Сергей ТКАЧЕВ.
Более того, выпавшее на текущий год 200–летие со дня рождения К.Маркса дает дополнительный формальный повод для обнародования марксистских, в том числе марксоведческих, текстов, ознакомления с работами дееспособных продолжателей классической марксистской традиции — прежними и нынешними, что может оказаться полезным для читателей. Назрели, конечно, и серьезные содержательные мотивы для этого. Что происходит с самой политэкономией, какова ее роль в современной ситуации для мирохозяйственных и национальных экономических систем? Тема классического марксизма и особенно марксистской политэкономии, в прямой специальной ее постановке, давно уже требует отдельного глубокого разговора. Кстати, напомним, что в сентябре 1867 года был издан первый том «Капитала»...
Жанр газетной публикации, естественно, задает жесткие ограничения на спектр освещаемых сюжетов. Но речь пойдет о повышении уровня научных экономических знаний «в тренде» бессмертной прогнозной Марксовой формулы о «превращении науки в непосредственную производительную силу».
Наиболее важное в рассматриваемой статье, как это мне представляется, все же поднятая автором фактически важнейшая марксистская политэкономическая тема о судьбах закона абсолютного обнищания масс, которую Б.Лепешко раскрыл буквально в небольшом абзаце: в какой форме этот марксистский закон продолжает действовать. Экономический вопрос не сводится и никогда не сводился к одной лишь сытости. Человек может получать нужное число калорий, может иметь квартиру и пользоваться автомобилем, но он не живет, если подавлена истинная потребность его реальной природы — потребность в самоопределении и самодеятельности. Психологические симптомы массового сознания неполноты жизни на Западе описаны в многочисленных книгах и статьях. Закон, открытый Марксом, возвращается в другом виде. Растущая в мире духовная нищета вполне замедляет физическую. Мутная волна нравственного одичания явно поднимается со дна западной цивилизации: то в одной стране, то в другой появляются те, кто (а их все больше и больше в отчетах мировой печати) в больницах умерщвляет младенцев или, вооружившись снайперской винтовкой, просто ножом или взрывчаткой, убивает десятками и молодых, и старых. Если люди каждый день чувствуют свое ничтожество, то вот почему они опьяняют себя новизной потребления, ощущений и мстят другим, осознавая свое бессилие. А ведь в первую очередь, что отмечает каждый, когда речь заходит о времени жизни в Советском Союзе? Наличие уверенности в завтрашнем дне.
На философском марксистском языке это означает, что «сущность» остается при всех внешних формах проявления — «доосуществляется» (термин К.Маркса) порой вплоть до представления на поверхности (явления) в противоположном виде. Таков рассматриваемый в марксизме закон — закон перехода из содержания в форму, которая, в свою очередь, становится условием всякого дальнейшего конкретного развития.
Познавательный потенциал этих форм в упор не видели прежние критики К.Маркса и игнорируют их нынешние последователи. Без чего нельзя понять содержательную логику «Капитала». Антимарксисты отвергают подобный императив познания, утверждая, что сложная связь между «миром сущностей» и «миром явлений» в экономических отношениях не более чем игра воображения, «идея фикс» мышления, то есть априори отбрасывается в качестве «идеологической выдумки». Здесь суть дела игнорируется (не усваивается либо сознательно отвергается). Поэтому и продолжают талдычить о «теоретическом самоубийстве Маркса».
Классический марксизм с момента своего появления не мог не стать — и закономерно стал — предметом критики в связи с его собственно научным содержанием, а также его теоретическим прогнозом (Марксова теория социализма есть целостная система научно поставленных вопросов о социализме).
В годы поздней перестройки и постперестройки, при крайне рыночном возбуждении умов указывалось в качестве «железного» аргумента в пользу отрицания существования двух политэкономий: коль скоро не может быть буржуазной или пролетарской физики и прочих научных дисциплин, в принципе исключены и две политэкономии — лишь одна из них может быть действительной наукой. Разумеется, в этом самоценном качестве стала котироваться неоклассическая политическая экономия («экономикс»), вторая же — марксистская — политэкономия объявлена псевдонаукой, преподавание которой прекращалось. Термин «политэкономия» был напрочь изгнан из академических заведений, чтобы никто о ней и не вспоминал.
Все это было направлено не вообще против политэкономии, зародившейся еще до возникновения марксизма, а против марксистской политэкономии (сам по себе этот термин ничего не решает и никому не мешает). По большей части это дело рук ревнителей неоклассики, активно стремящихся вписаться в мировой мейнстрим, внося в него в качестве собственной научной лепты радикализм в отношении даже слова «политэкономия». Они поняли, что произошло в годы перестройки. Поняли, а потому и призывают перестать морочить голову марксистской фразеологией. От идей родоначальников научного социализма ныне, образно говоря, бегут как черт от ладана. Упирают на то, что, мол, политэкономия той пробы, которая преподавалась в советские времена, не исследовала реальности, а обслуживала политико–идеологические нужды существовавшего общественного строя. Мол, она формализовалась в изоляции от господствующих в «цивилизованном мире» немарксистских концепций и, «засидевшись» на плечах Маркса», прошла мимо многих достижений экономической теории.
Да, излишняя заидеологизированность и заполитизированность политической экономики в советский период в рамках единой государственной идеологии имела место и проявлялась. «Авторитету учения Маркса немало повредило превращение этого учения в идеологическую «икону» (профессор М.И.Вишневский). Разумеется, научное мышление несовместимо с обожествлением кого бы то ни было, и даже Маркс здесь не может быть исключением.
Но возможным зубоскалам в отношении сказанного следовало бы оценить и следующий факт. С противоположной стороны западные буржуазные экономисты на том же основании выступали как апологеты капитализма. Скажем, кейнсианский разрыв с маршалланством не означал отказа от капитализма. Как раз наоборот: во имя более полной и функциональной защиты либеральных ценностей, когда стало ясно, что системный экономический либерализм в его чистом виде более нежизнеспособен. Дж.М.Кейнс считал необходимым пересмотреть устаревшие представления и вооружить его новыми идеями, укрепляющими положение капитализма в мире. Но как отмечают его биографы, «вызывало у него неприязнь к элементам классового самосознания в социализме». И рыночная модель опирается на соответствующую идеологию.
Как свидетельствует и подтверждает нынешнее время, это, к сожалению, удел всех общественных наук: ведь нынешнее идеологическое прессование марксистской политической экономии куда сильнее имевшегося прежде. В очередной раз подтверждено: вопрос о власти — первый для общественных наук. Они суть продолжение политики другими средствами, форма явного представительства в политике, как бы от этого ни открещивались.
Табу на классическую политэкономию создает впечатление, что современная экономическая мысль не нуждается в таковой вообще. В итоге максимум для марксистской политэкономии сегодня — статус дисциплины, механически дополняющей экономическую теорию в виде «экономикс» избирательными выжимками из «Капитала». Не будем изучать марксизм и «Капитал»?
В истории экономической мысли нет фигуры, равной автору бессмертного произведения «Капитал». Никто не дал более глубокого и всеохватывающего, нежели Маркс, анализа «физиологии и анатомии» капиталистической экономики. И поныне историческое и социальное мышление не может обходиться без того необратимого поворота, который К.Маркс придал самому взгляду на общественные дела, не может обходиться без результатов проделанной им работы, и оно разными путями вливается в мыслительную культуру. Идеи марксизма дают о себе знать даже в напоенных желчью обратных теоремах его горячих противников или оказывают свое влияние даже тогда, когда тот или иной автор и не приемлет его ясно выраженной социально–классовой ориентации. Но не будем на это обращать внимания, как и на то, что современная экономическая наука на Западе весьма уважительно относится к К.Марксу (его гораздо глубже используют и ценят, чем некоторые наши публицисты от экономики, слывущие невероятными радикалами), что в мире широко отмечается его юбилей конференциями, форумами, семинарами (съезжаются ученые со всех континентов)? Пусть расцветает мракобесие?
Почему все же марксисты в принципе за сосуществование и развитие двух политэкономий? Марксизм учитывает «своеобразие характера материала, с которым имеет дело». При несомненном единстве функционирования и развития различных составляющих материального мира социальная материя обладает уникальной и исключительно присущей только ей особенностью: она двойственна, т.е. и объективна, и субъективна. Данный двойственный эффект социальной жизни — научное открытие Маркса.
«Экономикс» опирается на равноценную значимость всех фактов производства и исходит из их предельной полезности, и его проблематика не высосана из пальца, а задается той непосредственно видимой стороной социально–экономической жизни, которую он исследует, добывая «свою» истину. Актуальность исследования того, как люди распределяют ограниченные ресурсы, как следует, нужно и приходится рационально вести себя в этих обстоятельствах, какие практические ориентиры для этого существуют, — не может быть оспорена. Но не может быть оспорена и актуальность вопросов о том, кто мы такие в реально существующих в каждый исторический период различных конкретных жизненных обстоятельствах. Откуда берутся и какую траекторию исторического развития приобретают те общественные формы (товар, капитал, наемный труд, деньги, процент, рента и т.д.), в которых выступают материальные и трудовые ресурсы, подлежащие распределению, какой социально–экономический процесс их порождает и как он исторически эволюционирует.
Здесь приходится фиксировать у некоторых ревнителей «экономикс» трудно объяснимое, особенно с познавательной точки зрения, и потому весьма любопытное отсутствие любопытства к акцентируемой сути дела (в чем нельзя отказать марксизму).
Повторимся, сущность не может быть теоретически освоена без понимания того, как она проявляется («формы проявления»), поэтому марксистской политэкономии это отнюдь не безразлично. Более того, для экономистов, вооруженных марксистской научной теорией, отсюда становится абсолютно естественным понимание того, что экономическая система каждой страны имеет свои особенности, определяемые достигнутой стадией социально–экономического развития, географическим и природно–климатическим положением, ресурсной базой, системными условиями общественного воспроизводства. Совершенно очевидно, что рецепты какой–то одной экономической школы едва ли справедливы применительно к разным странам без выяснения и понимания сущностной основы наблюдаемых явлений. Ведь и из жизни известны многократные случаи, когда при переносе институтов и организационных форм из одной социально–экономической среды в иную эти формы не приживались: резко повышалась их неэффективность и происходило отторжение. Отсюда же следует, что нельзя логически сочленять разнородные по своей природе явления, которые детерминируются разнокачественными причинами. Жестко говоря, нужно четко видеть то, что у каждого события своя совершенно определенная среда, вне которой — и это принципиально — события и личности не существуют.
Хотя официально неоклассика — «экономикс» распространен и пользуется режимом наибольшего благоприятствования, он определяет собой не единственное и тем более не общепринятое направление современной экономической науки.
Критика нынешнего мейнстрима («экономикс», «неоклассической парадигмы») в качестве направлений, оторванных от главных проблем развития как самой науки, так и реальных (мирохозяйственной и национальных) экономических систем, в последнее время звучит все громче, причем исходит не только из сильно ослабленного марксистского лагеря (тем более что нынешние его бойцы переродились в маловнятных «неомарксистов»).
Не буду подробно останавливаться на том, что может или что не может «экономикс». Хотелось бы только отослать читателя к текстам нобелевских лауреатов Дж.Стиглица и П.Кругмана, непримиримых противников экстремистских стратегий проведения реформ. Не случайно кризис 2007 — 2008 гг. заставил сесть за изучение подлинно научных работ К.Маркса, включая, конечно, его теоретические исследования природы движущих сил экономических кризисов. Причем, что симптоматично. Выступления лидеров стран мирового сотрудничества на саммитах и последующих встречах выявили общее мнение: стратегию развития нельзя базировать на стандартных рецептах «неоклассики», ее стереотипах и догмах, игнорируя специфику и реальное положение дел. По крайней мере, необходимо отметить, что многие представители академической и вузовской среды крайне встревожены сложившейся перспективой. Не кто–нибудь, а нынешний заведующий кафедрой политической экономии МГУ им. М.В.Ломоносова, кафедры, имеющей более чем 200–летние традиции, А.А.Пороховский, обобщая опыт преподавания и изучения экономической теории на экономическом факультете МГУ за последние десятилетия, показал, что «в числе приобретаемых выпускниками факультета знаний и способностей довольно слабо выражены, а порой вообще отсутствуют такие из них, как системное видение экономики, аналитический образ мышления». На основе чего делает вывод, что «не оставляют сомнения в том, что назрели существенные изменения в образовании, до сих пор в значительной своей массе опирающемся на «неоклассическую парадигму». Сегодня студенты, а завтра — руководители, что наиболее опасно для государства — чиновники, с отсутствием системного видения проблем?
Изложенные соображения, разумеется, не следует принимать за аргументы к «запрету», «закрытию» той же теории предельной полезности и всей неоклассики. Нет смысла в том, чтобы одни догмы менять на другие, как это произошло в пореформенный период. Боже упаси. Речь идет о другом.
Обеим необходимым обществу политэкономиям, и именно ввиду их обоюдной необходимости, бессмысленно, думается, соревноваться за «мейнстримную» позицию, «отжимая» друг у друга место в борьбе за нее. Монополия каждой из них — фактор снижения уровня экономической науки в целом. Органически «синтезировать» две политэкономии в одну невозможно, исходя из существа их, о чем говорилось выше, и все такого рода предложения и попытки приходится признать научно–утопическими. Но их, образно говоря, неорганический синтез — в смысле использования разнокачественных теоретических результатов обеих наук, не сводимых в политико–экономическую теорию, — представляется и возможным, и необходимым.
К какой бы школе ни примыкали исследователи, они должны стремиться к научному познанию действительности, а не слепо следовать неким априорным установкам, догмам и постулатам. Полная и достоверная научная картина экономического развития складывается у тех аналитиков, которые опираются на выводы и оценки экономической теории в целом, а не отдельных ее школ и направлений. Именно политэкономическое понимание процессов современной социально–экономической трансформации позволяет избежать многих заблуждений и определить реальные ориентиры развития отечественной экономики.
Однако попытки, о которых мы ведем речь, все же являются однонаправленными: все они идут со стороны марксистской политэкономии капитализма, от тех участников научно–педагогической жизни, кто, несмотря на существующие жизненные обстоятельства, не считает для себя правильным заниматься самоэкспроприацией приобретенных научных знаний только потому, что кто–то считает их несостоятельными, провозглашая правильным научным течением прошлой и настоящей экономической мысли лишь исключительно неоклассику.
Конечно, нельзя не учитывать прежде всего возможную проблему непосредственно наличия преподавателей, непосредственно таковых в нынешней научно–педагогической жизни, готовых вести этот предмет. Без значительных творческих усилий здесь, конечно, не обойтись. Но оптимистическим фактором выступает то обстоятельство, что среди ученых–экономистов есть немало тех, кто в свое время прошел школу марксистской политэкономии, а в постсоветский период основательно освоил западные экономические концепции. Это уникальное сочетание знания у кадров для развития у нас экономической теории. Нужна только поддержка государства в этом процессе. Без этого не обойтись.
И все же не будем пессимистами: законы истории сильнее чьего бы то ни было невежества, самодурства и злой воли. Собственно, для науки, имеющей столь сложный предмет, как тот, что выпал на долю экономической теории, «возвратно–поступательный» путь развития, по–видимому, неизбежен. Тем более для марксистской политэкономии.
Сергей ТКАЧЕВ, кандидат экономических наук.
