшая работа, с утра до ночи подготовка к съемкам, разговоры с Довженко, с ночи до утра — томик Гоголя. Так что, когда утром я стоял у окна роскошной гостиницы “Континенталь”, жизнь мне показалась прекрасным сном. Но голубое небо неожиданно прорезал самолет, от него отделились бомбы и упали на мост через Днепр. Послышались взрывы. Я помчался на киностудию. Конечно, мы ощущали напряженность в международной обстановке. И все-таки о войне не думали. Настолько не думали, что бомбы и взрывы показались поначалу военными учениями. Прошло два, три, четыре дня, и мы начали осознавать серьезность положения. Осознав, пошли записываться в добровольцы.
Николай-Угодник —
мой покровитель
— Вы ушли на фронт добровольцем, были на переднем крае. Как только уцелели?
— У меня есть покровитель — святитель Николай. Только сейчас это более или менее осознаю. Он вытаскивал меня из таких трагических ситуаций... Я командовал кавалерийским эскадроном. Сейчас даже и не понимаю, как это мог делать в 24 года.
Особенно крупной операцией стал рейд на Валуйки — город, откуда фашисты снабжали все свои южные армии. За взятие этого важнейшего пункта, где мы захватили огромное количество провианта и боеприпасов, наш корпус получил звание гвардейского. А моими трофеями стали замечательные маленькие саночки с полостью и отличный конь, которого я назвал Немцем. Вот его я в эти саночки и “организовал”. Не раз он потом спасал мне жизнь, унося из-под огня.
Во время битвы под Нерегвой я был ранен. Пролежал 6 часов на жутком морозе. Меня спас полковой врач Ефим Ильич Аронов. Километр на себе до деревни нес. Был приказ отправлять всех раненых в деревню Тарановку. Подготовили меня к отправлению, но я воспротивился этому. Эскадрон-то оставался без командира. Ходить я совершенно не мог, но тут и пригодились трофейные саночки. Меня перебинтовали, я — в саночки и к своим казакам. Так и воевал несколько дней, пока не дали приказ отойти. Тут уж госпиталя было не избежать, да и раненая нога вела себя хуже некуда. После боя тяжелораненых, в том числе и меня, повезли на восток.
 Госпиталь в Тарановке разбомбили, и фронтовой врач Ефим Ильич Аронов считал меня погибшим. Потом он в Москве работал врачом “Скорой помощи”. Однажды приходит в театр на Таганке. Увидел на стене мой портрет, воскликнул: “Да это ж наш Микола!” Поднялся ко мне в кабинет наверх. Ну это была встреча...
 Я не погиб тогда в Тарановке, меня отправили в госпиталь в Актюбинск. Лечился долго, ходил на костылях. Потом меня комиссовали, я приехал в Москву, жил у фронтового друга. Поступил в драматический театр имени Станиславского. Играл много главных ролей...
— В фильме “Сорок первый” ваш герой умирает...
— В 11 фильмах я умирал: “Сорок первый”, “Без вести пропавший”, “Однажды ночью”, “Партизанская искра” и других.
 Жизнь моя — Таганка
— Николай Лукьянович, почему из успешных артистов вы были переведены на администраторскую должность?
— Директором нашего театра был Василий Иосифович Гвелесиани, племянник Сталина, замечательный человек. Мы подружились. Кстати, племяннику вождя я даже обязан своим семейным счастьем. Однажды он пригласил меня в свою компанию. Там была очень интересная женщина  — Вера Васильевна, дочь Чапаева. Я влюбился в нее и отбил у мужа. Но, к сожалению, у нас не было детей. Я очень хотел ребенка.
Забегая вперед, скажу, что однажды я познакомился с очаровательной женщиной Раисой Михайловной. Она работала замом директора кафе “Кама”, в котором питались артисты театра на Таганке. Мы полюбили друг друга, она родила мне дочь. Я ушел к ней в коммунальную квартиру, бросив все (шикарную квартиру на Кутузовском проспекте, дачу, машину). Сейчас у нас подрастает внук Андриано.
На гастролях в Куйбышеве директор нашего театра случайно упал в яму, когда сцену раздвигали, чтобы опустить декорации. Долго болел и ушел в мир иной. Коллеги уговорили меня занять его должность, я тогда активно участвовал в общественной жизни театра. Приглашают на беседу в горком партии и убеждают: “Характер у вас мягкий. Вы не сможете в строгости держать коллектив. Там же все ваши друзья. Поэтому нам бы хотелось, чтобы вы взяли на себя другой театр”. Я попросил дать самый плохой. Мне дали театр драмы и комедии.
— То есть театр на Таганке?
— Название “Театр на Таганке” я потом придумал. Театр раздирали интриги. Остановить этот процесс было трудно. Моим соседом в доме на Кутузовском проспекте был Зудин, директор театра киноактера. Мы дружили. Он пригласил меня на спектакль “Добрый человек из Сезуана”, поставленный студией Юрия Любимова. Спектакль мне очень понравился. Я попросил Зудина представить меня Любимову. Однажды вечером сосед звонит и приглашает на ужин. Прихожу, а там сидят Любимов с Целиковской. Стол накрыт. Обращаюсь к Любимову: “Спектакль мне очень понравился. Перспективно, ново. Предлагаю вам со своей студией перейти в наш театр драмы и комедии. Приглашаю всех на работу”. Он сказал, что их уже пригласили в Дубну ученые. Капица, Блохин и другие известные деятели науки. Они хотели в своем доме культуры организовать театр. Я спросил: “Зачем вам Дубна за 100 километров от Москвы, когда есть плохой театр в центре Москвы?” Любимов подумал и согласился.
Высоцкий пел скромно
— Николай Лукьянович, вы Высоцкого в театр привели?
— Привела Тая Додина. Она училась вместе с Высоцким и еще до меня работала в этом театре. Она ходила за мной по пятам и просила: “Николай Лукьянович, я училась с Володей Высоцким. Он очень талантливый. Возьмите его в театр”. Я сказал: “Пусть приходит и покажется”. Он пришел с гитарой. Внешне был одет просто, внимание не привлек. С Епифанцевым они сыграли “Челкаша”. Получилось средне. Спел две песни, но так себе, спокойные. Это он потом распелся. Любимов после показа сказал мне: “Зачем он нам? Куда вы его денете?”
— Вы пожалели Высоцкого?
— Не пожалел. Но уж больно Додина о нем хорошо говорила, что он творческий человек. Высоцкого взяли на три месяца, на договор. Кто-то из наших актеров не очень удачно репетировал штабс-капитана в “Герое нашего времени”. Я предложил Юрию Петровичу: “У Высоцкого хрипатый голос. Таким и должен быть штабс-капитан”.
 Это была первая роль Володи. Потом он сыграл племянника в “Добром человеке из Сезуана”. Очень хорошо пел там. С этим спектаклем театр поехал на гастроли в Минск. В этом городе, на мой взгляд, и пробил звездный час Высоцкого. А значит, звездный час театра. Ведь Высоцкий был душой Таганки, ее творческим лидером. С тех пор гастроли в Беларусь для артистов стали самыми любимыми. Мы строили гастрольный график так, чтобы коллектив мог там отдохнуть, покупаться, позагорать. Под Минском отличная база отдыха...
Беларусь сильно пострадала в войну. Тема войны навсегда осталась для меня святой. Однажды у нас был вечер в честь 19-летия Победы. Выступали Самойлов, Евтушенко, Можаев... Пели фронтовые песни, вспоминали погибших друзей. Все было необыкновенно. “Вот бы спектакль об этом” — сказал я тогда Юрию Петровичу Любимову. Он задумался, а потом говорит: “Будет Вечный огонь на сцене — будет спектакль”.
Только человек театра может понять, как немыслимо трудно было добиться разрешения на Вечный огонь, когда пожарные даже курить на сцене запрещают. Но невозможно передать то необыкновенное чувство удовлетворения, которое мы испытывали, видя, как принимает публика “Павшие и живые”. Потом были “А зори здесь тихие...” — одна из самых значительных работ театра, потом “Перекресток”, и каждый раз я испытывал глубокую радость и чувство выполненного долга. Ибо это наш долг перед павшими — помнить о войне и о Победе и рассказывать о них.
— И все же вас в 1977 году “попросили” из театра. Официальная версия — не сработался с Любимовым.
— 13 января 1977 года я как раз делал для театра гастроли в Париже в связи с 60-летием Советской власти на очень выгодных условиях. Любимов вошел ко мне в кабинет и говорит: вы либерал. Вы распустили артистов, дверь в кабинет у вас всегда открыта — проходной двор. Я хочу сосредоточить всю власть в театре в одних руках. Со всеми это уже согласовал.
Я сказал: честь имею. Дверью захотелось хлопнуть так, чтобы стены задрожали. Прохожу через фойе и замечаю на стене рядом с портретом Любимова свой. Представил, как кто-то будет снимать мой портрет. Взял его под мышку, открыл багажник машины — у меня была тогда 21-я “Волга”, бросил туда и уехал. Так завершились мои первые 14 лет работы с Юрием Петровичем Любимовым.
Меня назначили директором театра на Малой Бронной. Ровно 500 дней я проработал в этом театре. Все было замечательно. Владимир Высоцкий заходил ко мне с идеями, хотел заняться режиссурой. Если бы я остался на Малой Бронной, Высоцкий бы перешел туда.
— Что происходило на Таганке?
— Там встал вопрос о закрытии театра. Любимов со мной встретился, извинился и попросил меня вернуться. Пока я думал, он написал письмо Брежневу. Просил оказать доверие художнику и вернуть Дупака. Брежнев на этом письме ставит резолюцию: “Окажите доверие художнику. Дупака вернуть”. Вот так я вернулся.
— И снова вам пришлось уйти из этого театра...
— Это длинная история. Я заболел. Любимов за рубежом. Потом Любимов вернулся. Ему не нравилось... Одним словом, поражений у меня в жизни было больше, чем побед. Но какие это были победы!..