Время — это всегда стиль. На смену традиционным газетным жанрам приходят новые формы. То, что было модным вчера, сегодня — скучно. Будущее всему готовит свою порцию нафталина... Это — неизменная диалектика жизни. Но она учит и беспристрастному, внимательному взгляду в прошлое. Предлагаем это сделать глазами известного и, прямо скажем, очень традиционного журналиста Леонида Екеля. Сегодня — очередная публикация его авторской рубрики.
Осенью 1940 года Ульян Рыбак и еще семеро сельских парней уходили в Красную Армию. Для их доставки в Глуск снарядили несколько подвод. Лошади тронулись, и родичи, кто затягивая песню, кто смахивая слезу, кто тихо повторяя: «Храни тебя Господь, сыночек...» — пошли за ними вслед. Ульян вдруг перемахнул через телегу и бросился... к Соне Шиловой из соседней Рудни. И поцеловал. Впервые, но на глазах многих сельчан. А это немало значило...
Служить Ульяну Рыбаку выпало в Карелии. Здесь его и настигла Великая Отечественная война. Воевал на Ленинградском, Воронежском, Центральном, 1–м и 4–м Украинских фронтах. Пять раз был ранен. Но счастливая звезда Рыбака сберегла ему жизнь и привела 24 июня 1945 года на Красную площадь в Москве на Парад Победы. Вспоминая об этом великом событии, Маршал Советского Союза К.С.Москаленко впоследствии в своих мемуарах писал: «В другом ряду я увидел старшину Ульяна Александровича Рыбака, для которого война началась 22 июня 1941 года, а закончилась в Праге. Еще на Карельском фронте У.А.Рыбак подбил и уничтожил гранатами и бутылками с горючей смесью 10 вражеских танков. Потом стал разведчиком. На его счету было 57 добытых языков, около 200 вражеских солдат и офицеров он уничтожил. За свои подвиги разведчик был награжден Золотой Звездой Героя, орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Славы II и III степени, медалями «За боевые заслуги», «За отвагу».
В окна скромного домика на краю деревни Заволочицы неудержимо рвется весна. 63 года после Победы. На спинке стула — парадный пиджак Рыбака. На нем горит Золотая Звезда, сверкают ордена и медали. Память о войне, как пламенеющие угли. И не погасят их ни половодье весны, ни серые дожди осени, ни злые вьюги. С годами она вспыхивает еще ярче...
— Люди часто говорят: вот если бы жизнь начать заново, я бы оставил в ней все, что уже было. Через войну проходят только раз. В ней столько жестокого и страшного, что ни один разумный человек не захочет это повторить. Как–то в школе стали ученики допытываться: как я прошел войну, за что получил Героя? А я им говорю: «Детки мои дорогие, я войну не прошел, а проползал. До крови сбивая колени и локти. Каждую ночь играя со смертью в прятки». И это действительно так. Разведчик ближе к смерти (до нее не четыре шага, как поется в знаменитой «Землянке», а значительно меньше), чем кто–либо другой на фронте. Конечно, смерть на войне повсюду. И пуля шальная, и снаряд, и мина, и бомба с неба. Но от этих смертей можно хоть как–то укрыться: зарыться в землю, залечь в траншее или затаиться в блиндаже. А разведчик со смертью один на один. Он в открытую вступает с ней в единоборство. И остается живым, если сумеет перехитрить врага. А для этого надо уметь предвидеть. Принять решение за доли секунды. Действовать внезапно и дерзко. И каждый раз — не по шаблону. А еще разведчику надо иметь нечеловеческое терпение. Оно, пожалуй, равноценно отваге и смелости...
Это было в Карпатах. Получил я задание проникнуть в тыл противника и взять штабного офицера. Раз штаб — значит, глубокий тыл. Почти двое суток вел я с разведчиком Павлом Ковалевым наблюдение. Наступила ночь. Едва мы начали продвигаться ползком, как внезапно возникла перестрелка. Свистят пули, воют мины и снаряды. То вспыхнут, то гаснут ракеты. И весь этот смертоносный шквал проносится над нами. А мы лежим, будто вросли в землю, и об одном молим Всевышнего: только бы не ранило, только бы не убило... Иначе не выполнить нам задания. Когда перестрелка утихла, мы благополучно миновали первую полосу обороны. Обошли посты противника и огневые позиции артиллерии. На рассвете тщательно замаскировались в зарослях кустарника. И началась борьба со сном. Не спать, пожалуй, труднее, чем добыть языка. Сутки без сна я мог выдержать. А вторые, третьи — это выше человеческих сил...
По дороге двигались машины, танки. По очереди с Ковалевым ведем наблюдение. На третьи сутки вышли мы к селу Вишневка. А это километров тридцать от линии фронта. Здесь немцы чувствовали себя в безопасности и особой бдительности не проявляли. Село большое. В самом конце — кирпичное здание. А возле него — машины с радиоантеннами. Все ясно: вот там у них и штаб. К зданию часто подъезжали легковые автомашины. У солдат во дворе особой реакции это не вызывало. Но когда появлялся темно–синий «Опель», они вытягивались по стойке «смирно». Значит, хозяин автомобиля — немалый чин. Усиленно ведем за ним наблюдение. Устанавливаем, что в одно и то же время «Опель» выезжает из Вишневки и движется куда–то в западном направлении. Причем без сопровождения охраны, что для нас было исключительной удачей. В перелеске устроили засаду. И вот на дороге показался темно–синий «Опель». Движется с большой скоростью. Я подпустил его поближе и швырнул «лимонку». Машина летит в кювет. Распахиваю дверцу. Водитель мертв. А рядом на сиденье... генерал. Как оказалось, командир механизированного корпуса. Вытаскиваем генерала из машины, затыкаем ему рот — и подальше от этого места. В любую минуту на дороге могли появиться немцы. Хоть и так они были кругом.
Когда отошли на безопасное расстояние, как следует осмотрели свою добычу. Дела плохи: генерал ранен. Может истечь кровью. Снимаем нательные рубахи, рвем на полоски и делаем перевязку. Его жизнь стоила дороже наших. Потому что один ценный язык мог повлиять на судьбы тысяч наших солдат. Генерал показывает знаками, что хочет пить. А пить ему при таких ранах нельзя. Собирали чернику, чтобы хоть как–то он мог утолить жажду. Отдавали ему последние крохи сухого пайка, хотя сами были голодные как волки. Обессиленные, истощенные (в чем только душа держалась?), но гордые от сознания, что задание с честью выполнили, на семнадцатые сутки добрались мы к своим.
За ценного языка получил я благодарность от командующего 4–м Украинским фронтом генерала армии И.Е.Петрова. Человеком великой души был Иван Ефимович. Солдаты очень его любили...
О Рыбаке знали многие. Его авторитет среди солдат был настолько высок, что о нем сочиняли стихи, рассказывали солдатские были. Может, причиной тому была его беспримерная храбрость. Или удачливость, которая не изменяла Рыбаку. А еще — верность боевым друзьям и фронтовое братство. Он никогда и нигде не подставлял своих товарищей. Не рисковал попусту их жизнями. Смелость его была разумной. Рыбак в любой ситуации сохранял хладнокровие. Не лез на рожон. Умел трезво оценить обстановку и принять решение. И за все сполна брать на себя ответственность. Имело значение и то, что воевал Ульян Рыбак с первых дней войны. Побывал в мыслимых и немыслимых переделках, но остался цел и невредим (ранения лишь подчеркивают его невредимость). А такие люди на фронте — источник, питающий солдатскую надежду остаться в живых. Раз он уцелел, то чем я хуже? Неудивительно, что при такой популярности Рыбак получил задание лично от представителя Ставки маршала С.К.Тимошенко. Штаб располагал данными, что где–то на венгерской территории затаилась и ждет своего часа 8–я танковая армия СС. Надо найти место ее дислокации.
На задание ушла вся разведгруппа — старшина Рыбак и шестеро разведчиков. Был с ними и радист. Они обнаружили танковую армию. Следили за движением колонн на Будапешт. И через каждые два часа передавали в разведотдел штаба фронта свои наблюдения. Штурмовая авиация не заставила себя ждать. По вражеским колоннам наносились точные удары. 24 «Тигра» и «Пантеры» превратились в чадящие факелы...
Возвращаясь к своим, получили приказ взять языка. Офицера. Взяли. Но когда ночью переходили линию фронта, случилось непредвиденное. Услышав родную речь, офицер сумел избавиться от кляпа и заорал не своим голосом. Стрельба. Ракеты. Как будто удар железного кулака опрокинул старшину Рыбака в снег, ставший внезапно горячим... Ульян Александрович придет в сознание уже в госпитале. А 24 марта 1945 года его палата огласится криками «ура!». Белорусскому хлопцу из глухой деревеньки Евсеевичи присвоили звание Героя Советского Союза...
У памяти свои законы. Ей не прикажешь хранить в ее кладовых только героические эпизоды. «Однажды, — рассказывает Ульян Александрович, — меня лишили всех наград. А произошло вот что. После ночной работы разведчики, как правило, днем отдыхают. И никто их не трогает. Все понимают, что наша работа особенная. Шутим, балагурим, подкалываем друг друга, а в сознании нет–нет да и мелькнет: а кого завтра принесут на плащ–палатке? У разведчиков есть святой закон: не оставлять своих мертвых врагу. Сколько ушло на задание, столько и должно вернуться... Так вот, прилегли мы на травку отдохнуть. А перед тем приняли по глотку (фляжки у нас никогда не пустовали). И как на беду напоролись на нас двое конных. В бурках. Погон не видно. «Это что еще за цыганский табор?» — загремел голос. Кто–то из разведчиков в ответ: «А ты кто такой?» «Встать! Как ты со мной разговариваешь? Кто здесь старший?» Я поднимаюсь. «Старшина Рыбак. Разведчики. Отдыхаем после задания». — «Хорошо отдыхаете. Да от тебя, старшина, водкой несет». И приказывает адъютанту: «Забери у него оружие!» Тут мои хлопцы взбунтовались. Стащили адъютанта с лошади, надавали ему тумаков. «Да я вас всех в штрафбат! Под трибунал пойдете!» — кипятится офицер. Досталось и ему. Оказалось, принесла нелегкая на нашу голову командира полка. Из нашей же дивизии. Когда все утихло, говорю разведчикам, что штрафбата нам не миновать. «Ничего, старшина. Прорвемся!» И прорвались. Привели 12 языков. В том числе и офицера, командира роты. Какой уж тут штрафбат? Разведчиков не наказали. А меня лишили наград. «Не горюй, старшина. Своими поделимся», — шутили разведчики. А сами рады, что все обошлось. Конечно, случай этот здорово мне навредил...
— Слушаю я вас, Ульян Александрович, а самого так и подмывает спросить: вы столько сделали для Отечества, а вернулись с войны — опять нищета, тяжкий, беспросветный труд с утра до ночи, копеечная зарплата. 45 лет проработать на местном спиртзаводе, где даже воздух, пропитанный спиртом, имел свой градус... Так неужели Герой не достоин лучшей жизни?
— Я благодарен судьбе за мою жизнь. И, поверьте, нет и никогда не было у меня претензий на лучшую. И сожалений тоже нет. Это на войне надо быть героем. Родина потребовала — я им стал. А в мирной жизни я обыкновенный человек. Хотя... Судьба давала мне шанс. И вполне возможно, что жизнь могла сложиться иначе. Если бы я мог быть понастырнее. Командир танкового корпуса генерал–майор Карпотин предлагал мне поступать в Ульяновское танковое училище. Но куда мне с моим образованием: четыре класса да пятый коридор...
— А ты скажи, — перебивает его жена Софья Тимофеевна, — что не зря так беспокоился за тебя генерал. Небось, присмотрел зятя для своей дочки. Ты же писал своей маме. Вся деревня об этом судачила. Я как услышала, подушка не просыхала от слез....
— Ну что ты говоришь. Куда бы я делся? Как поцеловал тебя прилюдно, понял: это на всю жизнь. Так оно и вышло. Вот уже 60 лет два наших сердца бьются, как одно. Все ты чувствуешь, все понимаешь, и все готова разделить со мной. А это и есть счастье.
И улыбки, будто осеннее солнышко, в котором еще много тепла и ласки, осветили лица этих славных, добрых и таких родных друг другу людей.
Фото автора.
