Я — сын полка

Владимир Петрович Вахомчик родился в деревеньке Козловка Светлогорского района, а окончил знаменитый МГУ, трудился ведущим инженером в области аэродинамики ракет, двигателей и самолетостроения, заведовал кафедрой в Московском технологическом институте...

Владимир Петрович Вахомчик родился в деревеньке Козловка Светлогорского района, а окончил знаменитый МГУ, трудился ведущим инженером в области аэродинамики ракет, двигателей и самолетостроения, заведовал кафедрой в Московском технологическом институте. Сегодня он профессор Московской экологической и Московской финансово–юридической академий. Таким был послевоенный путь одного из сыновей полка. А военный? Ведь когда началась Великая Отечественная, Владимиру Петровичу было всего 7 лет. Он сегодня один из самых молодых ветеранов.


***


«Моего отца немцы сначала арестовали, потом отпустили под надзор полиции. Но ему удалось выбраться в соседнюю деревню, поближе к партизанам и нашим войскам. Мы с матерью пробрались к нему, однако в Козловке остался мой младший брат Витя. За ним пошла мама, а возвратиться не смогла. Тем временем отец ушел в армию. Я остался один. Жили с односельчанами в землянках–куренях. Помню, один раз не ел несколько дней, выбежал из деревни и пошел куда глаза глядят. Вижу — солдатская кухня, дымок вьется. Рассказал им все и заплакал. Повар зачерпнул каши, положил кусочек колбасы, ломтик хлеба. В свой курень я решил не возвращаться.


Потом за мной пришел отец. Его отпустили всего на одну ночь. Командир его полка разрешил взять меня воспитанником. Помню, как вызвал впервые к себе подполковник Глеб: «Ты теперь наш воспитанник. Надо делать все по уставу». Он и стал моим первым учителем фронтовой жизни. Я чувствовал себя уже почти взрослым — пилотка со звездочкой, военная рубаха, свой и котелок, и вещмешок...


***


Меня, конечно, оберегали. Но когда наш 469–й артиллерийский полк продвинулся вплотную к передовой, делать это становилось все труднее. В небе зачастили «юнкерсы». Земля словно сама взрывалась под ногами. Мы вошли в Польшу. Впереди был город Радом. Мы оказались вблизи немецких окопов. Выходить из лесу запрещалось. Разжигать костры — тоже. Однажды над головой раздался резкий гул, который все приближался, приближался. Я рванулся в сторону, но кто–то схватил меня за воротник, успокоил: «Володя, это перелет». И действительно, снаряд разорвался в десятках метров за нами. Идем дальше. Опять резкий свист и настигающий вой. Солдат почти тут же хватает меня за ворот, толкает в другую сторону, в окоп, собой прикрывает. И именно на том месте, где мы были, раздается взрыв! Мне тогда маленький осколок величиной со спичечную головку попал в руку, моего спасителя тоже легко ранило. Эту тропинку на опушке я запомнил на всю солдатскую жизнь, которая еще только начиналась.


Вскоре мы освободили Люблин. Наш полк на «студебекерах» медленно двигался по его улицам. Некоторые руины еще дымились. Поляки приветственно махали нам руками, улыбались, показывая на меня. Вдруг наша машина притормозила. К нам подбежала женщина с миской вишен, протянула ее мне. Глянул на лейтенанта. Он наклонился ко мне: «Возьми!» Я взял, машина тронулась, к миске тут же потянулись десятки рук. Каждый брал по одной вишенке.


За Люблином мы заняли позицию, окопались, но при первом же обстреле был убит командир батареи. Назначили лейтенанта Храпачева. Он и взял меня к себе в ординарцы. Представляете мальчишескую радость — обрести личное оружие! Мне доверили немецкий автомат «шмайсер», научили стрелять, разбирать и собирать. Даже (может, и шутливо) выдали погоны — сначала ефрейтора, а затем и младшего сержанта...


Приписали меня к орудийному расчету. Еще, правда, днем  ставили охранять позиции. Немцы отступили, а я воспользовался тем, что командира батареи рядом нет, и решил заглянуть в их ближайшую землянку. Землянки эти, надо сказать, очень отличались от наших: были приподняты над землей, имелись даже окна, заклеенные пергаментной бумагой.  Моей мечтой было найти браунинг или парабеллум. И вот заскакиваю внутрь — и немею от страха. На земляной кровати восседает немецкий офицер. Мне показалось, что он смотрит в упор на меня. Понимаю, что снять свой автомат не успею, а ведь сколько раз предупреждали, что нельзя носить его на груди! Зажмуриваю глаза, жду выстрела. Тишина. Подхожу ближе и вижу: офицер–то — мертвый. С автоматом в руке медленно поднимаюсь наверх и тут же встречаю нашего командира батареи. Наверное, лицо у меня было такое, что он все спросил одним взглядом. В ответ я едва промямлил: «Там...» Реакция его была мгновенной. Расстегнул кобуру, выхватил пистолет и заскочил в землянку. «Ты его убил?» — спросил возвратившись. «Он уже был мертвым». И тут я впервые услышал отборный фронтовой мат в свой адрес. А потом прозвучала угроза непременно выгнать меня из части, если буду отлучаться без разрешения.


***


А как–то подполковник Глеб поручил мне доставить конверт лично командиру дивизии генералу Игнатьеву. Это было не так просто, ибо немцы прятались и в лесу, и во ржи. Но запомнилось мне это редкостным подарком жены генерала. Она одарила меня коробкой конфет и печенья. Возвращаясь, я открыл эту коробку и забыл обо всех инструкциях...


Солгу, если скажу, что сразу стал взрослым. Однако в меру своих возможностей я хотел быть таким, как все. Именно этого от меня и ждали. Видеть погибшими тех, с кем только что разговаривал, сидел рядом, пил и ел... К такому не привыкают даже на войне. Никогда не забуду, как сидел однажды на бруствере окопа и слушал разговор солдат, прибывших к нам для пополнения. Вдруг из леса раздались выстрелы. Я вскрикнул: показалось, что кто–то будто резиновым шлангом ударил меня по колену. Разорвали мою штанину, и тут я увидел, что из дырочки в колене течет кровь. Меня уложили на носилки, поместили в машину. Позвали отца. Я успел заметить, что он плачет... Очнулся в палатке на полу, застланном соломой. А потом была операция, каждый миг которой и сегодня помню. Пуля застряла глубоко в кости. Рядом со мной лежал капитан, раненный в голову. Я слышал, как он приказал медсестре: «Мои конфеты — воспитаннику!» Кто–то поддержал его: «И мои тоже...» Потом этот капитан умер...


Вскоре меня перевезли в тыловой госпиталь польского города Казимеж. Из окон виднелась Висла. Мне дали два костыля, и я стал учиться ходить. А потом и от костылей отказался...


***


Настал день, когда медсестра обрадовала: «За тобой из полка приехали!» Но встреча с командиром оказалась совсем не такой, на какую я надеялся: «Володя, тебе надо учиться. Начштаба подготовил документы. Поедешь в суворовское училище. Оно в Мозыре. Хочешь, чтобы тебя сопровождал отец? Хорошо. Завтра утром в путь...» На свою просьбу: «Товарищ подполковник, разрешите остаться в полку. Хочу дойти до Берлина» — услышал: «Нас ждут тяжелые бои. Это приказ. Выполняй...» Не помогли и слезы.


Через несколько дней мы с отцом были уже в Козловке. Встреча с матерью стала и радостной, и печальной. Она с моим братиком Витей попала в Озаричский концлагерь, Витя там умер от тифа. По просьбе матери в суворовское училище я не поехал. Остался с нею. В 1953–м окончил Паричскую школу с серебряной медалью и поступил в МГУ».


Записал Изяслав КОТЛЯРОВ, г. Светлогорск.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter