27 января исполняется 58 лет со дня снятия блокады Ленинграда. Дожить до освобождения ленинградцам помог в числе многих фронтовиков и наш земляк - белорус Владимир Наумович Хартанович. Сегодня мы публикуем некоторые из его воспоминаний о самом страшном и голодном времени войны....В 1941-м все мы уже знали, что скоро будет война. По радио гремели песни "Три танкиста", "Если завтра война". Но песни песнями, а за полгода учебы в полковой школе младших командиров мы так ни разу и не выстрелили из своих зенитных орудий боевыми.
22 июня... Перебазировались под Питер, приготовились. Первое время фашистские самолеты не попадали в сектор обстрела нашей батареи, мы лишь безучастно наблюдали за боями других подразделений. И видели чаще всего, как снаряды рвались позади самолетов - только легкие облачка от разрывов мирно таяли в небе. Таков был результат нашей подготовки. Остро, навсегда запомнился первый бой. Самолет вошел в наш сектор. Командир, старший лейтенант Владимир Петров, дает команду прибористам. Задвигались стрелки на мониторах. Напряжение. Залп - облачка позади хвоста самолета... Немец ушел непуганым. Как же так? Стали разбираться - модно у нас было разбираться летом 41-го. Оказалось, одно орудие и вовсе не выстрелило. Заряжающий так растерялся, что не смог дослать снаряд в ствол пушки - выронил его из рук. Парня сразу же перевели в хозвзвод. Нашли виноватого.
Через месяц мы уже различали вражеские самолеты не только по силуэтам, но и по звукам моторов. Снарядов не жалели - с раскаленных стволов только краска сыпалась.
В августе 1941 года по приказу начальника ПВО Ленинграда нашу батарею сняли с огневых позиций и направили на Кировский завод - помогать рабочим строить бронепоезд ПВО. На заводе я удивлялся стойкости ленинградцев. Трудились они по 12 часов и более, а обедали лишь пустым супчиком.
...За две недели поезд мы переоборудовали. Конструкция из четырех огневых платформ, двух приборов управления, двух пассажирских вагонов для личного состава и трех товарных под кухню и склад стала именоваться 2-й отдельной железнодорожной зенитной батареей.
На фронте наш эшелон был отменной мишенью - объемной, видной издалека. Как только нас не раздолбали? Первая дуэль фашистского самолета и нашего поезда произошла недалеко от Пулковских высот. Я наблюдал за вражеской эскадрильей. Вижу - от нее быстро отделяется "Юнкерс-88". Немец шел на наш состав. Я стоял во весь рост, а внутри все до предела сжалось. Платформа от выстрелов дергается под ногами, а я все стою, смотрю прямо в "глаза" самолета. Бомбардировщик пронесся над головой, резкий короткий вой бомб, столбы песка с дымом справа и слева от железнодорожного пути... Улетел фашист, а я вижу: по земле топает солдат из моего расчета - пожилой дядька Щедрин. Он единственный спрыгнул с платформы на землю - укрыться от осколков хотел. И единственный получил ранение.
В конце ноября 1941 года жизнь моя изменилась. Меня и еще одного солдата из Западной Белоруссии почему-то откомандировали в 55-й запасной зенитный дивизион. В этом подразделении все были из "западников". Паек стал скудным. Мучили неопределенность, уклончивые ответы офицеров на вопросы о причинах откомандирования. Все мы были морально подавлены: не доверяют.
Во второй половине декабря нас перебазировали к поселку Морье. Здесь из белорусов и украинцев, уже нюхнувших пороху, организовали 6-ю отдельную строительную роту. Строили дзоты, траншеи, землянки. Нас почти не кормили. Работали так: поскребешь два раза киркой по земле - и к костру плетешься, спасаться от дикого мороза. У костра - о еде беседы. Через несколько дней строительства наши ноги еле волочились по земле, животы вспухли. Суточные 250 граммов хлеба, 25 граммов сахара и 64 грамма крупы еле-еле поддерживали в каждом жизнь.
Рядом располагался женский батальон. Женщин кормили чуть лучше, они были крепче. Мы же от истощения через бревно перелезали так: сначала берешь руками одну ногу и перекидываешь ее через "препятствие", затем так же тащишь вторую.
Хлеб получали по утрам. Проснешься - ждешь. Делил хлеб один солдат, остальные жадно смотрели и обязательно подсказывали, какая пайка меньше, и наоборот. Потом раздача. Назначенный солдат отворачивался от хлеба, а в это время другой указывал на пайку и спрашивал
: - Кому?
- Иванову.
- Кому?
- Петрову.
И всегда мы мечтали о прибавке на 50 граммов хлеба. ...Что до сих пор поражает - еду наши солдаты никогда друг у друга не крали. Оставишь где портянки или рукавицы - унесут. А пайку можно было класть на виду, не опасаясь.
Но голод есть голод. Отупевшие от него вставали ночью и тайком уходили на поиски пропитания. Чаще всего к мусорным ямам Ладожской флотилии. Отходы варили прямо в землянках, на печке. Вонь стояла жуткая. Многие бойцы травились.
Солдат косила дизентерия. Больных отправляли в санчасть, лечили крепким чаем да сухарями. Там они и угасали. За всю пережитую блокаду я видел только одного бойца, который остался жив после той болезни.
***
...Беда вновь пришла от своих. В воскресный морозный январский денек недалеко от землянок роты появился грузовичок. Полуторка свернула к нам "на минутку" с "дороги жизни". Шофер предлагал ржаную муку по 15 рублей за стакан. Мысли у всех были только о еде, поэтому неожиданный визит надоумил добывать муку на станции "Ладога". Туда доставлялись продовольственные грузы. Словом, потянулись бойцы по ночам на станцию. Ходоки пробирались к складам, набивали карманы крупой. Солдат ловили, судили, расстреливали. А они, как лунатики, все шли и шли. За едой...
...Военно-полевой суд. Были такие в те годы. Свидетелем одного суда стал и я. Промозглым осенним утром 1942 года батальон внезапно построили и отправили в тыл. Приходим на какой-то пустырь. Там зияет свежая черная яма. От нее веяло почему-то ужасом. Вскоре по рядам прошелестело: нас привели на показательный суд.
Прикатила крытая грузовая автомашина. Из кузова вывели худющего солдата со связанными сзади руками. Появился военный прокурор. Безжалостное лицо. В руках документы. Громко зачитали приговор трибунала. Осужденный похитил из машины две буханки хлеба. Приговор: расстрел.
Когда прокурор окончил читать, солдат неожиданно смело сказал
: - Я - невиновен!
Бойцу резко и властно приказали стать на колени лицом к яме. К нему быстро подошел военный без знаков различия, четким движением поднял руку с пистолетом и сразу выстрелил. В затылок.
С места казни ушли опустошенными. Все прекрасно понимали: приводили нас не на показательный, а на устрашающий суд.
***
...Когда 6-ю отдельную строительную роту вывели на другую сторону блокады, на Большую землю, в деревню Кобона, я был самым счастливым и гордым человеком. Весь мой взвод выжил! Здесь кормили получше - давали по 500 граммов хлеба. Однако и работали мы еще больше. Рота строила в Волховском лесу подъездные пути к фронту. Запомнилась одна зимняя ночь. Обессиленные, мы молча брели куда-то. Через определенные промежутки времени командир приказывал остановиться на короткий отдых. Солдаты падали в снег и... дремали. Казалось, на дороге валяются убитые. Дают команду подниматься - никто даже не шевелится, так люди "урабатывались". Потом кое-как вставали. Глубокой ночью приказали строить шалаши. Солдаты отказались - не было больше сил. Приспосабливались спать на пнях, еловых лапах. Даже костры не разжигали - от бессилия, от безразличия к собственной жизни. До сих пор помню: тишина, мороз, заснеженный ночной лес - и покачивающиеся на пнях бойцы...
***
18 января 1943 года нам объявили, что силами Ленинградского и Волховского фронтов осуществлен локальный прорыв блокады в районе города Шлиссельбурга. Освобожденная территория ограничивалась берегом Ладожского озера с одной стороны и линией фронта - с другой. По направлению Поляны - Шлиссельбург командование приняло решение провести... железную дорогу.
Об этом невероятном железнодорожном пути сегодня мало кто знает. Мы называли его "дорогой победы", функционировала она одновременно с "дорогой жизни".
...Нашу роту придали 11-й железнодорожной бригаде. Работы велись со всевозможными отступлениями от технических норм. Железнодорожную насыпь вообще не возводили - шпалы укладывали прямо на... снег. Просто трамбовали его перед укладкой. 33 километра почти вручную сотворили за 17 дней. В ночь с 5 на 6 февраля со станции "Жихарево" до станции "Шлиссельбург" с 8 вагонами леса прошел первый состав "дороги победы". Второй поезд прошел с продовольствием - в сторону Ленинграда. Мы стали бороться за живучесть "железки". После прохода каждого состава дорога требовала ремонта: под тяжестью вагонов прогибались рельсы, возникала постоянная необходимость утрамбовывать под них снег. Пройдет поезд - и на протяжении 33 километров копошатся солдаты, утрамбовывают снег.
***
Конец марта 1943 года. Конец недоверия к нам, солдатам из западных областей Белоруссии и Украины.
"Расплата за происхождение" окончилась для меня тогда, когда командир роты на самом обыкновенном построении объявил о расформировании подразделения. Я был счастлив - на фронт отправляют. По распределению попал во вторую минометную роту второго батальона 503-го стрелкового полка 131-й стрелковой дивизии генерал-майора Петра Романченко. Теперь я воевал, теперь я был как все.
***
Сегодня в мемуарах читаешь: 43-й - это, мол, далеко не 41-й, не 42-й... А спросили бы у нас, у тех, кто лежал в том году в окопе. Так вот: весной 1943 года на Ленинградском фронте на один миномет выдавалось 30 мин в месяц. По одной на день.
***
Помню вечер 13 января 1944 года. Холодными ходами сообщений безмолвными темными вереницами идут и идут на передний край пехотинцы. Завтра - наступление.
Ночью никто не спал. Писали домой письма. На бумажках, которые вставляли в медальон, оставляли адреса родственников. Разговоры. О пожилых родителях, о малых детях. Я тоже почему-то хотел говорить. Сказал тогда: "Вам хорошо. А вот у меня никого нет. Нет матери и отца, нет жены и детей. Не знаю любви и ласки, а вы успели узнать..." Не представляю, что подумали мои товарищи о таких доводах...
В 9.35 свинцовую тишину расколол выстрел дальнобойной пушки - сигнал начала артиллерийской подготовки. Загудела, задвигалась земля. Я ничего не слышал, клал да клал себе одну за другой мины в ствол миномета. После артналета вперед пошла пехота. За ней подхватились и мы, минометчики. Все-таки самая ближайшая к стрелку артиллерия. На передовой - трупы немцев. Вокруг - черный от копоти и развороченного торфа снег. Неожиданно немцы наносят артудар. По одному солдаты выбираются из вражеской траншеи и мчатся по тропинке в лес. Я в этой цепочке последний. Выбрасываю 18-килограммовую минометную трубу на бруствер, вылезаю. Среди гула разрывов отчетливо слышу вой снаряда. Комья снега в лицо, шум в голове. У ног неразорвавшийся снаряд...
14 января помиловала меня смерть и второй раз - вечером. Взвод по простреливаемой артиллерией местности направлялся в деревню на ночлег. Передвигались цепочкой, в которой я устроился, помня утреннее происшествие, вторым. В какую-то секунду необычайно резко треснул взрыв... Командира, идущего первым, ранило в голову. Двух солдат, что шли за мной - в плечо и грудь. Еще четверых - убило. Счастливый день, 14 января, - для меня.
20 января 1944 года, на седьмой день беспрерывного наступления, в роте из 65 человек остались двое. Второй взвод представлял я, первый - наводчик миномета Бабков. Так освобождали Ленинград.
***
В марте 1944-го я был ранен. После госпиталя, в ноябре, меня направили в Киров, где я стал курсантом пехотного училища, которое в апреле 1945 года перебазировалось во Львов. В училище, к удивлению многих, я отъедался хлебом. Курсанты приобретали за выдаваемые деньги чаще всего сладости, а я всегда покупал буханку хлеба. И съедал. Голодные, лютые годы Ленинградской блокады остались позади, а мне все казалось, что наесться хлебом невозможно.
