Зинаида Броварская: "Я буду говорить о незабываемых..."

Последний долг всегда отдают с опозданием. За последний год Купаловский театр покинули три женщины, три актрисы, три яркие творческие личности. Перестали биться сердца Елены Рынкович, Галины Владомирской и Лилии Давидович. Их прошлое, хранящееся в памяти друзей и близких, есть не что иное, как часть нашего настоящего. Народная артистка Беларуси Зинаида БРОВАРСКАЯ вспоминает сегодня о судьбе каждой из них.

Они были абсолютно разные по характеру, по воспитанию, по восприятию жизни, но все трое не просто любили театр, а служили ему искренне и преданно, положив к его священному алтарю свои силы, свое чувство, свое дарование. С болью думаю о том, что время безжалостно сотрет из памяти какие-то яркие моменты их биографии, черты облика этих женщин, что и они со временем забудутся... Все смывается волнами шумно несущейся жизни. Утешаюсь лишь тем, что, пока жива моя душа, пока живут во мне любовь

и память, мое сердце воскрешает страницы незабываемого прошлого.

Заслуженная артистка Республики Беларусь Елена Васильевна Рынкович... В закулисье - просто Ляля. На протяжении 52 лет была моей самой близкой подругой в театре. Замечательная женщина с какой-то детской доверчивостью и открытостью, что проявлялось не только в ее любознательности, но и в ее суждениях. Когда она смотрела на собеседника своими янтарного блеска глазами, трудно было противостоять ее обаянию. Елена Васильевна - питомец Купаловского театра. Она окончила нашу студию и с 1945 года посвятила свою творческую судьбу этому театру.

Особенно мне было интересно следить, как Рынкович обретала подлинное мастерство в передаче материнских черт своих героинь. А с приходом и утверждением в нашем коллективе ее сына - артиста Володи Кин-Каминского - эти черты выявили себя наиболее заметно. Какая это была благородная Мать в хикметовском "Забытом всеми"! Сколько юмора светилось в ее Агате Пустаревич в "Павлинке"! Какая чуткая к чужому горю и по-бабьи терпеливая в собственной беде была ее Мать в драме А.Дударева "Порог". И везде она была органична. Я уж не говорю о том, как легко мне было работать с ней в одном из наиболее любимых моих спектаклей "Игра с кошкой" по пьесе венгерского драматурга И.Эркеня. Ляля замечательно играла мою "соперницу" Павлу, которая, прежде чем увести любимого мужчину, заводит с моей героиней Эржи так называемую типичную женскую "искреннюю" дружбу.

Примечательно, что, в отличие от так называемой линии этого спектакля, в жизни мы с Лялей Рынкович по-настоящему дружили. Шутка, 52 года! Причем между нами никогда не пробежала некая серая кошка. И сегодня я листаю полувековую книгу нашей дружбы, в которой многое, казалось бы, кануло в Лету, но только тронь ниточку воспоминаний - и она тут же тянет за собой яркие факты, ярких личностей, яркие события, где сразу оживают голоса минувшего.

...Москва. Наши гастроли. 1970-е годы... Я, Ляля и ее сын Володя Кин-Каминский идем обедать в Дом актера. И в дверях я буквально сталкиваюсь со своим однокурсником Георгием Товстоноговым. Он, широко раскинув руки, перекрывает мне дорогу: "Ай, Зи-и-на!" Я не менее радостно: "Ай, Гога! Вот так встреча!" Представляю ему своих коллег. Товстоногов галантно целует Ляле руку, и Володя не выдерживает: "Мама! Месяц теперь руки не мой!" Товстоногов смеется, потом неожиданно целует Лялю в щеку. Та - совершенно смущенная, а Георгий Александрович как ни в чем не бывало подводит черту: "Теперь можно руки помыть".

Нет уже Товстоногова, нет уже и Володи Кин-Каминского, а теперь ушла и Ляля... Как писала Анна Ахматова

: "...И нет уже свидетелей событий,

И не с кем плакать, не с кем вспоминать..."

Держу в руках небольшой сборник стихов Анны Ахматовой, где на первой странице написано: "Зинаиде Ивановне! С приветом от Анны Ахматовой. Москва. 25 ноября 1964 года". Примечательно, что точно такой же сборник хранится в личной библиотеке Галины Владомирской, где теплые слова Ахматова написала в адрес удивительной женщины, посвятившей всю себя белорусскому театру и совсем недавно покинувшей нашу купаловскую семью.

Думая о Владомирской, я вспоминаю очень гордую женщину с сильным характером, который, образно говоря, никогда не выставлялся напоказ. Она как бы умела держать дистанцию. Галина Ивановна никого не обговаривала, не сплетничала и была выше "закулисных толков". Меня часто удивляло, что многие свои неудовольствия, которые у нее происходили в театре, она старалась преподнести в каком-то другом направлении, т.е. она умела интеллигентно их прятать, при этом никого не посвящать в детали. А ведь у Владомирской была очень нелегкая жизнь. Борис Владимирович, ее муж (тоже наш актер, сын известного "старого Влада" - Владимира Иосифовича Владомирского), обладал далеко не ангельским характером. Она же никогда, даже намеком, не сетовала на своего "Бореньку". Наоборот, Галя высоко ценила счастье принадлежать к династии Владомирских. Ведь только одного упоминания о старейшем из могикан Купаловского театра Владимире Владомирском было достаточно, чтобы почувствовать атмосферу уникальной семьи артистов-художников, которым, бесспорно, было подвластно истинное проникновение в тайны своей профессии.

С Галиной Ивановной нас связывало нечто гораздо большее, нежели тесные узы профессии. В трудные минуты я чувствовала ее искреннюю поддержку и всегда, когда судьба не была к ней благосклонна, старалась как-то поддержать ее женское сердце. Тяжелые похороны мужа... Потом сына...

Долгие годы Галина Ивановна была ассистентом режиссера во многих спектаклях Бориса Эрина. Профессионально, заинтересованно и внутренне напряженно воспринимала Владомирская его систему отношений в искусстве. Вероятно, и для Галины творческий союз с Эриным был не менее значим. Она не просто была его ассистентом, она была неким соединительным рубежом, мостиком от режиссера к актеру. Пожалуй, она одна из немногих умела и слушать, и слышать экспликации, которые преподносил Эрин. В отсутствие Бориса Владимировича Галина Ивановна вела репетиции с актерами строго, но доброжелательно, часто критикуя даже себя: "Ой, может быть, я уже и не помню все то, что говорил Борис Владимирович, он умеет объяснить так интересно, так насыщает материал, что я могу и упустить какие-то важные детали..." На самом деле она раскрывала для нас драгоценные крупицы мысли, трансформируя их в обыкновенную человеческую речь, потому что Эрин, как известно, порой говорит оч-чень сложно, иногда иносказательно, неким намеком, иероглифами, и Владомирская, как "грамотная радистка", расшифровывая, переводила его иносказания. Например, тот же Боря Владомирский, ее муж, однажды выслушав некую экспликацию Эрина, сказал за кулисами: "Ничего не понимаю... Что он говорит?" А Галина Ивановна: "Боренька, я тебе потом переведу, расскажу и попробую найти другие слова". И надо отдать справедливость, что это она делала блестяще. Лексикон ее был в профессиональном отношении весьма свободный и очень грамотный. Галина Ивановна до последнего дня училась у Эрина и ценила его.

Вспоминая сейчас о трех женщинах, я почему-то думаю о том, что в отношении к народной артистке Беларуси Лилии Давидович господь Бог допустил какой-то просчет. Он не должен был забирать Лилю так рано. Ее место - среди живых. Больно за всех, кто уходит, но за тех, кто уходит очень рано - на взлете таланта, - больно вдвойне.

Когда наш театр прощался с Лилей, меня потрясло, что главный режиссер театра Валерий Раевский при всех его, казалось бы, различных качествах, человек довольно-таки, на мой взгляд, суховатый, - плакал, не стыдясь своих слез. Я смотрела, как нервно вздрагивают его плечи, и думала, что, в отличие от нас, Раевский прощался не только с актрисой, но и с яркой творческой надеждой, которой уже не суждено... И это неправда, что нет незаменимых. Есть...

Лилечка Давидович... Лиля!.. Еще не остыли твои шаги на сцене. Мне кажется, только вчера стихли аплодисменты на премьере "Чорная панна Нясвiжа" и в твоей душе рождались новые планы и надежды... Это огромная потеря для театра.

Она была строгой. Она была требовательной и к себе, и к другим. Она умела поставить человека на место. Мы порой слишком интеллигентничаем и, даже видя что-то оскорбляющее нас, стараемся промолчать. Давидович - не молчала. Она могла разъяренно сделать любое замечание, если, с ее точки зрения, это было противоестественно нашему призванию. Да, она бывала резкой и категоричной. Мы всегда ждали ее выступления на наших художественных советах. И пока все "мягко раскачивались", чтобы не задеть больные места друг у друга (ведь обсуждение любого спектакля - это очень тонкое дело), Лиля запросто находила как хорошие слова, так и осуждающие. Она, образно говоря, "не сдерживала" себя в выражениях. И это касалось не только разбора новых спектаклей, но и любых вопросов театра вообще. Не дай Бог, если от актера на репетиции пахло спиртным. Давидович не молчала! "Уходи! Немедленно уходи и выспись! Чтобы тебя не было в театре!!! Она чувствовала, что вправе это говорить. Бескомпромиссная женщина. Порой она перегибала и могла сказать так жестко, как можно было бы и не говорить. Но ее поистине огненная душа не подбирала слов. Причем красивый голос актрисы с мягким польским акцентом сразу выделялся из общего хора. Лиля говорила логично, грамотно, но категорично, как никто. Говорила...

Когда мы с Тамарой Абакумовской сделали сценическую композицию "Людзi на балоце" по роману Ивана Мележа, только молодая Лилечка могла так сыграть Ганну, что сам Мележ заплакал. Потрясающе!

Мележ часто посещал спектакль "Людзi на балоце", и я специально садилась где-нибудь так, чтобы видеть его реакцию. И всегда у Мележа было такое выражение лица, будто он это видит и слышит впервые. Он сидел, не облокачиваясь на спинку кресла, а наклонившись вперед, и слушал текст, который знал наизусть. Но как он слушал! Однажды я увидела, что Мележ как-то нервно задергался. Перевожу взгляд на сцену, где у Давидович один из наиболее ярких монологов: ее Ганна беззащитно душит в себе любовь - и я вдруг вижу, как Мележ достает платок и... вытирает скупые мужские слезы. Боже! Дали занавес, я стрелой помчалась в гримерку к Лиле, где только смогла выдавить: "Мележ плачет..." Лилька бросилась ко мне и, судорожно обняв и разрыдавшись, повторяла, как заклинание, только два слова: "Мележ плачет..."

Ушли три женщины. Три судьбы... Очень разные, очень дорогие для меня и каждая по-своему ближе какими-то гранями. Свеча каждой из них будет гореть в моем сердце, гореть до тех пор, пока я буду встречать рассвет.