Новы год – гэта і час успамінаў, час асэнсавання пройдзеннага жыццёвага шляху

Жыццёвая гісторыя пра новагоднюю сасну, каханне і рэўнасць

Новы год – гэта і час успамінаў, час асэнсавання пройдзеннага жыццёвага шляху. Гэта і адкрыццё нейкіх важных рэчаў, у тым ліку і ўсведамленне сябе самога.





Эту быль, которую, по-моему, уместно рассказать под Новый год, поведала хозяйка коттеджа. Его мы с друзьями арендовали прошлым летом, отдыхая в отпускное время в Крыму, на Северной стороне Севастополя, близ популярного и у белорусов пляжа Учкуевка. Как-то в один из вечеров, сидя на склоне холма, откуда открывается потрясающей красоты вид на море, я увидела Валентину. Она гуляла в близлежащей сосновой роще, откуда доносились ароматы хвои и разнотравья, а потом подошла ко мне с вопросом: как вам у нас… Слово за слово, разговорились. Атмосфера южной украинской ночи с ее огромными звездами и легким шумом прибоя располагала к откровенности, поэтому нашу беседу мы продолжили на веранде за чаем. А толчком к открытости Валентины послужило мое наблюдение.

- Вы часто гуляете среди сосен. Так оздоравливаетесь?- спросила я. - Не лучше ли поплавать или по берегу моря пройтись… На что наша хозяйка ответила:

- С соснами у меня целая история… Хотите, расскажу?

И вот что она, оказавшись еще и моей землячкой, поведала.  

Знаете, возвращение в детство может помочь понять себя и связанные с этим пониманием проблемы: и материальные, и жизни души. Я ведь по образованию психолог. Конечно, проще с теми проблемами, которые связаны с реальным миром. Это я осознала давно, причем до такой степени глубоко, что, кажется, срослась с этим пониманием. Когда сыну было года три, он преподал мне урок, насколько быстро можно справляться с делами житейскими. Мне не забыть, как глядя на поблекшие краски и трещины между досками дощатого пола в родном доме у родителей, я изрекла: какой пол некрасивый, ремонт бы….  А сынишка, он рядом рассматривал картинки, подскочил, взял коробку с пластилином и сосредоточенно, будто это было самое важное дело на свете, стал подбирать куски пластилина в цвет «проблемы» и весело замазывать все изъяны в полу. Правда, с выпуклостями, с «шишками» на досках, уже не раз набивавший их на собственном лбу, он никак не мог разобраться, и все спрашивал у меня: и кто их набил … Вот тогда-то до меня и дошло, насколько дети близки к истине… Меня смолоду поражало, как охотно и радостно некоторые из них хватаются за любое дело: мытье посуды, пола, стирку, прополку сорняков… И как огорчаются, если взрослые в силу разных причин отказывают в этой инициативе. Как-то муж дал внуку кнут и попросил прогнать из сада соседских кур, а потом сам решил малышу помочь. Его помощь обернулась наказанием для ребенка. Надо было видеть, как внук горестно плакал и кричал: зачем ты их прогнал, я сам хотел, я умею…

Бери и делай – вот он, закон жизни. Меньше болтай о проблемах. Мне до сих пор стыдно, что пол потом родители сами покрасили, жалея нас, редких великовозрастных гостей: дескать, чтобы детки не нанюхались в отпуске краски. С тех пор я ни в ком не терплю
прожектерства во всех его проявлениях. И в себе пресекаю, если вдруг появляется.

А вот со сферой психики – сложнее. С той самой, где обитает душа, непознанная субстанция или нечто, которое не пощупать и на зуб не попробовать. Что такое душа человеческая? Тайна, которую мы осмыслить не в силах. И время от времени, сталкиваясь ее неразгаданностью, пытаемся объяснить себе: что же это такое. Попробовала и я, и даже как-то эссе написала. Но, впрочем, ближе к соснам. Расскажу «долгоиграющую» историю, связанную с елкой моего детства, когда мейнстрим этой самой души дал о себе знать.

Она мне сначала не понравилась, эта замороженная сосна, которую родители почему-то называли елкой. Она так не походила на темное стройное деревце с тонкими веточками, которое увидела я в доме у дружка Сашки. И сколько мне было тогда – 3-4?… Я спрашивала, почему елка не такая, как та, что у соседей. Она у них покупная, а наша – прямо из лесу, говорила мама. И глаза ее становились печальными. Мне даже казалось, что и сосна, пока папа не засунул ее в ведро с песком, а мы с мамой не украсили, печалилась, лежа на полу. Я, исследуя дерево, потихоньку его жалела…. И постепенно восхищалась: моя елка – живая и плачет: прозрачные сосульки на ветках превращались в крупные сверкающие капли, которые капали на пол, как слезы. Это было волшебство. Я сидела рядом и смотрела, как деревце отогревалось, трогала ладошкой ствол и смолу на его срезе. Пальцы прилипали друг к другу, склеивались, что приводило меня в восторг. До сих пор помню ощущение склеенных пальцев. А твердые на ощупь, длиннющие иголки даже пробовала пожевать. Вкус терпковатый, с кислинкой – понравился. Запах и того больше.

Окончательное примирение с моей елкой состоялось, когда мы с мамой ее нарядили. Я, конечно, простила светло-зеленой сосенке ее непохожесть на настоящую ель. И то, что на ее ветках было много-много крупных кусков ваты, которыми мама то ли старалась восполнить малое число игрушек и отсутствие серебристого, как у Сашки, «дождика», то ли, погруженная в свои мысли, хотела скорее завершить предновогодний ритуал. Да, это была первая елка моего детства. Других я почему-то и не припоминаю. Как, впрочем, не помню и отца, который бы улыбался, в том далеком моем детстве. Что-то в родительских «ватных» отношениях смущало, вызывало беспокойство. И даже казалось, что перед мамой и папой виновата не только я, но и моя не настоящая елка. И еще, мне казалось, родители меня не любят. Как теперь понимаю, причиной страха была неизвестность. Как понимаю и другое: страх родительской нелюбви, о котором нынче много говорят мои коллеги-психологи, самый серьезный из всех страхов для ребенка, кладущий отпечаток на всю его жизнь.

Часто потом, когда я вышла замуж за белоруса и приехала в Минск, вплоть до недавнего времени, сосна мне снилась, засыхающая, несчастная…

Во сне у меня болит душа, и во сне я спрашиваю себя: за что мне такое наказание – из года в год этот повторяющийся сон… Игрушки падают и разбиваются…. Дождем сыплются иголки…. На полу валяются куски ваты, я сержусь на маму: ну неужели нельзя было вату порвать мелко-мелко… чтоб как снег на Сашкиной елке…. Беру веник, мету и мету пол, и все никак не могу собрать иголки… Они повсюду, сухие и колючие, больно втыкаются в пальцы…. Во сне меня раздражают и бумажные кружевные салфеткам, наклеенные «противным» канцелярским клеем на маленькие окна нашей украинской хаты-мазанки…Я ведь родом с Харьковщины.

Рассказывала сон подругам, мужу, сыну. Читала умные книги по психологии, и даже заглядывала в сонники Фрэйда, Нострадамуса…  Но толкования не устраивали. С моим семейным счастьем, думала, все в порядке, и невосполнимые утраты не предвиделись: родители были живы-здоровы. Да и сама я, как выразилась одна из моих красавиц-племянниц: женщина-праздник. Это к тому, что умею   устраивать праздники по поводу и без. Люблю порадовать родных и близких. Однажды перед Новым годом я даже купила сосну, похожую на ту, первую: сыну хотелось показать елку моего детства. А может это мое чувство вины, спрашивала у себя, так изводит меня… Ведь, как теперь понимаю, я хоть и любила свою елку, но одновременно стыдилась ее бедного наряда,… Стоп-стоп… Мне еще было не по себе и от маминой непонятной грусти, и что в дни такого долгожданного праздника нет у нас в доме улыбок и радости.





Но, увы, ничто не помогало: та сосенка продолжала меня изводить. Мучила и наяву. Аккурат перед Новым годом, когда все запасаются елками, мне на елочный базар идти не хотелось. Потому как знала, что елка, на которую каждый год я цепляла и сохранившегося с того первого дерева игрушку облезлого старика Хоттабыча, будет меня раздражать. О, какое же это было огромное облегчение, когда святки заканчивались, и осыпающийся символ наступающего года отправлялся на помойку. Конечно, все эти непонятные чувства забывались до следующего Нового года…

А потом что-то «щелкнуло» в глубинах души. И сосна ушла из моих снов. Надеюсь, навсегда.  

Когда не стало отца, мы с мужем забрали маму к себе. Она прожила с нами почти 12 лет. А 90-летие отметили с фишкой: пригласили военный оркестр. И прямо на газоне под окнами нашей квартиры музыканты играли военные и другие любимые мамины песни, которые и отец-музыкант играл на танцах.

“Шо цэ такэ фишка, - спрашивала мама, - та трэнды с брэндами?”. И весело смеялась. Ей, остававшейся любознательной и в преклонном возрасте, почему-то очень нравились новые слова, впрочем, как и все, что касалось нашей работы. Кстати, она очень хотела переехать вместе с нами в Крым. А вот Новый год не нравился до тех пор, пока не рассказала свою историю. Было видно, как важно было маме поделиться своими чувствами. И как сама она, волнуясь, в момент своего рассказа осознавала то, что с ней стряслось в ее брачном союзе. А суть вот в чем. Отец поверил наговорам своей матери: невестка «гуляла» с немцем. «Был такой немец, - рассказывала мама, - в столовой «интендантом» работал, где мы с другими девочками убирались, так вот он ко мне очень хорошо относился, жалел, наверное, и делал вид, что не замечает, когда мы оставшиеся куски хлеба себе забирали, иногда даже масло давал…». С благодарностью вспоминая то ли Ганса, то ли Фрица, мама рассказывала, что кормила тем харчем не только четырехлетнего моего брата, свекровь, но и сестру отца с двумя малыми детьми на руках. Так и пережили трудное время, пока немцы не ушли из нашего Волчанска. Отца комиссовали раньше, чем закончилась война: он был тяжело ранен под Калининградом, полгода лежал в госпиталях, потом вернулся. Домой, к жене и сыну.

«Сначала все было хорошо. Несколько лет жили счастливо, хоть и бедно. И зачем взбрело свекрови в голову напраслину возводить, не знаю…. А почему поверил он ей - не мне…», - не переставала удивляться мама.

Когда мне исполнилось три года, отец полюбил другую женщину. Она, заведующая детсадом, куда он по совместительству устроился работать завхозом, была красивой, как и мама. Чем-то они даже были похожи…

На новогоднем вечере, куда детсадовский корпоратив приглашал работников с мужьями и женами, мама поняла, кто является причиной замкнутости отца. Хоть и страдала, но смирилась, как это и случается, ради детей. Доводы моего старшего 16-летнего брата: что люди скажут, если у меня батьки не будет, и мои: папочка нам все-таки родненький, оказались для мамы мощным аргументом – остаться. Я хорошо помню себя, когда говорила ей эти слова: мы стоим у калитки, я держу маму за руку, в другой ее руке – узел с вещами…  Еще мама успокаивала себя тем, что и так в жизни случается. Да и отношения ее мужа и его начальницы, как та сама ей сказала, пригласив на танец, платонические.

Папина отстраненность от мамы длилась до тех пор, пока его незамужняя возлюбленная не нашла себе новый «холостой» объект. Отец, теперь понимаю, страшно переживал, но со временем повеселел. И мама успокоилась: жить-то надо…  Потом они с отцом даже поладили, жили дружно, насколько это было возможно. На школьный выпускной я гордо вышагивала рядом с обоими….  И «золотую» родительскую свадьбу мы отметили по-богатому, как это умеют делать в Украине. Потом, когда сама стала матерью, отца жалела…  Даже идеализировала его горькую любовь, вспоминая, как однажды, причесываясь перед зеркалом, он не выдержал мой пристальный детский взгляд исподлобья, дескать, к ней идешь, обернулся и сказал: «Вот вырастешь, сама все поймешь…». Я, конечно же, поняла…

Но, что интересно, понимала и тогда, когда, несмышленой девочкой, стояла под дверью кабинета заведующей и, прислушиваясь, представляла, как приду с папой домой и успокою маму: ведь папа и «она» просто разговаривали…   Наверное, детское сознание ведало, как нельзя рубить сплеча, и какая непонятная эта штука – душа человеческая, которая, как говорила мама, «болит».

«Вот вырастешь, сама поймешь»…. Спустя годы, когда в микст чувств и эмоций добавилась логика, основанная на собственном жизненном опыте любви и нелюбви, и понимание анатомии наших страхов, я и вовсе оправдала своих родителей: они жили так, как могли, и были прекрасными родителями. Слава Богу, что мы сумели окружить их своей заботой и вниманием, успев подарить радость – нами гордиться. А мама моя, как та замерзшая сосна, душой подле нас отогрелась, и в канун Нового года, одариваемая подарками и душевным теплом детей, внуков и правнуков, уже не печалилась. Надеюсь, в последние годы и не вспоминала тот «страшный» Новый год. Или прозрела, или же у нее просто не стало сил «думать за прошлое», кто знает…  Но что примечательно: и я перестала чувствовать беспокойство и непонятное волнение перед Новым годом, вирусом которого была поражена так долго. И моя первая елка сниться – перестала.

Правда, появилось другое пристрастие: каждую осень мне хочется посадить сосну….  Под окнами нашего дома, если вы заметили, уже растут две сосны и две елки. К Новому году я их наряжаю. И на участке, в деревенском доме на родине мужа, в вашей Беларуси, на Ляховщине, мы также высадили и ель, и сосны…Наверное, вымахали уже. Когда в Крыму закончится сезон, поедем их навестить да родню мужа повидать.

А среди сосен гулять мне нравится: в душе всякий раз пробуждается нежность. И я радуюсь жизни, которую проживаю. И думаю: сколь она трудна, столь и благословенна.


Аграфена ВОЛЧАНСКАЯ
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter