Жизнь и норма

Осознание конституционного долга

По своей сути осознание конституционного долга — это процесс. Причем процесс достаточно длительный, в основе которого, во–первых, лежит понимание границ национального правового поля. То есть понимание тех пределов, в рамках которых комфортно себя чувствуют как граждане, так и национальные институты. Во–вторых, осознание конституционного долга предполагает личное отношение граждан к данному процессу.

Конституция тогда становится незыблемым остовом государственности и символом правовой дееспособности нации, когда этот важнейший формальный документ подтверждается реальными делами, когда конституционные нормы не просто декларируются, но и находят фактическое воплощение в каждодневных делах и поступках.

Конституция всегда и во всех странах имеет не только формально–правовой смысл, но и фактический, реальный. То есть, с одной стороны, Конституция есть Основной Закон государства, закрепляющий общественно–экономический строй, форму государственного правления и устройства, положение личности. А с другой — на практике может складываться такой порядок государственной власти, который в чем–то не совпадает с Конституцией. Коллизия между законностью и целесообразностью каждый раз решается в зависимости от расстановки политических сил в обществе.

Как известно, за всю историю белорусской государственности было принято пять Конституций — в 1919, 1927, 1937, 1978 и 1994 годах. До 1994 года модификация белорусских Конституций осуществлялась как раз в рамках действующих Конституций. Принципиальные изменения произошли после известных событий 1991 года, когда в действующей Конституции Республики Беларусь получили отражение новые реальности, сложившиеся после распада Советского Союза. Образно говоря, были «созданы» новые «рама и шасси», на которых заработал механизм правительства. И уже в рамках этих новых реальностей, в том числе формально–правовых, стало формироваться осознание независимости как мощного фактора развития общества. В этом достаточно непростом процессе целесообразно выделить, на мой взгляд, следующие направления.

Прагматизм, понимаемый в первую очередь как осознание глубокой внутренней связи между декларируемой независимостью и конкретными реальными шагами по наполнению этих деклараций реальным содержанием. О чем идет речь? О том, что есть прекрасные намерения, но есть и достаточно суровая реальность. Чтобы быть правильно понятыми, прибегнем к историческому примеру.

В 1962 году генерал де Голль, вопреки действующему Основному Закону, требующему обязательного утверждения пересмотра Конституции национальным собранием и сенатом, поставил проект подготовленной им реформы прямо на референдум. В ответ на негодующие голоса генерал заявил, что интересы Франции и государства важнее любого закона. Такая позиция производила шокирующее впечатление во Франции, которую не зря называют «самой юридической» страной в мире. Типично французское сознание пропитано духом законности, идущим от глубоко укоренившихся норм римского права и гражданского кодекса Наполеона. А де Голль говорил: «Мы знаем, чего стоят эти конституции! У нас их было семнадцать за 150 лет, и природа вещей оказалась сильнее конституционных текстов». В результате референдума позиция французского руководителя нашла поддержку подавляющего большинства его сограждан.

Генерал де Голль любил повторять, что «Конституция — это дух, институты, практика». Тем самым подчеркивалось, что национальные интересы, по мере их изменения, должны получать соответствующее подтверждение в юридической практике. Не норма впереди практики, а практика впереди нормы: в этом суть того подхода, который демонстрировали не только французский руководитель, но и иные лидеры государств мира.

Представляется, что белорусская конституционная практика вполне может взять на вооружение пресловутый западный прагматизм в обозначенном плане. Ведь за такого рода подходом стоит жесткая защита национальных интересов, которой нам в определенном смысле надо еще учиться. А то ведь как иногда получается: только раздаются здравые голоса о необходимости тех или иных конституционных реформ, как тут же сыплются ссылки на примеры «западных демократий», которые вроде бы стоят страшно далеко от реформирования и на которых почила благодать конституционной вечности. Если бы так! Возвращаясь к упомянутому ранее примеру, заметим, что французские юристы утверждают, что Пятая республика во Франции имела фактически не одну, а три Конституции: компромисс 1958 года, Конституция 1962 года и, наконец, Конституция, которая получила свое воплощение после выступления генерала де Голля перед нацией 31 января 1964 года. Причем если в первых двух случаях проводился референдум, то в третьем генерал счел достаточным просто изложить свои взгляды на государство, отвечая на вопрос в ходе пресс–конференции.

Далее необходимо подчеркнуть важность «конституционных результатов» для народа. Известный английский политический деятель XVIII века Эдмунд Верк справедливо писал, что «старые государственные устройства оценивались по результатам деятельности. Если народ был счастлив, сплочен, богат и силен, то остальное можно считать доказанным. Мы считаем, что все хорошо, если хорошее преобладает. Результаты деятельности старых государств, конечно, были различны по степени целесообразности; разные коррективы вносились в теорию, подчас вообще обходились без теории, уповая на практику».

Очевидно, что современная конституционная практика в нашем обществе во многом исходит из факта становления государственности, когда преобладающим является не столько конституционный опыт иных стран, сколько собственный метод проб и достижений. Не зря в политической практике преобладает упор на понимании приоритетности реальных достижений в сфере экономики, соблюдении прав человека. Однако важно, чтобы конституционные гарантии прав личности не только присутствовали в Конституции, но и имелся действенный механизм их реализации. В противном случае нам грозит повторение задов конституций социалистического периода, где слово часто расходилось с делом.