Письмо 4. Лучше гор только вулканы
С нашим проводником Кириллом Малаховым не забалуешь: он любит четкие определения и точные правила. Я тоже люблю: это облегчает жизнь, хотя иногда выставляет вас не очень воспитанным человеком. Там, где у других принято ходить вокруг да около, соблюдая политес, люди четких определений говорят в лоб, задают прямые вопросы и ответов ждут таких же, даже если они неприятные. На слова о том, «какие на Камчатке красивые горы», Кирилл аж подпрыгнул: «Это не горы, это вулканы. Вулканы — живые, они дышат. Горы красивые, но мертвые».
Авачинский вулкан.
Кто–то возражает и говорит, что есть же вулканы потухшие — значит, умершие. Но на Камчатке не говорят, что они потухли — говорят, заснули. А это значит, что в любой момент могут проснуться и так зажечь!.. У нас в программе восхождения на три вулкана: Мутновский, Горелый (оба — спящие) и Авачинский — действующий.Зима выдалась очень снежная, и в начале июля снега по–прежнему много. Но мы — палки в руки, идем на Мутновку. Это мое первое в жизни восхождение. Муж, много лет назад ходивший в серьезные горы, учит: «Ходить надо с носка. Спускаться — с пятки, по склону ноги нужно ставить так (показывает), не перекрещивать. Будешь падать — тормози палками, вот так». До этого момента было не страшно.
Идем. Дождь идет вместе с нами, на ходу превращаясь в горизонтальную изморось. Неприятно. Туман приближается. Мы идем, проваливаясь в снег, испытывая его и себя на прочность. Пыхтим, но не жалуемся. Через два часа решаем, что делать дальше. В нынешнем темпе через час дойдем до перевала. Но вряд ли его увидим: сверху, снизу, справа и слева все окрашено в плотный белый. Никто не решается вслух сказать «Возвращаемся!». Как же: мы сильные, мы не сдадимся. Вернуться предлагает Кирилл, для него это право сильного и разумного: его мы точно не заподозрим в слабости. «Поднимается ветер. Когда пойдем обратно, он станет встречным. Будет тяжело». На самом деле наша группа изначально представляла собой завораживающее зрелище бессмысленно бредущих людей, а Кирилл выглядел Моисеем, взявшим небольшую халтурку. Разворачиваемся и бредем назад — по белому под белым. А снег между тем изменился — стал мягче, податливее: на таком проваливаешься чаще и глубже. Ветер усиливается, туман спускается ниже, дождь не прекращается. После неудачи с Мутновским запланированное на следующее утро восхождение на Горелый мы отменили.
Авачинский вулкан (по–корякски — Авача, все камчадалы так его называют) — один из трех «домашних», которые в хорошую погоду видны в Петропавловске — Корякский, Козельский, Авачинский. Высота 2.741 м, действующий — постоянно «курит», последнее извержение по меркам вечности было совсем недавно, в 1991 году. Несмотря на солидную высоту, Авача — хоженая–перехоженая: в августе здесь даже массовые восхождения устраивают. И на скорость тоже. Говорят, особо подготовленные за полтора часа поднимаются, а то и быстрее. У нас — неподготовленных, но упорных — восхождение заняло семь часов. В 1952 году на Авачу поднимался служивший здесь в армии писатель Аркадий Стругацкий. Позже братья Стругацкие описали восхождение на Авачу, назвав его Адаирской сопкой, в первой совместной повести «Извне»: «Именно таким представлял я себе вход в ад. Под нами зияла пропасть глубиной в несколько десятков, а может быть, в сотню метров. Стены пропасти и ее плоское дно были серо–желтого цвета и казались такими безнадежно сухими, такими далекими от всякого намека на жизнь, что мне немедленно захотелось пить. Честное слово, здесь физически ощущалось полное отсутствие хотя бы молекулы воды. Из невидимых щелей и трещин в стенах и в дне поднимались струи вонючих сернистых паров. Они в минуту заполняли кратер и заволакивали его противоположный край». Со Стругацкими в мыслях и затаенной тревогой в сердце иду. Мое восхождение на Авачинский — это история про то, как за один день можно обрести веру в себя и потерять ее с треском.
Внизу покорителей Авачи встречают евражки — милые суслики, ставшие в базовом лагере ручными.
С нами идут три проводника — Кирилл, Михаил и Владимир. Кирилл рубит дорогу («Меня не обгонять!»), Владимир в середине, Миша замыкает колонну. Кирилл напутствует: чтобы взойти на вершину, нужно преодолеть себя. Идем. Поначалу о преодолении речь не идет — идти легко, некоторые даже жалуются на частые остановки. Наивные....Поднялись на 2000 м. Обычно здесь устраивают привал — перекусывают, собираются с силами на последний (но очень длительный, часа на два, а то и на три, в зависимости от физической подготовки) рывок. Следующий раз посидеть можно будет только на вершине. Кирилл спрашивает: кто продолжает вверх, а кто спускается вниз? Вниз не хочет никто, вот же она, вершина — буквально рукой подать. Ну типа — мы сильные, мы дойдем. Хотя тут, конечно, главное не переборщить. А то вот была не так давно история. Пошли на вулкан возрастные японцы, годков этак по 80 — самурайский дух и все такое. На полутора тысячах один говорит: «Мне плохо». Но гид (японцы ходят со своими) ему: «Ладно, дойдешь до 2000 и пойдешь назад». И разочарование в голосе — слабак, мол. Ну, на двух тысячах тот турист и умер. Так что самурайский дух самурайским духом, а себя оценивать нужно адекватно.
Идем–идем–идем, потом снова идем– идем — прошли 10 метров. Гусеницей ползем вверх — медленно, но упорно. Тут нужно признаться, что я боюсь высоты — вряд ли подойду к краю незастекленного балкона выше четвертого этажа. А потому, когда мы вступаем на конус, я понимаю, что мне нельзя смотреть ни вниз, ни вверх — чтобы голова не закружилась, коленки не подогнулись, чтобы не потерять равновесие и не свалиться. Закономерный, конечно, вопрос: так зачем я лезу вверх? Ответа не будет — не знаю. Испытать себя, лучше понять мужа, увлеченного в прошлом альпиниста, который жил от одного горного склона к другому, было в его жизни такое время. Хотя, конечно, важнее доказать себе, что я могу. Самурайский, будь он неладен, дух. В дороге я несколько раз называла себя дурой. Ползем.
Кирилл говорит, что, когда начнется красный шлак и мы увидим веревку, за которую нужно цепляться, чтобы не скользить, — считай, пришли. Красный шлак и веревка присыпаны снегом — окончание пути близко–близко, но идти трудно–трудно, воспользоваться вмерзшей в землю веревкой не получается. Кстати, горная болезнь на Камчатке начинается ниже, чем обычно. К тому же Авача дышит и выбрасывает из своих недр совсем не кислород. Что? Перечитайте Стругацких. Так что эйфория, охватившая нас на вершине, могла быть вполне закономерным восторгом, а могла — и легким проявлением той самой «горняшки».
Мы дошли — все, без потерь. Воспарение духа, боль во всем теле, фотографии на память — мы дошли, черт возьми. Черт кажется близким как никогда. Правы были Стругацкие, здесь есть все его атрибуты: горячеющий под рукой красный шлак, дым, выходящий из–под лавовой пробки, которая не дает Аваче проснуться (но ощущение, что она вот–вот это сделает, не оставляет), желтые скопления серы, которую каждый берет с собой на память как материальное доказательство «Я здесь был!». Дышим. Хотелось бы сказать «с облегчением», но не получается: облегчения в этом дыму–аду нет, хотя радость свершения — здесь, с тобой, навсегда.
Спуск оказался самой сложной частью восхождения, вот такой парадокс. Замыкает группу автор.
Не больше получаса наверху — и начинаем спуск. Любой альпинист вам скажет, что дорога вниз нередко тяжелее подъема. Во–первых, потому что психологически вы уже прошли через эмоциональный пик. Во–вторых, потому что снег уже не тот: размяк под солнцем, стал мягче, ослаб, не держит. Именно поэтому настоящие альпинисты в настоящих горах на финальное восхождение выходят посреди ночи — чтобы успеть спуститься по еще твердому снегу. Но у нас ведь все немного иначе — и раз за разом я проваливаюсь, раз за разом глубоко, меня откапывают, и я ползу дальше, проклиная себя за
самоуверенность. У меня ж «комплекс отличницы», и последней я быть не привыкла. А тут иду последней, позади меня только замыкающий Миша да муж Миша рядом — если бы не моя медлительность, давно бы уже спустился. В общем, спуск вниз занял у нас пять с половиной часов, и несколько раз мне хотелось усесться на краю снежника с криком: «Не пойду!» По шлаку идешь пружиня, а на снег ступаешь пяткой, и с какого–то момента каждый такой шаг пронзает колено болью, а потом при каждом подходе к снежнику охватывает паника: не пойду! Но — идешь: так надо. Ты ведь не можешь «включить женщину», не можешь закатить истерику с криками «Зачем ты меня сюда привел?». Очень хочется, но не можешь: это я его сюда привела, это я подарила мужу на день рождения путешествие на Камчатку, это я втянула нас в эту авантюру. Мне сейчас больно до слез, но я сжимаю зубы и иду вперед, философствуя о том, что чувство свершения оглушило. Оглушенные, усталые, мокрые приползаем в лагерь. Но ведь никто и не обещал, что будет легко.
...Камчатка — край без обещаний, но многообещающий. Уезжаем с ощущением незавершенности. Наверное, все с таким уезжают. Мы смахиваем слезу, наши проводники Кирилл, Миша, Саша, Володя и Сергей, боевой повар Лера (ее эпическая битва с пять раз возвращавшимся за нашими припасами медведем останется в памяти навсегда), не менее боевой помощник повара Валера и, конечно, молчаливый и надежный, как его «Урал», водитель Саня — слез не льют: завтра у них новая группа, новые туристы пойдут по нашему маршруту. Мы расстаемся не с обещанием, но с желанием вернуться. Создаем группу в WhatsApp и даже сейчас, два месяца после возвращения, активно общаемся. Люди — самое лучшее, что случается с нами в путешествиях. Мы еще вернемся, Камчатка!
plesk@sb.by
