“Я в положении человека, который тормозит развал культуры”, утверждает художественный руководитель Малого театра Юрий СОЛОМИН

— Юрий Мефодьевич, в сентябре Малый театр гастролировал в Минске со спектаклями “Горе от ума”, “Мнимый больной” и “Тайны Мадридского двора”. Какое впечатление оставила о себе поездка в Беларусь?
— Во-первых, от себя лично и от своих коллег должен сказать спасибо доктору из Минска, к сожалению, не знаем ее имени. Она в прямом смысле спасла спектакль “Горе от ума”. Из Москвы я ехал на гастроли с ужасом. Несмотря на все домашнее лечение, говорить не мог, и первое “здравствуйте” в Минске произнес с трудом. Естественно, я молчал полдня, потом пришла врач, влила мне в горло какое-то лекарство и велела еще помолчать. И знаете, когда я выполнил все ее предписания, отдохнул, а потом решил что-то сказать, удивился крайне. Нормальный у меня был голос, и я сыграл спектакль. Правда, наутро опять засипел, но врач повторила процедуру, и я благополучно сыграл второй спектакль. До сих пор не понимаю, как ей удалось совершить такое чудо.
Признаюсь, что, несмотря на недомогание и боязнь сорвать спектакль, я все-таки прошелся по городу. Естественно, ко мне подходили люди, и с ними приходилось разговаривать, но я получил удовольствие от чистоты города, спокойной атмосферы, от доброжелательных взглядов и улыбок. Что уж тут скромничать, узнавали, да и я не ощущал себя за границей. Звание “Народный артист СССР” ношу с гордостью.
— Если бы вас спросили о самом ярком впечатлении от посещения белорусской земли?..
— Много лет назад, когда я первый раз приехал сюда на гастроли с Малым театром — играл тогда Хлестакова в спектакле Игоря Ильинского, — нас повезли в Хатынь. Я много читал об этих событиях, видел хронику и вообще войну помню очень хорошо, потому что в те годы уже учился в начальных классах школы, но я до сих пор не могу забыть печальный перезвон колоколов в Хатыни. И — тишину.
Сделаю небольшое отступление. Когда ты играешь трагическую роль, не посчитайте за пафосность, от тебя требуется очень большая собранность и большая отдача. Моя учительница Вера Николаевна Пашенная учила студентов оставлять на сцене кусочек своего сердца, так учили нас всех, и артисты Малого театра в любой роли пытаются это делать. Но когда ты играешь трагическую роль, тебе нужно напитываться чем-то особенным, из ничего не создастся нужное тебе состояние. Лично меня питают несколько жизненных впечатлений. И всегда приходят мне на помощь тишина Хатыни и колокола на месте каждой сгоревшей хаты...
— Малый театр только что отметил юбилей, залы полны зрителей, а в прессе по-прежнему театр называют “музеем” и корят за “отсутствие концептуальных идей и отрицание эстетики современного искусства”. Как преодолеваете это противоречие?
— Да, жизненная ситуация изменилась, но это не значит, что в культуре нужно все поменять напрочь. Это мы уже проходили. Кто сегодня не говорит о том, что в начале 90-х менять жизненные устои было необходимо, но не так, одним махом, как это сделали в Беловежской пуще, а в рамках существовавшего Союза. Так вот, сегодня я нахожусь в положении человека, который тормозит подобный развал в культуре. Я не один в этом противостоянии, и все мы как кость в горле для тех людей, которые пишут такие строки о Малом театре. Наш театр не абстрагируется от жизни, а в сравнении с музеем не вижу ничего предосудительного. Уж коли на то пошло, Эрмитаж, Лувр, Пушкинский музей на Волхонке или Третьяковка — чем они плохи? Тем, что там висят картины великих мастеров? Почему надо “осовременивать” Чайковского, Моцарта или Бетховена? А в театре — Пушкина, Гоголя? Авторы, будь они живы, разрешили бы “делать концепцию” на основе своих произведений?! Не уверен. Поэтому для меня как для режиссера концепция всегда заключена в авторе.
Трижды в своей жизни я был связан с Гоголем. В 1966 году играл Хлестакова, получив эту роль из рук самого Ильинского, этого великого артиста, русского Чаплина. Городничего играл молодой Весник. После смерти Игоря Владимировича мы с Евгением Яковлевичем Весником поставили “Ревизора”, где Хлестакова играл Виталий Соломин, а Весник продолжал играть Городничего. Когда я пришел на репетицию “Ревизора” как постановщик, кто-то из артистов спросил меня с юмором: “Ну, а какая будет концепция?” Я сказал: “Знаете что, давайте почитаем!” И мы стали читать. И через пять минут заулыбались, а потом начали смеяться, хохотать до слез, и я сказал: “Ну вот, здесь концепция и зарыта”. Сегодня только ленивый не бросает камень в чиновничество, хотя бы от медицины: “дорогих лекарств мы не употребляем, простой человек, если выживет, он и так выживет”. Чего еще нужно? Зрительный зал аплодирует, и он, заметьте, согласен с “концепцией” Гоголя. Сделать капустник из классического произведения особого труда не представляет, а вот ставить сегодня классику так, чтобы зритель задумывался и о жизни, и о себе, о вечном и о настоящем — это и означает, на мой взгляд, работать на возрождение русского театра.
— Замечено, что на русскую сцену возвращается водевиль. Есть ли у него шансы поспорить с мюзиклом?
— Не надо спорить. Мюзикл — музыкальный жанр, он близок к опере, даже к рок-опере, а водевиль — к драме. Все водевили заканчиваются на доброй, немного нравоучительной ноте, и, как правило, они очень наивны. Одним словом, сравнивать эти жанры нельзя, как нельзя сравнивать мелодраму с драмой или оперетту с комедией. Переводной — с французского — водевиль Каратыгина “Таинственный ящик”, который идет у нас в театре, я опробовал еще в училище, лет 20 назад, мы даже играли его в филиале и убедились, какой успех он имеет у публики. Поэтому спустя годы я вернулся к постановке этого водевиля. Несколько лет мы работали с автором, который писал стихи, добиваясь того, чтобы они органично вошли в спектакль, добавили кое-что из сегодняшней жизни. И нужно видеть, какое сочувствие у публики вызывает наш герой — совсем небольшой артист, который очень любит театр. Волею судьбы он получает в наследство большие деньги. С этим и связано дальнейшее действие. Аплодисменты гремят такие, что у актеров нет возможности спеть куплеты. Так что водевиль, этот “витамин”, необходим нашей публике.
— Как и телесериалы?
— Вы знаете, меня не приглашают в сериалы, в которых серия снимается в течение нескольких дней, а молодежь, которая не работает в театрах, участвует в них. Надо сказать, что это изнурительный труд, и в этих условиях очень трудно получить что-либо высокого класса. Раньше сериалы снимались в таких же условиях, как и фильмы, у них был бюджет, натурные съемки, ну и месяца полтора времени на одну серию. Именно так я работал в “Адъютанте Его Превосходительства”, “Хождении по мукам”, “ТАСС уполномочен заявить”, “Родина ждет”, “Московской саге”.
— Получила ли развитие в вашем творчестве японская тема после съемок у Акиры Куросавы в картине “Дерсу Узала”?
— После этого еще дважды снимался в Японии — в фильмах “Мелодии белой ночи”, где роль была написана специально для меня, и “Сны о России”. Кроме того, Малый театр трижды гастролировал в Японии, сейчас готовимся к очередной поездке. Именно Куросава, которого в Японии называют “императором японского кино” или Великим Куросавой, представлял Малый театр на первых гастролях в 1991 году, и для японцев это была гарантия качества. Куросава — имя, которое наряду с Феллини и Кубриком входит в пятерку самых известных режиссеров мира. Два года мы работали с этим человеком и, по-моему, лет 25 дружили. Он приезжал в Москву, я в Токио.
А работать с ним было очень просто. Мы садились за стол на “Мосфильме” и начинали разговаривать, а потом репетировали, актеров-то было всего двое — Максим Максимыч Мунзук и я. Так прошел месяц, и мы раскрепостились настолько, что стали спорить с режиссером, поскольку он все время интересовался нашим мнением. Интересно, что он к нам прислушивался и всегда говорил: “Подумаем”. На следующий день либо соглашался с нами, либо говорил “нельзя” и объяснял нам свою позицию. Добрее режиссера я не встречал, хотя японцы перед началом съемок предупреждали нас, что Куросава деспот.
Для меня съемки в этом фильме были отдыхом и школой одновременно. Куросава закончил Академию художеств в Токио и к каждому Новому году выпускал собственные открытки. И поздравлял меня ими. Есть у меня и его картина, которую он подарил мне на день рождения, через месяц работы на съемках “Дерсу Узала”. Голова тигра, такая большая, в японском орнаменте. И подписано по-русски: Акира Куросава. Соломин-сан.