Все начинается с любви

Ольга Клебанович — о Вассе, времени и о себе

В Национальном академическом драматическом театре имени М.Горького, который мы по привычке называем Русским театром, сыграли премьеру спектакля «Васса». Для постановки была взята первая редакция пьесы Горького (1910 г.). Заглавную роль исполнила Ольга Клебанович, признанный и титулованный мастер сцены, которой уже не раз доводилось создавать образы матерей («Деметриус» Ф.Шиллера, «Дядюшкин сон» Ф.Достоевского, «Доходное место» А.Островского). Замечу, с ролью Вассы народная артистка, на мой взгляд, справилась блестяще. За талант быть подлинным партнером режиссера Клебанович ходит в лидерах любимых артисток Модеста Абрамова, постановщика спектакля, потому что способна слышать, чего от нее хотят, и продуцировать богатые нюансы, творя образы.

В заданной системе координат семейной драмы Горького Клебанович — Васса существует без мелодраматизма и надрыва. Она умна, жестка и сурова, гасит в себе любое проявление любви к тем, кого так любит и ради которых нарушает заповедь «не убий». Ее чувства столь спрессованны, что, кажется, и раскрыть их она уже не в состоянии. Но ты все равно знаешь, чувствуешь — душа Вассы не забыла: все начинается с любви.

— Ольга, почему ты все–таки захотела сыграть первую редакцию пьесы Горького, ведь вторая более выигрышная, можно сказать, бенефисная?

— Первый вариант пьесы мне кажется более цельным. В ней есть ансамблевость — другим актерам есть что играть.

— О твоем мощном волевом начале в театральных кругах мнение уж давно сложилось и его трудно поколебать. Не раз сама была свидетелем твоей реакции на это суждение...

— Не то чтобы не по душе. Просто я — другая, не столь сильная, не столь волевая. Если Васса берет обстоятельства, что называется, за горло и подчиняет себе, я в жизни их отпускаю, против волн не плыву, не истощаю себя борьбой и на берег выкатываюсь вместе с волной. В моей личной жизни были драматические интонации, у моей героини — трагические. Она ведь перешагнула нравственный барьер и дала согласие на убийство.

— Приходилось ли тебе, работая над ролью Вассы (да и когда выстраиваешь другие роли матерей), экстраполировать образ на свою судьбу и свои взаимоотношения с детьми?

— Да нет, никогда этого не делала. Конечно, мы пользуемся своим нажитым и какие–то эмоциональные личные моменты в работе актера присутствуют. Если поверхностно подходить, то в каждой женщине–матери есть немножко от Вассы: все мы хотим счастья своим детям. Но я не накладываю свою жизнь на роль и не провожу параллель, в противном случае уйду неизвестно куда.

— Наступает ли на сцене минута, когда ты вся целиком существуешь в иной реальности, забывая о том, что ты Ольга Клебанович?

— Состояние существования в иллюзорной реальности, придуманной драматургом, выстроенной режиссером и тобой в образе — это странное двойственное состояние. С одной стороны, ты вроде бы и погружена в другой мир, но с другой — себя контролируешь, находясь в атмосфере этого мира. И уйти в нее целиком, к счастью, не дает ощущение некоей тончайшей, упругой мембраны, которая всегда присутствует между тобой и образом.

— Как проходит твой день, когда вечером играешь премьеру или обкатанный спектакль?

— Перед премьерой испытываю так называемый традиционный выпускной невроз. Это нормальное состояние, когда до 4 утра не спишь и размышления не прекращаются. А что касается обкатанных спектаклей, то где–то уже с 15.00 я — недоступна, у меня и телефон часто отключен. А если говорить и приходится, то начинаю окружать себя диалогами с людьми в том характере персонажа, который играю вечером. Играю, к примеру, Адъютантшу («Адъютант–Ша его величества» Иржи Губача. — Прим. авт.) — у меня открытый характер: могу шутить, рассказывать анекдоты. Если это «Дядюшкин сон», то я не могу себе позволить дома чистить картошку, мои руки должны быть ухоженными больше обычного. Появляется и некая велеречивость в диалоге с окружающими, то есть я перестраиваюсь под образ. Иначе нельзя: такая наша профессия. И если актер похожим образом не настраивается, тогда он, на мой взгляд, просто чтец–декламатор.

— Не является ли твоя подготовка к перевоплощению на сцене потерей собственной жизни?

— Ни в коем случае, это просто умение войти в жизнь персонажа. Есть и другая крайность. Случается, что актеры в жизни присваивает себе достоинства образа. Сыграл, скажем, короля, и в жизни ведет себя по–королевски, погружаясь в иллюзию царственного величия. Забавно иногда такие внешние проявления наблюдать. К счастью, я человек здоровый, да и жизнь не дает погружаться в иллюзию.

— А вот интересно, как ты объяснишь сегодняшнее нашествие классики на театр?

— Мы задолжали городу, зрителям. Сейчас в театре все еще сохраняется очень большой крен в развлекательность, а должен быть баланс. Пришло, как мне кажется, время баланса. И потом, что лучше, как не классика, скажет нам, чем ценен человек.

— И чем же он, человек, ценен? Ты про свет в конце туннеля?

— Без света невозможно. Поэтому мне нравится работать с Модестом Абрамовым. Он всегда оставляет надежду на лучшее. Во всяком случае, лично я не могу жить, не надеясь на лучшее в себе, в других людях, в самой жизни. В нас столько всего намешано. Поступаем дурно, а потом мучаемся, тоскуем по некоей гармонии, идеалу, коим не являемся. Но благодаря этому стремлению человечество не дичает. Вот такой искренней тягой жить согласно заповедям человек и ценен.

Фото Александра ДМИТРИЕВА.