Чтобы встретиться с человеком–легендой, поводы не нужны. Но для встречи с Гао Маном — знаменитым переводчиком с русского на китайский, который переводил, кажется, все — от «Песни о Сталине» до «Реквиема» Анны Ахматовой, — есть и повод: столетие белорусского классика Максима Танка. У него есть целый цикл китайских стихов, многие из которых родились у Гао Мана на глазах и благодаря ему дошли до китайского читателя.
...Они встретились впервые в середине 1950–х, в «литературном поезде» — тогда такая форма общения писателей друг с другом и читателями была популярна. «Он как–то очень увлеченно говорил о Китае, — вспоминает Гао Ман. — Я думаю, что так любить Китай может только человек с большим сердцем, который понимает наш народ».
Через несколько лет Максим Танк и Гао Ман встретились снова — большая писательская делегация из СССР приехала на празднование десятилетия КНР, а потом месяц колесила по стране, знакомясь поближе с новым Китаем (так часто называют народную республику — в отличие от империи), его культурой и народом. Гао Ман вспоминает: «Везде, куда бы Танк ни попал, он везде писал. На празднике на площади Тяньаньмэнь писал, в саду писал. Когда были на озере Тунху перед памятником поэту Ци Юаню — писал. Он напечатал все это позже, но поэтические строки родились именно тогда, в поездке. Вообще он со всеми очень скромно, очень задушевно беседовал и возникали эти чудесные строки. Он так влюбился в Китай, я не ожидал. У него такой мягкий характер — я не знаю, белорусы все такие мягкие? Очень скромный человек. Мы влюбились друг в друга и начали переписываться, и я начал переводить. Он не кричит «ура!», а через совсем тонкие нити показывает свою любовь к стране». И хотя Гао Ман стихи Максима Танка в оригинале не читал (переводил с русского подстрочника), смог оценить их красоту.
Так наш разговор естественно сворачивает на тему трудностей перевода. 86–летний Гао Ман (к собственному возрасту он взывает как к авторитету — многое в жизни и литературе переоценивал не один раз) почти категоричен: поэзию перевести нельзя. «Я за то, чтобы читать оригинал. Потому что есть свой национальный стиль, тон, чувство, есть особенности языка. Китайские иероглифы — образные. По написанию можно многое понять. Например, пишем «небо» — и по этой черточке можно понять, что это небо, по иероглифу «человек» — что он двуногий. Ваш же язык стоит на рифмах, ритме, грамматических нюансах. Так что это совсем разные вещи. Хотя мы, конечно, подбираем рифму, ритм. Но это уже «как бы» настоящий язык. Переводить можно прозу — это более–менее близко, но поэзию — нельзя. Мне кажется так, ведь каждый переводчик обязательно вносит что–то свое, без этого не обойтись. Переводить стихи на китайский, мне кажется, все–таки не то, не то... Не знаю, согласитесь вы со мной или нет, но я так считаю. Мой опыт. Это раньше я ничего не боялся, все переводил. Но только в старости понял, что языки разные, языки имеют свою национальную красоту, которую не всегда удается передать».
В этом месте в наш разговор входит Анна Ахматова — неожиданный поворот, да? Впервые Гао Ман узнал о ней из Постановления ЦК КПСС о журналах «Ленинград» и «Звезда», которое переводил по заданию партии: «Я переводил — не читая Ахматову, не зная ее стихов, переводил и думал, что все правильно. Раз так говорит центральный комитет — значит, правильно. Обвиняют Ахматову, что она блудница, — я верю, что она блудница. Но когда после Культурной революции в 1970–х годах я в библиотеке взял книгу Ахматовой, когда прочел «Реквием» — я ошалел. Я не знал, что она так хорошо пишет, такую тяжелую жизнь показывает людям, советским людям, свою настоящую жизнь. Я не ожидал. И отказался от того, что считал раньше правильным». Потом добавляет: «Раньше я любил Маяковского, а теперь люблю Ахматову».
Разговаривая с Гао Маном, как будто листаешь страницы книг по истории и литературе. Он рассказывает о том, как история меняла его литературные вкусы и как литература влияла на восприятие истории, как врывались в его жизнь книжные герои, их создатели и прототипы.
Гао Ман родился в 1926 году в Харбине (причем, как старый русский интеллигент, ставит ударение на последнем слоге — ХарбинЕ, так до сих пор старожилы узнают друг друга), учился в христианской школе, где преподавание велось на русском языке: Харбин–то — город русский (что бы ни говорили сегодня в китайских школах). Освобождение от японской оккупации и создание нового Китая воспринял с энтузиазмом и стал делать то, что у него и сегодня получается лучше многих: переводить.
Родом из харбинского детства и увлечение Гао Мана живописью. У него есть цикл портретов белорусских писателей, и Максима Танка он писал с натуры. Но в отношении собственного художественного дара он строг: «Я не художник, я просто рисую, никогда не учился в художественной школе, у меня только были учителя — китайские и русские. Алексей Клементьев — ученик Репина, он не любил советской власти, переехал к нам на северо–восток... Он учил меня писать маслом. Я раньше презирал китайскую живопись — может быть, для вас это неожиданно. В европейской живописи есть перспектива — здесь ближе, там дальше, здесь светлее, там темнее, здесь больше, там меньше, всегда есть такое деление. А в китайской живописи иногда здесь ясно и там тоже очень ясно, далекое и близкое почти на одном уровне. Поэтому я считал, что китайская живопись ненаучная. Когда я переключился на китайскую живопись, мне уже было 40 лет. И только тогда я понял, что здесь существует очень важный культурный уровень. Если ты хочешь начать заниматься китайской живописью, нужно сначала овладеть каллиграфией. Без знания каллиграфии картина вряд ли получится. Зато когда смотришь на китайскую картину, подпись художника — сразу видно, умеет ли он рисовать, художник или только от слова «худо».
Гао Ман продолжает рисовать и переводить: «Не знаю почему, начал переводить то, что мне самому очень трудно. Сам даже не понимаю, но мне хочется преодолеть эти трудности. Уже целый год мучаюсь над поэмой Пастернака «1905 год», почти каждая фраза мне непонятна, но я все–таки хочу выполнить этот перевод. А как — и сам не знаю. Мне уже 86, далеко не уйду. Может быть, так и закончу на этом». Стихи он, конечно, как всякий китаец–интеллектуал, и сам пишет, но в отличие от переводов и рисунков на суд не выносит: «Стихи мои... Я знаю, что профан, мне неудобно показывать их людям. Это только для себя». Говорит, что и после нашей встречи напишет стихи, но я их никогда не прочту.
...Чтобы встретиться с человеком–легендой, поводы не нужны. Такой человек сам — лучший повод.
Инна, так держать!
Указом Президента собственный корреспондент «СБ» в Китае Инесса Плескачевская награждена медалью «За трудовые заслуги». Поздравляем, дорогая наша Инночка!
