— Владимир Васильевич, ваш герой в «Ящике Пандоры» усыновляет троих детдомовских детей. А вам самому не хотелось взять сироту на воспитание?
— Это очень большая ответственность. Моя жена, Алла Пролич, хотела бы усыновить ребенка и неоднократно говорила мне об этом, но я против. Ведь меня практически нет дома, все время на съемках или гастролях. Да и со своими тремя детьми (они от других браков) хватает проблем. Несмотря на то что мои дочери уже взрослые, все равно заботы есть: девочкам надо дать приданое, чтобы нашли себе хороших мужей… Да и виноват я перед ними: на свет породил, а дальше все самое главное в их жизни упустил.
— Простите, коснусь деликатной темы. У вашей жены Аллы нет своих детей?
— Нет. Я прекрасно понимаю, что ей их очень хочется, но пока не могу ей в этом помочь. Мне пришлось двух дочек растить с пеленок, и этого мне хватило. Воспитывать маленького человечка для меня уже сложновато. Скорее готов стать дедушкой, но не отцом. Вот дед из меня получится классный! Жена на меня обижается, называет эгоистом, но я всегда отдаю себе отчет в том, что потяну, а за что не стоит браться. Есть в Беларуси детский дом, куда я постоянно отправляю деньги для сирот. Но и в этом детском доме я, к сожалению, редкий гость.
— С дочками у вас хорошие отношения?
— Очень. Хотя у каждой из них своя жизнь. Младшую дочь я назвал Александрой, в честь моей мамы, которая была актрисой, правда, самодеятельной, но невероятно талантливой. Гибель мамы в автокатастрофе, когда мне было 18 лет, наверное, самое страшное потрясение в моей жизни. В юности я доставлял маме много проблем: хулиганил, дрался, приходил домой с разбитой головой и весь перевязанный бинтами. В милицию меня забирали едва ли не каждую неделю. И вот я поступил в ГИТИС, проучился первый год, стал одним из лучших на курсе, отличником. Только-только мама успокоилась в отношении меня, даже стала мною гордиться, и вдруг это страшное происшествие. После гибели мамы я стремительно катился по наклонной… В себя меня привела только армия, которая заставила собраться, стать мужиком. Если бы не знаменитая Таманская дивизия, где я служил в пехоте, то, скорее всего, меня бы уже не было. После армии начались новые испытания. Вся первая половина моей жизни была уроком выносливости.
— Имеете в виду проблемы в личной жизни?
— После ГИТИСа и службы в армии я целых четыре года работал реквизитором сцены Театра тогда еще Красной армии. Столько раз хотел уйти оттуда, но сдерживал себя. Силы мне давало то, что я с детских лет занимался спортом, в частности боксом, и самое главное — был влюблен. Первая любовь — огромная, сильная, страстная, притом чистая — сформировала мой эмоциональный мир. Она была горькой и невозможной, но давала мне крылья. Работа в театре позволяла иметь какие-то деньги, чтобы сводить любимую в кино да и чтобы самому выжить в Москве. Но девушка та меня не любила, а только использовала.
— В это самое время выдающийся режиссер Лариса Шепитько пригласила вас на главную роль в фильме «Восхождение», который и сделал вас знаменитым Владимиром Гостюхиным.
— Да, только на этом потери и трагедии не закончились. Лариса Шепитько при нашей первой встрече попросила меня рассказать о себе, и я ничего не скрыл. Как увидел ее бездонные синие глаза, так Остапа и понесло. Даже рассказал ей о своей несчастной любви. Потом уже понял, что именно благодаря этим откровениям Лариса дала роль мне, а не своему близкому другу Владимиру Высоцкому. Владимир Семенович тогда снимался в соседнем павильоне «Мосфильма» в картине «Арап Петра Великого» и каждую свободную минуту прибегал посмотреть, что происходит в павильоне Шепитько. Высоцкий, стоя на коленях, умолял Ларису дать ему эту роль. Пробовался на роль Рыбака и Николай Губенко. Но Ларисе перед высоким начальством (замечу, что к этой картине было очень пристальное внимание ЦК партии) удалось отстоять меня и Борю Плотникова, тоже тогда никому не известного парнишку из провинции. Шепитько на фильм «Восхождение» поставила всю свою карьеру, а как потом оказалось, и всю жизнь. Кстати, я был 21-м по счету из тех, кто пробовался на главную роль. Очко.
— Сын Ларисы Шепитько Антон Климов рассказывал, что его мама была мистиком и безоговорочно верила в знаки судьбы. Случалось ли у вас на съемках что-то из ряда вон выходящее, необъяснимое?
— Случалось. По непонятным причинам нарисованный гримерами синяк отпечатался на моем лице, и в течение трех недель я с ним ходил, как будто кто-то, и правда, мне его поставил. При съемках этой картины я абсолютно растворился в своем герое. Такого забвения себя со мной больше не случалось. После я долго и мучительно приходил в себя, пытаясь вновь стать Владимиром Гостюхиным. Мне стало невыносимо скучно ходить по Земле, что-то говорить, даже любовь не помогала. Возможно, еще и по этой причине я отказался сниматься в следующем фильме Ларисы Шепитько «Прощание с Матерой» по повести Валентина Распутина, хотя она меня очень об этом просила. «Восхождение» и съемки у Ларисы стали для меня бездной, в которую я улетел на многие годы.
— У вас с Ларисой был роман?
— Лариса была очень красивой, статной женщиной. Но для меня она прежде всего режиссер, даже больше — художник. Из всех режиссеров, с которыми мне удалось работать (а среди них были великие мастера), я бы выделил именно Ларису. И представляете, она тоже погибает в автокатастрофе! После гибели мамы это стало для меня вторым тяжелым потрясением. Той роковой ночью, а точнее, в пять утра, мне приснился сон, что я иду с Ларисой по дремучему лесу, в котором растут огромные деревья, и говорю: «Лариса, ты должна меня понять: роль в фильме «Прощание с Матерой» очень похожа на Рыбака, а я не могу и не хочу топтаться на одном месте. Тогда я разочарую и тебя, и себя. А если я разочарую тебя, то погибну». И Лариса мне будто отвечает: «Да, Володя, ты абсолютно прав, повторяться — это плохо. Знай, что я на тебя не сержусь». Я рассказал сон своей жене и стал собираться на съемки фильма «Старшина». Но раздался звонок, принесший мне трагическую новость о том, что Лариса и пять человек ее съемочной группы разбились, когда искали натуру, — как раз в пять утра. Кое-как отработал сцену в «Старшине». А на поминках по Ларисе один мой друг рассказал, что в ту ночь, перед тем как отправиться в последнюю поездку, Лариса зачитала съемочной группе мое письмо к ней, где я отказываюсь от роли в «Прощании с Матерой». А после сказала: «Я не держу на Володю зла. Он прав: повторяться в этой жизни художнику нельзя». То есть буквально то же, что мне говорила во сне. С тех пор, несмотря на строгое коммунистическое воспитание, я стал верить в мистику. Хотя делал отчаянные попытки сопротивляться судьбе. Считаю, что судьбу все-таки можно изменить, если очень постараться.
