— Людмила Васильевна, имена ваших коллег-мужчин у всех на слуху — Ренат Акчурин, Лео Бокерия, Юрий Островский, Майкл Дебейки. У многих не вызывает сомнения, что кардиохирург — чисто мужская профессия.
— У нас почему-то принято делить профессии на мужские и женские. Наверное, поэтому и у кардиохирургии не женское лицо. Вы правы: женщин-кардиохирургов в мире крайне мало. На постсоветском пространстве их не более пяти.
— И одна из них вы. Как вас воспринимают кардиохирурги-мужчины?
— Больше как ровню. Ведь в хирургии нет мужчин и женщин, а есть только хирурги, поэтому и обязанности, и нагрузка у нас одинаковые. Может, и поэтому перед 8 Марта мои коллеги-мужчины говорят: мы будем поздравлять медсестер, ты с нами? И я сдаю в общую копилку деньги на подарки (смеется).
— Но вы такая хрупкая, где берете силы, чтобы простоять за операционным столом, скажем, шесть часов?
— Шесть — это еще мало, бывает, операция длится больше десяти часов. А у нас принято: коль начал ее, должен сам и завершить. Хотя кардиохирургия — эта работа целой команды, где невозможно выявить главенство кого-либо. Где я черпаю силы, чтобы переносить такие нагрузки? Силы придают мои родные и близкие мне по духу люди. Люблю баню, бассейн, играю в теннис, катаюсь на велосипеде. Стараюсь чередовать физические и эмоциональные нагрузки.
— Каждый раз, идя на операцию, вы стремитесь спасти человеку жизнь. А чем лично вам нравится жизнь?
— Жизнь прекрасна тем, что она есть. Каждый день несет что-то свое, но неизменным остается одно: этот день всегда неповторим и дает уникальную возможность лучше узнать и себя, и других.
— А вы боитесь крови?
— Когда я впервые попала в операционную, меня поразило не обилие аппаратуры и инструментов, а разрез, который сделал хирург. Страха тогда не было, но появилось чувство, что хирург вторгается в ту область, которая чаще всего скрыта от людских глаз, но специалисту, тем не менее, это позволено...
— Как бы это мягче сказать: наверное, жутко держать сердце пациента в руках?
— Волнение было, когда это случилось впервые, а теперь, когда подобное происходит ежедневно, ничего необычного в этом для меня уже нет. Поскольку все операции мы проводим на открытом сердце, главное — не навредить “пламенному мотору”, выбирая положение, которое позволит менее травматично провести коррекцию. С помощью специальных растворов замедляем ритм сердца, оно словно засыпает, а у хирурга появляется возможность работать на небьющемся сердце. В это время жизнь человека поддерживает аппарат искусственного кровообращения.
— Чувствует ли пациент, что вы прикасаетесь к святая святых — его сердцу, это как-то отражается на лице больного?
— Разочарую вас: никак. Благодаря наркозу пациент пребывает в глубоком сне и ничего не ощущает и не слышит. И не только на операционном столе, но и в течение еще нескольких часов после операции.
— Поскольку для вас обычное дело — работать с сердцем человека, вы наверняка знаете, живет ли в сердце любовь?
— Я кардиохирург, а не философ. К тому же не очень люблю высокопарные слова. Мы каждый день открываем грудную клетку, потому и смотрим на сердце человека не так романтично: для нас оно не более чем орган, который нуждается в лечении. Если порок устранен, сердце начинает биться с новой силой, ты понимаешь, что удалось помочь человеку. Да, иногда говорят, что в сердце живет душа, а в ней сосредоточено все самое доброе, что есть у человека. Я тоже думаю, что душа теплится в сердце...
— Вы чувствовали хотя бы раз, что хирургу помогают небеса?
— Такое случается. Иногда плановая операция, которая должна пройти как по маслу, почему-то идет с большими трудностями и осложнениями. А бывает, что человек попадает к хирургам в крайне тяжелом состоянии, надежд на его выздоровление очень мало, а он вопреки всему быстро выкарабкивается из болезни. Я даже не знаю, чем это объяснить. Наверное, действительно небеса помогают... Тогда я благодарю Всевышнего за то, что он не оставил пациента в трудную минуту, даровал страждущему и болящему облегчение и жизнь.
— Очевидно, не просто, встав за операционный стол, забыть о чувствах, которые связывают вас с конкретным больным?
— Когда знаком с пациентом, знаешь его радости и горести, тогда действительно работать сложнее. Ведь если человек уходит из жизни, это всегда тяжелая травма не только для его родных, но и для всей бригады, которая оперировала пациента. Но когда ты еще и хорошо знаком с ним, это пережить еще сложнее.
— Кто вас поддерживает в такие минуты?
— Когда прихожу домой, обычно стараюсь оставить все проблемы за дверью — не хочется вносить тревогу в семью. Скорее всего, срабатывает чувство самосохранения, ведь жить одними и теми же проблемами и на работе и дома очень тяжело. Дом — это не просто стены. Это твой мир, это родные люди, которые поймут и помогут, которые тебя никогда не осудят и ни в чем не упрекнут. А за помощью я иду к своему духовному наставнику в Свято-Елизаветинский монастырь.
— Даете ли волю слезам?
— Такая слабость у меня есть. И я ее себе иногда позволяю.
— Вы суеверный человек?
— Я верую в Бога, а не в суеверия. Впрочем, есть у хирургов одна примета: если с операционного стола падает инструмент, на него обязательно нужно наступить, чтобы все прошло гладко: не было повторной операции, кровотечений и т.д. Но хирурги не верят в 13-е число. Для нас что 13-е пятница, что 12-е либо другое число ничем не отличаются. Болезнь ведь приходит без предупреждения, а мы должны помочь человеку тогда, когда он в этом нуждается.
— Сколько операций на открытом сердце вы выполняете в год?
— Наш центр ежегодно делает около 2 тысяч таких операций, и это без учета эндоваскулярных вмешательств. Я, как и мои коллеги-кардиохирурги, выполняю не менее 400 операций в год.
— Вы часто задерживаетесь на работе?
— Когда я возвращаюсь домой в 18.00, мой сын Алексей сразу спрашивает: мама, ты сегодня так рано, что-нибудь случилось?
— Вам приходилось стоять перед выбором — семья или работа?
— Никогда! У меня много помощников — мои родители, бабушки-дедушки, поэтому домашние, во всяком случае мне бы этого хотелось, из-за моего отсутствия не страдают. И я им всем за это очень благодарна. Но ошибочно думать, что они полностью заменили меня и я ничего не делаю дома. Во мне много женского начала. Подруги даже говорят, что я полнее себя реализовала бы в шитье-вязании, готовке, а на пенсии мне стоит открыть свой ресторанчик. Когда я попадаю на кухню, в прямом смысле отрываюсь. Обожаю печь пироги и торты, готовить настоящие украинские борщи, сложные блюда из разных кухонь мира. Готовить нужно всегда с удовольствием. И как же приятно, когда домашние все это поглощают со здоровым аппетитом!
Мое любимое блюдо — классическая русская меренга
Берете охлажденные белки пяти яиц и взбиваете в густую пену с одним стаканом сахарной пудры и ванильным сахаром. С помощью кулинарного шприца или мешка выкладываете на противень в виде печенья. Отправляете в духовку и запекаете или высушиваете при температуре 50—60 градусов. В это время делаете крем из сливочного масла, сгущенного молока и цедры лимона. Когда меренги приобретут золотистый цвет, достаете из духовки, охлаждаете. Нежное воздушное печенье промазываете кремом. Получаются замечательные пирожные.
Из меренг можно сделать торт. Украсить шоколадом, цитрусовыми или ягодами. Главное, чтобы торт хорошо пропитался.
