Завтра была война

Неизвестные гастроли МХАТа в Минске
Неизвестные гастроли МХАТа в Минске

Однажды, где–то в середине 60–х годов прошлого века, в бытность мою ответственным секретарем редакции «Советской Белоруссии» ко мне зашел один московский журналист–ветеран (фамилию его, к сожалению, запамятовал). Гость рассказал, что накануне и в начале войны работал в «Правде» заведующим отделом обзоров местной прессы, и подарил мне два номера «СБ» за 1941 год. Газетных подшивок той поры ни в редакции, ни в массовых библиотеках не имелось. Они хранились тогда в закрытых спецфондах и были нам недоступны. Поэтому подарок москвича был особо ценен.

Словом, так оказалось у меня два воскресных номера газеты — за 22 июня, когда мирную жизнь оборвала война, и предыдущий — за 15 июня. Три страницы его, включая передовую статью, были посвящены началу гастролей в Минске Московского художественного театра.

Современному читателю, пожалуй, даже трудно представить, чем в довоенную пору был для советского народа этот театр — детище величайших художников сцены Константина Сергеевича Станиславского и Владимира Ивановича Немировича–Данченко. В то время отнюдь не короли эстрады определяли вкусы и пристрастия большинства зрителей и слушателей. Конечно, на концерты джаз–оркестров Леонида Утесова или Эдди Рознера, эстрадных певиц Изабеллы Юрьевой или Клавдии Шульженко попасть было трудно, у них хватало поклонников. Но неизмеримо больше восторженных почитателей имели такие замечательные оперные певцы, как Иван Козловский и Сергей Лемешев. И у служебных подъездов ведущих драматических театров страны часами стояли толпы театралов — только чтобы лишь увидеть, проводить глазами своих любимцев.

Московский художественный театр занимал тогда в искусстве особое место. Каждый его спектакль становился событием, покоряя зрителей безукоризненной реальностью созданных на сцене образов... И вот в июне 1941 года этот прославленный коллектив приезжает на гастроли в Минск с лучшими своими работами. На сцене Дома Красной Армии (так назывался тогда нынешний Центральный Дом офицеров) будут выступать Иван Москвин, Михаил Тарханов, Борис Добронравов, Николай Хмелев, Алла Тарасова, Ольга Андровская, Павел Массальский, Михаил Яншин, Василий Топорков, Михаил Кедров и многие другие блистательные актеры... Вместе с режиссерами, художниками, музыкантами, костюмерами и прочим постановочным персоналом должно было приехать более ста человек. Действительно, как отмечала тогда «СБ» в передовой статье, это становилось большим событием в культурной жизни белорусского народа.

В центре первой полосы заверстали адресованное редакции «СБ» письмо художественного руководителя театра народного артиста СССР В.И.Немировича–Данченко.

«Очень жалею, — писал он, — что по болезни не могу приехать с Художественным театром в Минск и не буду участвовать в первой встрече МХАТа с белорусскими зрителями. Я рад за наш театр, который, как всегда, с волнением и подъемом готовится к новому творческому испытанию, надеясь получить от трудящихся Белоруссии живой и дружеский отклик своей многолетней работе».

Но эти гастроли оборвала война. Актерам пришлось пешком покидать горящий после жесточайших бомбежек Минск, а затем с немалыми трудностями добираться до Москвы...

Пожелтевшая от времени газета, подаре
нная москвичом, послужила мне толчком к сбору воспоминаний о тех гастролях знаменитого театра. С ближайшей оказией я отправился в Москву, где в музее Художественного театра хранятся воспоминания артистов, афиши и даже билеты, отпечатанные в Минске.

Но материал о прерванных войной гастролях в «СБ тогда так и не появился. «Зачем напоминать о горестных днях нашего отступления в 1941–м? — сказали мне в ЦК. — Не надо нагнетать страсти. Ведь, в конце концов, мы победили. Вот об этом и следует писать». Но это был лишь формальный предлог для того, чтобы отклонить статью. Дело в том, что тогда еще были живы и занимали высокие посты многие из тех руководителей республики, которые ничего не предприняли для того, чтобы помочь коллективу театра выбраться из Минска, оказавшегося под вражеским ударом, фактически бросили его в беде. Правда о 1941 годе в то время вообще с большим трудом пробивалась на страницы газет, журналов и книг. К примеру, изданная в середине шестидесятых годов пятитомная театральная энциклопедия в обширной статье, посвященной МХАТу, даже не упоминает о том, что случилось с театром в первые дни войны. Нет материалов об этом и в фондах Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны.

Но сегодня у читателей «СБ» есть возможность узнать о том, что довелось пережить мхатовцам в первые дни обрушившейся на нашу страну войны.

Итак, перенесемся в то далекое время.

...Солнечным утром 16 июня на минском вокзале торжественно встречали дорогих гостей. Там были и секретари ЦК, и члены правительства, и городские власти... Толпилось на перроне и немало военных — в ту пору МХАТ являлся шефом Красной Армии и группа его артистов не далее как за год до этого выступала с концертами и спектаклями в частях Западного особого военного округа. Гостей поселили в самой комфортабельной, недавно построенной гостинице «Белоруссия» (уже после войны она была переименована в «Свислочь», а в настоящее время коренным образом реконструируется).

Во вторник, 17 июня, МХАТ открыл гастроли пьесой М.Горького «На дне», которая шла на его сцене без малого уже 40 лет. Роль странника Луки исполнял Иван Москвин, Бубнова — Михаил Тарханов, Барона играл Павел Массальский, Ваську Пепла — Борис Добронравов. На следующий день в связи с широко отмечавшимся тогда 5–летием со дня смерти Максима Горького спектакль повторили.

А 19 и 20 июня минский зритель восторженно принимал великолепную музыкальную комедию английского драматурга Ричарда Шеридана «Школа злословия» — на сцене блистали Михаил Яншин и Ольга Андровская... Тот, кто не видел этого спектакля, вряд ли может вообразить все обаяние музыкального поединка двух достойных друг друга партнеров. Причем никакого примитива, никакой легковесности и фальши: специально для этого спектакля Яншин выучился играть на флейте, а его партнерша не раз раскровянила себе руки, прежде чем набила мозоли на пальцах, сделавшие игру на арфе не такой болезненной.

В субботу, 21 июня, мхатовцы показали свой третий спектакль и опять–таки — один из лучших: комедию французского классика Жана Батиста Мольера «Тартюф, или Обманщик». Созданная еще в XVII веке пьеса имела весьма актуальное звучание: великий драматург обличал гнусную механику политического и морального приспособленчества, когда тесным становится круг совести, когда лжец и обманщик, чувствуя свою безнаказанность, пытается благими намерениями оправдать донос, холодный расчет, месть. «Тартюфы, — писал тогда в «СБ» постановщик спектакля и исполнитель главной роли Михаил Кедров, — живут во все времена и эпохи. Они только меняют методы своей приспособляемости, примеряясь к различным условиям жизни».

...И этот субботний вечер вроде бы ничем не отличался от других. В городских парках звучали духовые оркестры, в кинотеатрах было полно зрителей, во многих школах шли выпускные балы.

Но высшее руководство республики уже было осведомлено о том, что на границе немцы что–то затевают, да и во многих западных районах неспокойно — то и дело прерывается телефонная связь. Тем не менее руководители Белоруссии во главе с первым секретарем ЦК КП(б)Б Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко пришли в театр. Вместе с ними наслаждалось талантливой игрой московских артистов и командование военного округа.

20 лет спустя об этом театральном вечере вспоминал в мемуарах тогдашний заместитель командующего войсками Западного особого военного округа генерал–лейтенант Иван Васильевич Болдин. Он, правда, пишет, что якобы смотрел тогда оперетту «Свадьба в Малиновке». Но театр оперетты гастролировал в Минске значительно раньше — весной. Генерала просто подвела память, что в общем–то немудрено — сколько событий (и каких!) прошло с той поры.

«Неожиданно, — пишет Болдин, — в нашей ложе появился начальник разведотдела штаба полковник С.В.Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д.Г.Павлову, он что–то тихо прошептал.

— Этого не может быть, — послышалось в ответ.

Начальник разведотдела удалился.

— Чепуха какая–то, — вполголоса обратился ко мне Павлов. — Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы....

Затем Павлов слегка коснулся моей руки и, приложив палец к губам, показал на сцену...»

Спектакль продолжался. Он начался в 8 часов вечера и шел долго: в пьесе Мольера пять действий. А после этого было еще неформальное общение с актерами — естественно, с шампанским и более крепкими напитками. Лишь за полночь генералы–театралы отправились на свой командный пункт, находившийся под Минском. До последнего были твердо уверены: войны не будет, на провокации врага не следует поддаваться.

Дальнейшее всем известно. Ровно через месяц, 22 июля 1941 года, итог жизни Героя Советского Союза, командующего Западным фронтом генерала армии Дмитрия Григорьевича Павлова подвел сухой выстрел исполнителя приговоров военной коллегии Верховного суда СССР. На него и других генералов переложили всю ответственность за тяжелые поражения начального периода войны.

А генерал Болдин на следующий день полетел под Белосток организовывать контрудар против наступавшей немецкой армады. Войска двух наших армий попадут в окружение, но Болдин из их остатков сформирует сводный отряд, пройдет с боями по вражеским тылам от Белостока до Смоленщины и на 39–е сутки прорвется к своим, выведет с собой 1.600 человек, в том числе сотню раненых, которых тоже не бросит при прорыве в тяжелом последнем бою. Потом он еще раз попадет в окружение, будет ранен и вновь прорвется к своим, станет командовать армией, и эта армия одной из первых войдет в пределы Белоруссии, освобождая нашу землю от врага...

Но вернемся к истории гастролей МХАТа. В 1944 году на пороге своего 40–летия Павел Владимирович Массальский впервые в жизни попытался подвести итоги прожитых лет — личные и творческие. В его памяти неминуемо возникли первые моменты войны. Теперь эти воспоминания, записанные карандашом на листочке из ученической тетради, хранятся в музее Художественного театра.

Итак, 22 июня. «Помню, как сейчас, — пишет Массальский, — это было воскресенье. Мы играли утренний спектакль «Школа злословия». Шел первый акт, и вдруг прибегает кто–то из наших молодых актеров — бледный, взволнованный и говорит: «Война! Война с немцами! Сейчас слышал речь Молотова!»

В антракте и публика узнала о войне и вряд ли и нам, и зрителю было до спектакля. Как мы докончили спектакль — я не помню. Помню, что первой моей мыслью было — дать телеграмму в Москву, Нае (жене. — В.М.). Увы, когда я пришел на телеграф, он был битком набит народом... Вечером у нас был опять спектакль, играли, кажется, «На дне». Большинство свободных от этого спектакля актеров, не сговариваясь, пришли в театр, хотелось быть всем вместе. Во всех углах шли взволнованные, но приглушенные разговоры, многие говорили, что надо скорее уезжать в Москву (впоследствии они оказались правы)».

Далее Павел Владимирович коротко излагает события второго дня войны. В тот день в городе началась мобилизация военнослужащих, впервые прозвучал сигнал воздушной тревоги. Во второй половине дня с разрешения Сталина началась эвакуация государственных ценностей и архивов.

«Наше руководство, — пишет Массальский, — запросило Москву, что нам делать. Ответ был: «Гастроли продолжать». Продолжать гастроли было глупо, мы рисковали и людьми, и всем нашим театральным имуществом. В Москве, по–видимому, не учитывали этого обстоятельства, а местная администрация ДКА (Дома Красной Армии. — В.М.) и наша администрация не могли решить, в случае прекращения гастролей на кого лягут убытки. Пока решался этот вопрос, настроение в городе становилось все тревожнее и тревожнее. И тем не менее мы принуждены были остаться и играть спектакль «Школа злословия». Это было не только глупо, даже преступно».

Замечу, что «Школа злословия» в постановке МХАТа — очень веселая комедия. Но зрителям, озабоченным свалившейся на их голову огромной бедой, было в тот день не до шуток. Да и актерам тоже. К тому же зрительный зал изрядно опустел.

«Кое–как мы закончили спектакль, — продолжает свой рассказ Павел Массальский. — В гостиницу возвращались по затемненным улицам, молчали, у каждого были свои думы, такие же беспокойные, как и свет от прожекторов в небе. Где–то далеко–далеко что–то бухало, будто кто–то выбивал ковры... В гостинице я всячески пытался заказать телефонный разговор с Москвой, но это было бесполезно...»

И вот вместе с актером Павлом Массальским мы подходим к рассказу о самом трагическом для Минска и мхатовцев дне — 24 июня, когда в результате нескольких массированных налетов гитлеровской авиации был варварски уничтожен почти весь центр города, погибли тысячи мирных жителей.

«Кто был в этот день и ночью в Минске, — писал в 1942 году заместитель председателя Совнаркома республики И.О.Крупеня, — тот может сказать: из всего страшного, что я видел в жизни, самое страшное было здесь...»

Это же подтверждает и Павел Владимирович.

Во время одного из первых налетов бомба попала в ту часть здания Дома Красной Армии, где хранилось театральное имущество. Погибли все декорации и костюмы. К счастью, там не было никого из людей.

Несколько бомб упало рядом с гостиницей. Здание пошатнулось, посыпались стекла. Бомбоубежища здесь не было — бомбежки пришлось пережидать в душном, мало приспособленном подвале. Вскоре перестал работать телефон, прекратились подача воды и электричества. Телеграф, водопровод и электростанции были разрушены.

В гостиницу, вспоминает Массальский, после очередной бомбежки приносили раненых — мирных жителей.

«Помню, — пишет он, — мальчика лет четырнадцати с развороченным животом, без сознания. Пришли какие–то люди — грязные, оборванные, усталые, взволнованные. Потом мы узнали, что это были актеры — беженцы из Бреста. Страшные вещи рассказывали они...»

Брестский театр, кстати, был сформирован в 1940 году главным образом из выпускников студии МХАТа. Накануне войны Михаил Михайлович Тарханов, родной брат И.М.Москвина, вместе с сыном поехал туда из Минска проведать своих бывших студийцев. Несмотря на то что этот город бы атакован в первые же минуты войны, брестское руководство под обстрелами и бомбежками сумело все же вывезти Тарханова в Пинск, откуда он затем выехал в Москву. Этот эпизод использовал в своем романе «Костер» писатель Константин Федин.

А в Минске тем временем главный администратор театра Ф.Михальский метался по объятому пожарами городу, пытаясь найти кого–нибудь, кто помог бы организовать отъезд артистов. Все было тщетно... И тогда обязанности руководителя по эвакуации группы добровольно взял на себя старейший и самый знаменитый актер МХАТа Иван Михайлович Москвин. Ему помогал Михаил Яншин, который, как сам вспоминал впоследствии, был у Москвина «кем–то вроде адъютанта, младшего помощника на посылках».

В этом путешествии, пишет Яншин в своих заметках «Из пережитого», «великий актер Москвин, с которым я рядом проработал много лет, открылся для меня совсем в новом качестве. Я не раз убеждался и прежде в том, что Иван Михайлович был человеком внимательным и чутким к окружающим. Но его организационный дар, самообладание, умение собрать вокруг себя людей и подчинить своему авторитету поразили меня. Судя по себе, не думаю, чтобы он не испытывал никакого чувства страха перед нависшей опасностью. Всем было страшно. Просто в Москвине в полную меру обнаружилась великая русская способность к самопожертвованию...

Долго бегали мы с Москвиным по городу в поисках какого–либо транспорта. Наконец обнаружили автобус с поломанной осью и грузовик. Пока ремонтировали автобус, по распоряжению Ивана Михайловича на грузовике вывезли за черту города первую партию актеров, главным образом женщин, на условленное место».

Его дополняет Павел Массальский:

«В час ночи машина отошла от гостиницы, а через несколько минут мы, взволнованные, неорганизованные, покинули гостиницу. Никто из нас не знал точно, куда идти... Идти было чрезвычайно трудно... Улицы с двух сторон полыхали огнем. Высокие здания магазинов того и гляди должны были рухнуть. Трамвайные и телеграфные провода, спутавшиеся, валялись на мостовой. Неубранные трупы людей, воронка от бомб, зловещее шипение догоравших зданий, накаленный воздух, летящие искры, автомобиль, висящий на лестнице высокого здания, — и человек, хорошо одетый человек, стоявший в витрине разрушенного магазина. Человек смотрел на все окружающее пустыми, ничего не видящими глазами и кому–то улыбался. Это был манекен... Глаза живых, окружавших меня людей, были такими же страшными, как глаза манекена. Разница была только в том, что глаза манекена были более естественными, чем глаза людей...»

Как тут перед этими ужасами не растеряться, не впасть в отчаяние даже коренному минчанину? А здесь была группа людей, которая приняла решение идти пешком через незнакомый город... В тот момент, когда артисты уже совсем отчаялись найти человека, который мог бы показать им обходной путь, судьба, как пишет Массальский, сжалилась над ними. К москвичам присоединился мальчик лет пятнадцати, на которого поначалу никто не обратил внимания. И когда они уже были склонны повернуть назад, тихий голос сказал: «Я знаю, как пройти обходными путями к минскому шоссе». «Ты кто?» — спросили у него. «Я здешний электрик, и я вас знаю, вы — артисты». — «А как ты здесь очутился? Один? Зачем? Где родители?» — «Родители погибли. Я пришел домой после работы, смотрю, а дома нашего нет и родных никого нет. Люди сказывают, должно быть, все погибли».

«Мальчик не плачет, — вспоминает Массальский. — Говорит о своем горе по–взрослому — серьезно, мужественно. «Как тебя зовут?» — «Моня». — «Куда же ты идешь?» — «В Москву. У меня там живет тетка. В Минске мне оставаться нельзя, я еврей, меня повесят немцы».

Моня прав. Немцы не пощадят мальчика так же, пожалуй, как не пощадят нас, если мы попадемся им в лапы».

На этом записи Павла Владимировича обрываются. Мхатовцам удалось выбраться из горящего Минска. В те июньские дни стояла нестерпимая жара. Но не она донимала, а вконец обнаглевшие «мессеры» и «юнкерсы», которые гонялись за каждой машиной. Пришлось выставить наблюдателей за воздухом. Как только появится на горизонте вражеский самолет — наблюдатель стучит по крыше кабины грузовика и все опрометью выпрыгивают из кузова или салона автобуса и укрываются от бомб и пуль в придорожных канавах, кустах, свежих воронках...

Почти все свои вещи артистам пришлось бросить еще в гостинице. Но актриса Галина Коренева захватила с собой из Минска термос и крахмальную салфетку. Расположившись у какого–нибудь пенька, она широким жестом приглашала друзей:

— Не желаете ли отведать кофе? Правда, настоящего нет, зато есть напиток «Болотный»...

Даже в той страшной обстановке многих не покидало чувство юмора. Порой подходит к Москвину кто–нибудь во время привала, видно — нервничает:

— Иван Михайлович, надо двигаться!

— Постой, погадаю, — отвечает Москвин. Отойдет в кусты, пошепчет что–то и говорит:

— Нет, подождем.

Или наоборот.

— Иван Михайлович, люди устали, остановиться бы.

— Нет, едем!

«И, как ни странно, угадывал, — вспоминает Михаил Яншин. — То впереди машин с артистами разорвется бомба, то позади, а наша колонна весь путь прошла благополучно».

29 июня коллектив театра добрался до Москвы. Благодаря энергии и авторитету Москвина в пути мхатовцы добыли еще несколько машин и от Орши двигались целой колонной. В Вязьме к ним присоединилась босая и оборванная народная артистка СССР Лариса Помпеевна Александровская. Она вместе со своим 12–летним сыном (за два дня до начала войны ему сделали операцию) тоже ушла из горящего Минска пешком, без документов, которые сгорели при бомбежке. Москвин сердечно принял эту вконец измотанную, настрадавшуюся женщину. Усадил в машину, снабдил деньгами...

Да, в те тяжелые времена особенно естественно раскрывались характеры людей, обнажалась сущность каждого.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter