Все, что было не со мной...

Мои родители, я и мои дети — три поколения, живущие после войны. И хоть о событиях 1941 — 1945 годов мы говорим редко, но странным образом вздрагиваем каждый раз, когда слышим взрывы салютов. А это, слава богу, единственный резкий звук в нашей жизни, но в этот момент я вижу в глазах своих детей невероятный страх. Одно мгновение — и его сменит восторг от созерцания развернувшейся в небе огненной картины. Но это начало, первое бессознательное в восприятии, пробирает меня до дрожи, и я скрываю от всех, что страшное вижу, и никому не пересказываю свои сны о том, свидетельницей чего я не была, но словно наяву переживаю уже не одну тысячу раз. Я это придумала себе или есть все–таки родовая память, в которой, словно залежи торфа, спрессовано то, что довелось пережить моим предкам? И не моим тоже. Потому что то, что я вижу, похоже на киноархив историй многих людей — странные сюжеты, ужасные смерти. И моя дочь прибегает ночью — мне снилось, что нас всех убили... И сын просит купить военную форму, чтобы защитить нас. И прячется в цветнике, и стреляет из–за ёлки по невидимому врагу. Мы — три поколения без войны, но наш метаболизм еще не справился с болью и страхом, мы еще на войне. Она внутри, от этого не легче. А может, еще и хуже, потому что нас считают выздоровевшими, счастливчиками, мирным поколением, и мы держим под водой этот мяч, который в силу своего объема рвется наружу, но как об этом сказать? Как вот так просто прийти на этот бесконечный праздник жизни и, улыбаясь, пожав плечами, потому что непонятно самой, отчего это, поделиться, что мне снился ребенок с пулей в голове. Мне посоветуют отдохнуть, скорее всего. Потому что я в целом здоровый человек, видимо, стресс или что–то еще. Но. Это с самого детства.

В детстве, мне было лет пять, мы с бабушкой возили обеды студентам на торфоразработки. Пока они ели за большим деревянным столом, который сколотили из всяких попавшихся под руку досок и поставили посреди разрытого поля, мы ходили в лес. Там голубика и багульник. И куча странных мест — канавы, поросшие камышом, перепрыгнешь и найдешь полянку с ягодами, выкорчеванные деревья, рядом следы копыт — лось, что ли? Мне казалось, что все сказки начинаются в этом лесу, из которого люди достали торф. Вдыхая сумасшедший аромат багульника, я любила лечь на мох и смотреть в небо, и когда так лежала, представляла себя летчиком сбитого самолета, которому нужно прорваться к своим, потом ползла и следила, чтобы бабуля не застукала меня за этой странной игрой. Реальность со студентами, жующими где–то там за столом тефтели с пюре, надрывалась, пропуская меня в фантазию о войне. Собственно, каждый ребенок моего детства туда ходил, в эту щель. Отчего мы так часто играли в войну? Потому ли, что по телевидению и на уроках нам, не переставая, рассказывали о подвигах? Потому ли, что снимали фильмы и писали книги? Называли отряды именами пионеров–героев? Не давали забыть? И знаете, я думаю, нет. Я думаю, что, играя, мы освобождались от внутреннего груза, от тех страшных снов и воспоминаний не нашей биографии, но нашей души.

Сколько должно пройти времени, чтобы война ушла? Закончилась? Утихла в нас?

Много лет спустя я снова попала в лес, где добывали торф. Те же канавы и вывернутые корни деревьев. Вспомнила и бабушку, и запах щей из бидонов, которые разливали в алюминиевые миски, чтобы студенты аппетитно хлебали. Багульник... Я все еще верю в твою сказочность, лес без торфа. Иду и слушаю. А что слышно... Тихо–тихо. Спокойно. И много мира. Пусть так! Слышишь, лес со сказками? Наколдуй мир навсегда и счастья побольше. Следов копыт и ягод. Сладких снов моим деткам. Убаюкивающей неги. Предвкушения нового дня. И может, успокоится эта война во мне... Или она нужна там, внутри? Чтобы предостерегать. Чтобы напоминать. Учить ценить. И никогда впредь не повторяться наяву. Тогда понятно, зачем я несу это в себе. И я чуть что пронзительно напомню тем, кто забыл... Не надо войны.

sulim@sb.by