Просто не верится, что незатухающим лучиком памяти промелькнуло мгновенно и ненавязчиво, с крепким рукопожатием сорокалетие нашего знакомства. Правда, если уж быть более точным, то этого доброго человека — певца Эдурда Мицуля — я знал еще намного раньше. При тогдашней же встрече он вдумчиво заметил, что заочно также знаком со мной, встречал в прессе мою фамилию. Может, поэтому так доверительно и непосредственно, будто между старыми друзьями, и потек наш разговор.
Сидели мы на сваленном ночью грозовым бураном высохшем старом дереве за зданием Белгосфилармонии, уже вставшим после войны. Неподалеку на тогдашней Советской улице дребезжали-звенели трамваи, а к нам, как в деревне, подступали в садовой зелени деревянные избы с двориками – в ту пору их было еще немало в стольном Минске.
Загорелый, до красноты продубленный ветром, пахнущий солнцем и хвоей Эдуард Мицуль оживленно говорил:
— Вот только из лесных мест. Люблю рыбалку, водные и полевые просторы, но главное… ох как славно все это ощутить душой! Постоять у березы или под елью, на которой хозяйкой белка — рыжая, шустрая. Чудится, время играет с тобой в какую-то дивную игру, и ты где-то далеко-далеко, на безмерной дороге… Ведь еще с детства я страсть как любил ходить в лес со своим верным Дружком по долгим загадочным тропам-дорогам. И что удивительно, в душе звучала непонятная, неизвестно откуда взявшаяся песня-мелодия. Удивительная и трогательная до слез…
Мой знакомец, как и я, помолчал. Улыбаясь, мы слегка покачивались, сидя на старом яблоневом дереве. А потом снова потек негромкий доверительный рассказ. И виделись маленькая лесная железнодорожная станция, подступавшая густота деревьев с проблесками ягодных полян, множество голосистых птиц – все волновало, будило фантазию. Необычность подкрепляли песни девушек в лугах или на поле, а то и голос самого отца, Леонарда Адамовича Мицуля, мостового мастера – он сам себе аккомпанировал то на гармошке или гитаре, то на балалайке или мандолине. Когда же слушал сына Эдуарда, то говаривал и улыбался, светло и гордо: «Да-а, мой родненький, перепоешь ты всех нас. Так, пожалуй, и должно быть. Талант есть талант».
Впервые Эдуард принял участие в концерте уже довольно ладным парнем в красном уголке больницы, неподалеку от места жительства их семьи. Попросили, а он не мог отказать, хотя и давило смущение. Вспомнил, как ударил по струнам балалайки, а когда затянул «Спят курганы темные…», то с ужасом почувствовал, что не так настроил инструмент… Однако исполнителем все остались довольны, кто-то даже заметил: «А у паренька будет хороший бас…»
Но баса из Эдуарда Мицуля не вышло. Пел тенором, а когда мы познакомились, был уже лирическим баритоном. А вообще-то, главное и не в том, каким голосом петь. Главное – как петь.
Через сердце…
Юность его, точно колючей проволокой, опутала-окрутила Отечественная война. Острой болью вспоминаются голодные и тревожные дни на Тамбовщине, куда эвакуировалась семья Мицулей. И особенно оборвавшаяся цепочка вестей от отца, который так и не вернулся с войны.
Когда Эдуарду исполнилось восемнадцать, надел и он военную форму. Несмотря на лихое время, новым друзьям да и самому ему очень нужна была песня; она не только скрашивала, но и как бы облегчала нелегкое солдатское бытие. И, понятно, Мицуль был запевалой в строю, в минуты отдыха. А с людьми, оторванными от родного очага, кровных и милых своих, лучше всего было говорить песней, проникновенно и задушевно.
Лично мне как прежде, давным-давно, так и теперь кажется, что какая-то особенная мицулевская душевность, глубина и доверительность в песне – качества, составляющие сильную сторону таких замечательных певцов, как Бернес, Утесов, Шульженко, Макаров, Кобзон (кстати, их очень любил, постоянно учился у них Эдуард Мицуль), — в нем пробудились, заявили о себе еще в годы военного лихолетья.
Иногда бывает, выходит на сцену эффектный внешне певец, голос у него сильный, музыкальной культуры не занимать, а вот не трогает его исполнение, не берет за душу, раздражение даже испытываешь.
Помнится одно выступление Мицуля во Дворце культуры тракторного завода. Его тогда долго не отпускали со сцены. Потом я спросил, что он испытывает, когда поет. Эдуард недоуменно пожал плечами, блеснул голубыми глазами, как-то по-мальчишески вздохнул:
— Не знаю. Представьте, даже не слышу собственного голоса.
— Значит, на сцене не слышите своего голоса? – переспросил я.
— Разве это так важно? – в свою очередь задал вопрос Мицуль и, подумав, добавил: — Эстрадный жанр – особенный. Подчас и не предполагаешь, насколько сложный. Иной разучит модную песенку, повесит на шею гитару – и уже артист, жаждет признания. Но все это бутафория! Не так все просто и легко. Каждая эстрадная песня – отдельное, пускай и маленькое, произведение, которое нужно уметь передать, раскрыть его душу, содержание. И еще… Очень важно, чтобы слушатели верили певцу, верили в то, что он преподносит им. А для этого нужна внутренняя с ними связь.
— Это, должно быть, трудно, не всегда получается? – спросил я.
— Нелегко. А получаться должно. Иногда так углубляешься в произведение, живешь им, что по ночам текст снится, словно голос свой слышишь. Ну а перед выступлением весь собираешься, конечно, внутренне, начинаешь видеть то, о чем поведешь на сцене разговор…
Так и сказал: «…о чем поведешь разговор». И это с какой-то новой стороны осветило мне тогда певца. Пришла на память песня Степана из кинофильма «Любовью надо дорожить». Написал ее Юрий Семеняко. «Посмотри, как в небе звезды хороши…» — песня, которая много лет звучит, стала хрестоматийной, и все благодаря Эдуарду Мицулю. Как бы отвечая моим мыслям, он тогда заметил:
— Любой певец должен иметь свое лицо. Иначе не стоит выходить на сцену. Не терплю подражателей. Даже если делаешь в искусстве первые шаги, будь самим собой. И тут, по-моему, хорошо помогает художественная самодеятельность, где особенно нетерпимы к фальши, где приучаешься к самостоятельности.
Я потом не раз размышлял над этим высказыванием, особенно при общении с коллегами Эдуарда Мицуля.
Здесь себя он нашел
Снова и снова лучики памяти перебирают страницы жизни этого человека. Его давно уже нет рядом. Больно и печально. И в то же время он есть, есть!.. Смерть отступает перед жизнью. И прежде всего верных ей талантливых людей.
Видится, как в сорок шестом уже прошлого века он, демобилизовавшись из армии, будучи путевым рабочим, бьет-мельчит щебень для укладки железнодорожных стрелок, обкашивает откосы. Потом – осмотрщик вагонов. А вечерами — репетиции, выступления в клубе. И, конечно же, оценка зрителей, она и привела его в Москву на празднование Дня железнодорожника. Там Мицуля заметил широко известный и знаменитый руководитель эстрадного коллектива Центрального Дома культуры железнодорожников Дмитрий Покрасс. Он позвонил в Большой театр СССР самому Ивану Семеновичу Козловскому: дескать, приехал довольно приличный тенор.
Вскоре Эдуарда Мицуля прослушали в Большом театре. Впечатление он произвел благоприятное. Но в Москве не остался, хотя мог учиться там в консерватории. Так в тот момент сложились семейные обстоятельства. А через некоторое время его приняла в Минске Белорусская консерватория, причем когда уже шел учебный год, сделав скидку на способности новичка.
Да, перебирает жизнь свои страницы. Сейчас давние-давние… И в лицах таких людей, как Мицуль, видится она романтической и бескорыстной, патриотичной и чистой, когда о себе думаешь меньше всего. И когда доходный рубль далеко-далеко, на заднем плане, если таковой для тебя существует. А то и вообще о себе не думаешь, не печешься. Главное – работа, работа... И особенно нелегка творческая. Учебу в консерватории он успешно совмещал с занятостью в хоре Белорусского радио, затем по конкурсу перешел в Государственную академическую хоровую капеллу Григория Романовича Ширмы, позже увлекся эстрадой. В пору нашего разговора на старом поваленном дереве Эдуард Мицуль уже более десяти лет работал в Белгосфилармонии.
Были многочисленные поездки, можно сказать, без всякой личной выгоды. Поездки творческие как профессиональная и духовная необходимость. Да и встречи с поклонниками-слушателями. С теплотой встречали его моряки Балтики, рыбаки Камчатки, Южного Сахалина, строители Сибири, целинники Казахстана, нефтяники Новополоцка, шахтеры Солигорска, слушали в Москве, Волгограде, Севастополе, в Польше, Венгрии, Болгарии, Германии. Ну а о Минске и говорить не приходится: не было здесь ни одного концертного зала, рабочего клуба, Дворца культуры, где бы не выступал Эдуард Мицуль. И везде – с трогательной радостью, со «слезами на глазах» не отпускали его со сцены.
На творческом счету певца была не одна сотня произведений: народные песни, песни советских композиторов, классика.
Вспоминаю, когда я осмысливал «творческий портрет» Эдуарда Леонардовича, стало известно, что ему присвоили почетное звание заслуженного артиста БССР. Сам он об этом даже словечком не обмолвился, а на поздравления как-то сдержанно и стеснительно улыбался. Он никогда не гнался за званиями и наградами. «Звездная болезнь» ему никогда не была сродни. Он сердцем пел для таких же сердец – и все. Потому что доверял, глубоко любил тех, кому пел. И они ему отвечали тем же. А это самая высокая награда.
