Солист белорусской оперы Олег Гордынец на гастроли возил ядро, чтобы тренироваться между спектаклями

И конечно же, доставка театральных костюмов в обязанности певца не входила, хотя костюмерам помогал часто. Грех было не помочь с его–то силой... Полгода назад в Несвиже, куда Национальный академический Большой театр оперы и балета уже традиционно приглашал публику на свои летние спектакли, Олег, как обычно, ухватил все костюмы разом и понес на третий этаж. На 13–й ступеньке споткнулся (сам он никогда не был суеверным, это друзья позже увидели в той ступеньке зловещий знак), потерял равновесие, сломал плечо. Даже врачи сочли травму несерьезной, Олег же тем более спешил вернуться на сцену, компенсировать публике эмоции за два концерта, в которых не смог спеть из–за нелепого происшествия, хотя билеты были давно распроданы. Считал дни, когда сможет снова пойти в спортивный зал, планировал новый маршрут для сплава на своем уникальном катамаране, с которым легко проходил самые опасные пороги там, откуда возвращались немногие... Казалось, слова «тяжело» для него не существовало в принципе. Уверенно получал чемпионские звания и выступал перед 12–тысячной публикой. Пел в церкви и исполнял гимны для друзей–спортсменов, даже примета появилась: мол, если Гордынец споет на международных соревнованиях, наши точно выиграют. Все успевал. И наверняка еще мог бы доказать своему театру, что по–прежнему заслуживает звания ведущего мастера сцены, если бы... Объяснить, почему в 53 года сердце такого могучего человека внезапно остановилось, не смог никто. Но в сети остался не только ролик, где Олег Гордынец надувает грелку и через пару секунд она взрывается (чистый экспромт, заснятый прямо в театральном коридоре для одной из телепередач с участием титулованных спортсменов, которым этот трюк не удался). Осталось немало других записей, остался уникальный голос, которому покорялся любой репертуар.

— Такой кантилены я не слышал больше ни у кого, — вспоминает солист Национального академического Большого театра оперы и балета Андрей Морозов. — Удивительно красивый тембр, глубокий, обволакивающий голос, богатый обертонами. Заслушивался им еще в оркестре (в театр я пришел сразу как музыкант, тубист, как вокалист окончил консерваторию позже). Помню, в прослушивании на роль жреца Захарии в опере Верди «Набукко» Олег пел последним. Не хочу обидеть коллег, но практически всем эта партия давалась с большим напряжением, и тут вышел он. И зазвучал — так спокойно, сокровенно.

В походах я любил наблюдать за Олегом со стороны. Одним своим видом он внушал ощущение надежности. Бесшабашный риск ему был несвойственен, что в пении, что в жизни. Все делал неспешно, но всегда оказывался в нужном месте в правильное время. Двигался уверенно и размеренно независимо от веса своего рюкзака. А маршруты были сложнейшие: вдоль берегов рек, которые Олег выбирал для сплавов, таблички с именами погибших часто находили одна на другую. Предпочитал безлюдные, заповедные места. Вымотанный гастролями, мечтал: «Скоро будет одна только природа и никого вокруг»... Кстати, в свои походы редко ходил без гитары и никогда — без фотоаппарата и блокнота. Записывал странные, часто просто фантастические истории людей, которых встречал по пути. Под гитару у костра мог петь до утра — репертуар был безграничный: и джаз, и романсы — все звучало очень достойно, аккомпанировал себе прекрасно... На гастроли вез с собой ядро, чтобы тренироваться между спектаклями. И мастерски фотографировал — значительная часть фотоархива театра была сделана Олегом. Все ему удавалось, везде был профессионалом.

Человека здоровее его в театре точно не было. Только сойдет лед, Олег планирует поход по белорусским рекам. Иногда к нему присоединялся я. Однажды в одном из таких походов наша байдарка перевернулась. Сушиться было некогда, нужно было успеть к ночному поезду, к репетициям. Когда собирали байдарку, ледяной коркой были покрыты оба. Но это так и осталось единственным неприятным воспоминанием.

— Бывало, после «Севильского цирюльника», в котором лет 10 или больше Олег выходил с партией Бартоло, а я пел Фигаро, он подхватывал меня одной рукой, сажал на плечо мои 100 кг и, шутя, нес в режиссерское управление, — с улыбкой продолжает тему солист театра Александр Краснодубский. — Еще не забуду, как во время гастролей на Кипре он готовился к очередным соревнованиям по толканию ядра и играючи отжал от груди штангу весом 205 кило в местном спортзале. Все, кто там был, похватали фотоаппараты, и назавтра газеты вышли с фотографией Олега на первых полосах, сообщив, что солист белорусской оперы побил все рекорды Кипра по пауэрлифтингу. К слову, его личный рекорд был значительно больше.

Он часто напоминал мне Портоса из романов Дюма. Если что–то решил, значит, так и будет. Без вариантов. Как именно все сложится — решится в процессе, но будет. Сложных ситуаций для него будто не существовало. «Иваныч, не бери в голову, — говорил мне, заметив мою озабоченность, — все ерунда, выходим и работаем». Все легко, все просто...

— Название нашему проекту придумал Олег, — рассказывает руководитель проекта «Голоса без границ» Людмила Чистякова. — Действительно, голоса собрались уникальные, границы и вокальные, и территориальные стали условными. Гриша Полещук, много лет выступающий на венской оперной сцене и в других европейских театрах. Лена Синявская со своим безграничным диапазоном, чей голос сравнивали во Франции с пением Дивы из «Пятого элемента» Люка Бессона. Олег... «Ты же спел практически со всеми солистами «Ла Скала», — провоцировала я его во время наших кухонных посиделок. — Мог бы жить в любой стране, прославился бы на весь мир». Олег только улыбался: «На этой земле я родился, здесь и умру. А если б куда и уехал, так только в Сибирь. Туда, где настоящие мужики».

«Можно к вам приехать?» — спросил он у меня однажды, когда я собиралась навестить маму в Тирасполе. Я только пожала плечами, не придав этим словам никакого значения. Уехала... И вдруг, помогая маме во дворе, слышу знакомый голос. Зову: «Мама, послушай скорее, Олег по радио поет!» Следом слышу «Браво, браво!» и вижу за калиткой Олега с гитарой, а вокруг — целую улицу людей, собравшихся на его пение. Тогда за пару дней он не только отремонтировал моей маме все, что требовало ремонта, но и соседям умудрился помочь. «Да пусть он ничего не делает, только поет», — просили соседи. Концерт в Тирасполе был запланирован на этот год.

Он был настоящим, надежным другом. Если его имя значилось на афише концерта, я была спокойна: даже если полетит микрофон и откажет весь звук, Олег спасет ситуацию. Споет за всех, починит, что–то придумает... Вот он снова уехал в поход. Маршрут рискованный, как обычно. Звонит: мол, все хорошо, можно не волноваться насчет концерта, вернусь в срок, все живы, здоровы. А после я узнала, что ради этого звонка ему пришлось долго идти через ночной лес, переплывать речку и искать место повыше, где можно было поймать телефонный сигнал. Только для того, чтобы сообщить, что не подведет.

На компьютерной заставке у него красовалась мышка. Та самая, которая приходила к нему по ночам в одном из последних походов. Все спали, а Олег что–то записывал, сочинял стихи. И подкармливал мышку... Возвращаемся в Минск после одного из выступлений, и вдруг прямо перед машиной — огромная черепаха. Олег успел затормозить, а черепаху решил забрать себе. Назвал ее Джек Миссисипский. Покупал ей королевские креветки, волновался о ее самочувствии, когда уезжал. Если рядом были дети, во дворе, на концерте ли, через минуту они уже висели на нем гроздьями.

— Каким он был? — переспрашивает сын Антон. — Большим, добрым. Вспоминаю его — и сразу вижу улыбку, руки, разведенные для объятий... В последние годы часто говорил мне, что добился всего, чего хотел. О чем мечтал, все получалось.

za–ir@list.ru

Фото  из  семейного  архива

Советская Белоруссия № 46 (24928). Суббота, 12 марта 2016