"Я з вогненнай вескi"

.
...А вы часто бываете в Хатыни? Первый раз я побывала в "колокольной" деревне, ставшей символом всех сожженных в годы Великой Отечественной войны сел Беларуси, еще школьницей. Жарким июльским днем мы, старшеклассники, собрались на экскурсию в только что открытый мемориал. Светило солнце - и мы, юные и беззаботные, чего скрывать, радовались предстоящей поездке. И вдруг дед принес мне куртку и сказал, что обязательно пойдет дождь. Я не хотела верить этому, но куртку на всякий случай запихнула в сумку. Теперь, с высоты прожитых лет, я вижу, что в этом был свой пронзительный символ. Потому что дождь действительно пошел, позволив нам скрыть свои навернувшиеся, совсем негожие для подростков слезы. Вышедший навстречу ребятне Иосиф Каминский, чудом уцелевший житель "огненной деревни", с замешенной на нежности печалью смотрел на нас и рассказывал о сыне, которого не смог вынести из огня живым. Потом я бывала в Хатыни с разными делегациями, ревниво глядя на реакцию прибывших гостей - особенно немцев, склонявших головы с немым прошением в глазах. Молча слушающие рассказ экскурсовода "осси" и "весси", по возрасту годящиеся разве что в сыновья и внуки тем, кто подносил к запертому с людьми сараю спичку, и скорее всего даже не являющиеся таковыми по крови, научили меня великому чувству - покаянию. А прошлым летом я завернула в Хатынь просто по зову души. Вновь был жаркий июль, светило солнце, по обочинам дороги, ведущей в укромный уголок Логойщины, пестрели припаркованные машины - народ собирал ягоды и грибы, которыми еще до войны славились здешние окрестности. Вокруг было тихо-тихо - и от этой мирной тишины боль национальной утраты ощущалась еще пронзительнее. Честно говоря, я не думала, что наступит время - и тишина взорвется для меня жалобным, как колокольный набат, женским плачем уцелевшей жительницы давно мертвой деревни. Что спустя 61 год после трагедии вдруг придет весть от женщины, чудом спасшейся в тот роковой день. И не сама она ее подаст - за нее отзовутся и подадут весточку другие люди. Вместе с фотографом редакции мы направились в Солигорск, откуда и пришло заставившее нас бросить все дела известие. Всех слез не выплачет душа... Домофон нужной квартиры отозвался детским голосом: "Папа и мама на работе, велено чужих в дом не впускать". - Как же так, - расстроились мы, - ведь нас должны ждать - таков был уговор с горисполкомом. "А Татьяна Васильевна Карабан хоть здесь живет?" - уточнили у невидимого стража. "Здесь", - осторожно подтвердил детский голос. И тогда за дело взялась психолог территориального центра социального обслуживания семьи и детей Елизавета Дунаева. Поправив на пальто бейджик, как будто он виден в домофон, попросила срочно впустить в дом журналистов. После недолгого колебания дверь нам открыли. В светлой комнате обычной трехкомнатной квартиры сидела на кровати по-деревенски повязанная платочком старушка и удивленно смотрела на негаданных гостей. - А мы к вам, Татьяна Васильевна, - поклонились мы. - Будем расспрашивать про вашу жизнь. Старушка махнула рукой, чтоб рассаживались, - и не удержалась: из глаз неудержимым прозрачным потоком хлынули слезы. Елизавета Дунаева стала торопливо нашаривать стоящий на столе пузырек с лекарством и срочно капать успокоительного. За открытой форточкой пахло весной и весело звенели безмятежные детские считалки. А в комнату незримой тенью вначале неспешно вошло, а затем ворвалось страшное прошлое. - Ну што я вам раскажу... Было вялiкае свята - Саракi, сорак мучанiка›, значыць. Мама паслала мяне › суседнюю в„ску. Да ц„цi, роднай сястры бацькi. Звалi яе Анастасiей, Настассяй па-беларуску. Я i пайшла... Перебиваемый одышкой слабенький голос слышен еле-еле - детский галдеж за окном почти заглушает его, как птичий щебет глушит тонкое стрекотание пробивающегося из-под снега ручейка. Уж очень хрупка, до невозможности тонка ниточка воспоминаний - только началась и тут же прервалась, перейдя во всхлип, а затем в мучительный плач. Слишком больно вызывать в памяти то, что случилось дальше. ...Она едва успела дойти до соседней деревни и снять на пороге свояченицы пальто, как за окнами дома раздались крики: "Хатыня гарыць". Замерла, застыла с одежиной в руках, потому что уже не только дети кричали за окном, а начали голосить бабы. Самые вездесущие из мальчишек уже взобрались на стоящую поодаль вышку и своими глазами увидели: деревня Хатыня, как звали ее местные и как поныне, будто воскрешая родной уголочек, именует ее Татьяна Васильевна, уже полыхала в огне. Правда, тогда жители соседних сел еще не догадывались, что горит не только Хатынь, но и хатынцы. Пепел стучит в сердце А думалось, весна пришла - станет легче. Зелень назло лихой године пробьется - корм людям и скотине будет. Все ж таки еще одну лютую военную зиму перезимовали. ...Трагедия случилась 22 марта 1943 года, когда в глухой деревне, казалось, забытой самим Богом, где и школы-то не было, не то что важных объектов, сгорели все 26 домов. Татьяне Васильевне тогда было 33 года. Уже и не девушка, но и не женщина. Потому что не замужем. Так вышло: то ли сваты до войны не доехали, то ли не те сватались, кого сердце желало. Взрослая Таня была главной помощницей матери, Юлии Амбросиевны. Отец умер как раз накануне войны. Старший брат Татьяны Василий, тезка отца, сложил голову на советско-финской войне. Из 12 детей, которых пустили в свет Карабаны, в живых к весне 1943 года оставалось 8. Много: целая орава, все разного возраста и росточка, в том числе и сестры-близнецы Мария и Анна 1923 года рождения. Тогда принято было иметь много детей. Ведь Василий Карабан по примеру отцов и прадедов планировал долгую жизнь на земле. С привычным укладом-занятием: обихаживая землю и хозяйство: коня да корову, да овечек. "Спачатку аднаасобнiкам бы›, - говорит Татьяна Васильевна, - а › 1930 годзе, як сталi арганiзо›ваць першыя калгасы, адв„› скацiну на агульны двор. I семяно зда›". Ну а вот куры - слабенькое подобие улыбки пробивается на губах старушки - остались. "Бо па агародзе, калi зганялi › калгас скацiну, хадзiлi". В колхозе Василь Карабан работал пастухом - тем и снискивал, пока хватало здоровья, хлеб насущный для восьми голодных ртов. А Юлия Амбросиевна возилась по дому да растила детей. "Гэта цяпер можна дома сядзець без дзела, а тады работы каля хаты хапала, - сердится она на произнесенное нами слово "домохозяйка". И добавляет: - "Вы мне хоць цяпер верацяно дайце, спра›люся спрасцi. А вы цi зможаце?" Мы согласно киваем головой - ну какие из нас пряхи?! Волею судьбы оставшись вдовой, Юлия Карабан страшную перемену в своей судьбе приняла с рыданиями, но и со смирением: жить-то дальше и кормить сирот как-то надо. Что делать, если помощи ждать неоткуда. А потом началась война, и мир в очередной раз перевернулся для жителей затерянной в лесу крохотной деревушки. Кто ж знал, что карательный батальон придет именно сюда, да еще в такой сакральный день. И уже не 40 мучеников примут ужасную смерть, а целых 149, в том числе 75 детей, самому младшенькому из которых всего 7 недель. "Сям„ра маiх згарэлi, - старушка достает из-под подушки маленькую книжечку в огненно-красной обложке с надписью "Хатынь". - Тут яны ›се пералiчаны: Карабан Юлiя, 1878 года нараджэння, Карабан Марыя i Ганна, 1923 года, Карабан Уладзiмiр, 1941 года, Карабан Iосiф, 1918 года, Карабан Вiктар, 1925 года, Карабан П„тр, 1914 года..." Свет не без добрых людей Ни довоенной фотографии на память, ни пожелтевшего документа, ни самой крошечной реликвии из отчего дома... Все превратилось в пепел, который стучит в сердце. Вместо фамильного наследства - книжечка в "огненной" обложке и вечная боль в сердце. Содержание крохотной этой книжицы она знает почти наизусть. Как молитву - хочется сказать мне. Ведь седенькая старушка в штопаной-перештопаной зеленой кофточке считает себя неграмотной: буквам училась только в ликбезе, когда в забурлившее переменами село в далеких 20-х годах приехал молодой чудак-энтузиаст обучать селянскую детвору премудростям грамматики. В этой нагретой старческими руками книжечке нашла я такие строки : "Адвечны свой абутак - лапцi - хатынцы скiнулi толькi тады, калi аб`ядналiся у калгас. Было гэта у 1930 годзе. Пачалi з малога. Звезлi на калгасны двор плугi ды бароны, звялi у агульны хлеу коней. Небагата атрымалася: дваццаць драуляных барон, столькi ж плугоу ды больш дзесятка коней. Вось i усе, бадай, што мелi хатынцы, пачынаючы новае, калектыунае жыцце. Калгас назвалi "Чырвоная зорка". У яе уваходзiлi Хатынь i суседнiя вескi Мокрадзь i Селiшча. Гаспадарка мела васемсот гектара› зямлi. У трыццатыя гады на палях калгаса загулi ужо стал„выя конi, прыдбалi грузавую аутамашыну. Перад вайной пабудавалi новую канюшню i кароунiк, заклалi падмурак пад свiнарнiк. Пачалi разводзiць пародзiстую скацiну. Асвоiлi севазвароты". И пока я все это зачитывала вслух, Татьяна Васильевна, качая головой, ушла в себя. В поблекших от времени глазах мне чудилась невысказанная мысль: "Все было так и не так, все было сложнее и драматичнее. Но огненный ад оказался страшнее того, что пережили хатынцы до войны". Даже сухие строчки выданной в 1958 году справки будто выжжены огнем: "Дана гр. Карабан Татьяне Васильевне, уроженке дер. Хатынь Каменского с.с. Плещеницкого р-на Минской обл., в том, что ее семья в количестве семь человек (четыре брата, две сестры и мать) сожжены живьем немцами 25 апреля 1943 г. в дер. Хатынь Каменского с.с. Плещеницкого р-на". Не дай Бог кому-либо на белом свете получать такой документ! Хотя наверняка самые дотошные из педантов уже заметили в нем одну неточность - неправильно указанную дату трагедии. Я тоже обратила на это внимание, но уточнять у 95-летней Татьяны Васильевны, как закралась в бумагу описка, не стала. Взглянула в ее глаза - и не стала. Потому что уже как минимум раз пять за наш разговор хваталась она за свою стоящую на столе панацею - сердечные капельки, которые совсем не останавливали слез. "Што ж вы усе пытаеце i пытаеце старую бабку? Што яна можа ужо помнiць? Што ей расказваць? Пра Хатыню i так усе ведаюць. Кiм я працавала? З мяцелкай у руках ус„ жыцце правяла". И срывается тихий голос на горький шепот - незамысловатую повесть о жизни, как сама говорит, по чужим людям - в коммунальной квартире. И всю эту жизнь, пока была моложе, в годовщину трагедии собиралась и ехала в Хатынь. Где на автобусе, где на попутке, а где и пешком. Таких, чудом уцелевших, односельчан насобиралось, по ее словам, восемь человек. Для спасенных (а каждый из них в глубине души задумывался, за что именно ему дарована такая милость) это были знаковые встречи - бывших односельчан на пепелище бывшей деревни. Когда в июле 1969 года здесь возник мемориал, они подходили к обелиску в виде печной трубы на месте своего дома и долго слушали горькую перекличку колоколов... Так и катилась по неглавной, нестолбовой колее жизнь, больше полная серых будней, чем разноцветных праздников, - с метелкой в мозолистых руках днем и со всполохами пожара в ночных снах. Без близких людей, без сожженного прошлого и - так получилось - без собственной семьи. И в самом потайном уголке души возникал иногда дерзкий, Богу, а не людям адресованный, вопрос: может, будни эти и есть плата за неурочный уход из деревни, за спасение, за дарованный одной на роду долгий-предолгий бабий век? Было ведь дело: напророчил как-то раз забредший в дом старичок Татьяне несладкую судьбу - и будто приговорил-сглазил... Кто знает, где бы коротала "вечная уборщица" Татьяна Васильевна свою одинокую старость, если бы - свет не без добрых людей - не нашлись дальние родственники. Сергей Желабкович, внук родной сестры заживо сгоревшей в Хатыни Юлии Карабан, вместе с женой Еленой пять лет назад забрали престарелую бабулю к себе. Перевезли из Минска в Солигорск, где и ухаживают за ней. Сергей и Елена и решили написать про бабушку. Вызванные по телефону детьми (не ждали гостей из Минска, хотя я накануне приезда в Солигорск и перезвонила в горисполком), запыхавшиеся супруги спешно примчались домой. - Письмо написали с какой целью - надеетесь добиться для старушки льгот? - спросила я их. - Но закон, их регламентирующий, не предусматривает даже таких исключений. - Да нет, ничего особенного не просим, просто обидно за бабушку, - был ответ. - В Минске она хоть иногда получала гуманитарные посылки, а тут даже на 9 Мая поздравительной открыточки не может дождаться. - Может, в знаменательный год 60-летия освобождения Беларуси, - высказала надежду Елена, - местные власти организуют для 95-летней Татьяны Карабан поездку в Хатынь. В этот момент бабушка Таня, вытерев слезы давно промокшим платочком, очень внимательно взглянула на нас и сказала : - Дзе ж вы раней былi? Чаму раней не прыязджалi да гэтай старой бабкi? Ей адно ужо толькi трэба, - махнула рукой в сторону стоящих в красном углу на столе икон со Всевышним. И вновь горько разрыдалась. Ну и что нам было сказать на это? Только одно: что не ехали, потому что не были званы в гости. Что бессловесные мольбы-молитвы доходят - и то, если повезет, - до Бога, но не до людей. Что вот приехали же в конце концов - а ответа на все возникающие вопросы получить не можем. Например, на такой: где жила Татьяна Васильевна сразу после трагедии и чем занималась в первые послевоенные годы? Стоило его задать - старушка тот час же замыкалась в себе и начинала плакать навзрыд. - А вы можете рассказать, в чем тут дело? - решила я обратиться к Елене Евгеньевне, взявшей на себя роль своеобразного толмача в нашем замешенном на плаче разговоре. - Ведь непонятный пробел в биографии бабушки получается - аж по 1958 год: словно прочерк в жизни. Но жизнь не справка - прочерк в ней не поставишь. Елена Евгеньевна оглянулась по сторонам и, понизив голос до шепота, пояснила. Только один раз в жизни бабушка проговорилась о том, что были в ее судьбе и другие испытания. Что немцы попытались вывезти ее в Германию, но, не доказав связи с партизанами, высадили из эшелона в Польше. Там и работала у пана. А когда вернулась в родные места, прошла новый этап допросов - уже своими дознавателями... Вот такой, оказывается, бывает у жизни переплет - не каждому писателю хватит фантазии на столь закрученный сюжет. И повисла в этот момент в комнате тяжелая пауза - даже детские голоса за окном, казалось, приутихли. Как будто минута молчания по всем безвинно погибшим. В эту тихую минуту Елена Евгеньевна аккуратно положила возле заплаканной старушки ее главные сокровища - книжечку и справки. И вполголоса добавила: "Теперь вот точно всю ночь спать не будет - опять станет беседовать с прошлым". А с прошлым, как известно, лучше каждому общаться наедине. P.S. Когда мы уже прощались на пороге с Татьяной Васильевной и Еленой, которую она называет, пожалуй, все-таки правильно, хотя и вопреки правилам, внучкой, в комнату к бабуле вбежал ласковый домашний песик Тип и доверчиво прижался к теплой зеленой кофте. Поглаживая его дрожащей рукой, старушка тихо сказала: "А нашага сабачку у Хатынi звалi Мiцiкам". И в поблекших глазах на секунду мелькнул отблеск молодости. Той далекой-далекой поры, когда все Карабаны еще были живы и верили, что все с ними будет хорошо. А теперь еще одно необходимое послесловие. Вернувшись в Минск, я связалась с директором Государственного мемориального комплекса "Хатынь" Натальей Кирилловой. Наталья Викторовна рассказала: "Для нас не было сенсацией то, что до сих пор жива Татьяна Карабан. Наши экскурсоводы, когда проводят экскурсии по мемориалу, упоминают в числе спасшихся и ее фамилию. Скажу больше: уцелел в огне не один Иосиф Каминский, ныне уже, к сожалению, покойный, но и другие люди. В основном дети, давно ставшие взрослыми. С двумя из них мы поддерживаем очень теплые отношения, приглашаем на наши экскурсии. Это Виктор Андреевич Желобкович, которому во время трагедии было 7 лет, и Владимир Антонович Яскевич. Первый живет в Минске, а второму сам Каминский оставил свой домик, чтобы уцелевшие хатынцы могли в нем собираться вместе". Наталья Викторовна добавила, что очевидцы, а точнее, даже жертвы трагедии - очень скромные люди. Каждый из них в мирной жизни был достойным тружеником: Виктор Желобкович трудился инженером, а Владимир Яскевич больше 30 лет проработал на автозаводе. Оба, воспитывавшиеся после войны в одном и том же детском доме, льгот для себя не просили. Прошлое для них - незаживающая рана, бередить которую каждому трудно и больно. Желобковича накрыла своим телом, и тем спасла, убитая карателями мать, Яскевич сумел спрятаться в картофельной яме... "В прошлом году, к 60-й годовщине со дня хатынской трагедии, мы ходатайствовали, чтобы Яскевичу, живущему в домике Каминского, провели телефон. Но логойские власти прислали ответ, что это невозможно, - посетовала Наталья Викторовна. - А ведь Владимир Антонович серьезно болен, буквально на днях выписался из больницы". Так что точку в этой истории я пока не ставлю...
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter