С продюсером и поэтом–текстовиком Владимиром Кубышкиным мы знакомы более 10 лет. Довелось рецензировать дебютный альбом, выпущенный компанией Bulba Records, одним из основателей которой он был. Сегодня этот талантливый человек работает в «Музыкальном продюсерском центре» Андрея Калины, а продюсерские проекты Владимира — Аня Шаркунова и Герман — всем известны. Беседой с Кубышкиным мы решили отметить круглую дату: его 15–летнее пребывание в шоу–бизнесе.
Медицине ноты не нужны
— На какой музыке воспитывались, Владимир? Наверняка на рок–н–ролле...
— Был «металлистом» и слушал хард–н–хэви, носил длинные волосы и получал за это все в школе «неуды» по поведению. А с 1985–го увлекся Depeche Mode, Duran Duran, a–ha. Из советской музыки — питерская волна русского рока. Из белорусской — «7 герц», «Сузор’е». До сих пор люблю рок–н–ролл во всех его видах.
— В «музыкалку» ходили?
— Нет. Я и сейчас нот почти не знаю. Медицинское образование есть. Два медицинских.
— С этого места...
— ...подробнее. Мой приятель, живший в соседнем доме, с детства мечтал о профессии врача. Он и убедил меня после восьмого класса пойти в медицинское училище. В моем аттестате красовались шесть «троек», в том числе по химии — ключевому предмету для поступающих в медицинский. Но каким–то чудом я поступил. Может, из–за того, что мальчики в такие заведения почти не шли. В группе было только двое парней — я и мой сосед, а через два года и его отчислили. Учился я на фельдшера, а по окончании учебы призвали в армию.
— И какие войска могут гордиться вами?
— Ракетные войска стратегического назначения. Сначала служил под Москвой, потом отправили в учебку в Украину, оттуда — снова в Москву, а позже началась так называемая «целина», когда мы, солдаты, мотались по всему Советскому Союзу, спасая урожай. В Хакасии видел диких медведей, а местные жители там скакали на конях без седел. Полгода провел в Белоруссии — на базе с ракетами СС–20 с совершенно безумной системой охраны: многоуровневой, с несколькими кругами сигнализации, камерами наблюдения, проволокой под напряжением в 10 тысяч вольт. Кабан, запутавшийся в ней, сгорал наполовину, а от зайцев вообще ничего не оставалось. Работал в санчасти фактически на офицерской должности, имея все соответствующие блага. Повара, мои лучшие друзья, были узбеками; заведующие складами — дагестанцами; банщики — эстонцами. Интересная такая национальная дифференциация. И все мы друг другу делали подарки. Узбеки приносили вкусную еду, дагестанцы — всякие полезные вещи, например, танковый зимний комбинезон, с подстежкой и меховым воротником (он у меня до сих пор хранится), или яловые сапоги, или ремень кожаный... Словом, демобилизовался я при полном параде и в звании старшего сержанта.
— В военный профилирующий институт не пробовали подать документы?
— Армии мне хватило. Я поступил учиться на стоматолога в Минский государственный медицинский институт. Хорошая специальность. Кстати, химию сдал на «пять». Но меня ждали пять лет кошмарной жизни. Нагрузки сумасшедшие, приходилось заучивать огромные объемы материалов. Мы почти не собирались, чтобы расслабиться за рюмкой, о дискотеках просто не думали. К тому же я подрабатывал на скорой помощи — брал ночную смену, а в выходные дежурил сутками: в деньгах нуждался. Но учился хорошо. Распределиться должен был в Брест, но из Минска уезжать не хотелось, и я взял свободный диплом. Стал дожидаться, пока освободится место ортопеда в одном заведении. И чтобы не сидеть без дела, устроился в пункт обмена валюты, где меня случайно и увидел мой приятель, с которым мы когда–то поступали в медицинское училище. Он уже к тому времени стал учредителем коммерческого банка, куда меня и позвал. На этом моя медицинская карьера закончилась.
Три честных способа
— В шоу–бизнес в каком году попали?
— В 1997–м. Познакомился на чьем–то дне рождения с человеком, открывшим мне глаза на то, что я являюсь шоуменом. Он сам пытался петь, варился в эстрадной каше и, наверное, увидев во мне инвестора, стал агитировать меня сделать из него звезду. Я же приехал на машине, в руке — мобильный телефон, что в то время было признаком принадлежности к особой категории людей. На него это все и произвело впечатление. И тут я понял, что хочу заняться шоу–бизнесом.
— Поманила продюсерская стезя...
— У меня были некие финансы, я абсолютно четко понимал, что хочу иметь свой бизнес именно в поп–музыке, а не в роке, так как настоящий рок–н–ролл, по–моему, должен делаться самими рок–музыкантами. С Виталием Пензиным, тогда начинающим композитором и аранжировщиком, создали студию. И первой в ней записала две композиции Наталья Кудрина, ныне известная как певица Венера. Но ей предложили поехать на гарантированные заработки в Бахрейн, и она как уже человек опытный, естественно, выбрала этот вариант, а не сотрудничество со мной. Следующей моей группой стала Diesel Action (сегодня — «Чук и Гек»). Через полгода нам надоело перетягивать одеяло каждый в свою сторону, выясняя, кто главнее — музыканты или продюсер, и мы расстались.
— Тексты вы писали?
— Я их покупал, но мне они не нравились. И на каком–то этапе сам стал сочинять. Опыт отсутствовал напрочь, если не считать студенческих капустников. И до сих пор песня мне дается нелегко — слова я могу сочинять месяц. Для меня текст — алгоритм, а не выброс душевных эмоций.
— Наконец, группа «Лето»...
— Мы с Кириллом Слукой объявили кастинг через «Радио «Би–эй». И целый месяц прослушивали девочек. Отобрали трех человек, а хореографом взяли Аню Богданову, которая, как оказалось, очень хорошо поет, и в итоге она стала одной из солисток. Солировала у нас и Оксана Ковалевская, позже ушедшая в ансамбль «Краски», где и превратилась в настоящую звезду. Как только появилась песня «Понедельник без тебя», случилось чудо — мне поступило несколько предложений из Москвы, причем от разных компаний, записать альбом именно у них. Выбрали лейбл Real Records. Вскоре группа «Лето» попала на «Песню года». То есть москвичи в проект инвестировали какие–то средства. Нам снимали квартиру в центре Москвы, выделяли деньги на жизнь и предоставляли возможность заниматься творчеством. Но Real был дочерней структурой канала ОРТ, крупный пакет акций в нем принадлежал Борису Березовскому, а его тогда «прессовали». И компанию перестали финансировать. Соответственно прекратились вливания и в коллектив. Мы еще какое–то время по инерции выступали, а в 2003–м я, поняв, что ничего лучшего с нами уже не случится, вернулся в Минск.
— И занялись поисками Шаркуновой?
— Мне нужна была интеллигентная, изящная, хрупкая, симпатичная девушка, способная петь конкретный репертуар, рассчитанный на определенную аудиторию. И я нашел Аню на проекте «Звездный дилижанс».
Деньги в белорусском музыкальном бизнесе можно зарабатывать тремя способами. Первый — билетные концерты в областных и районных городах, но для этого надо из себя что–то представлять, тебя должны знать и любить, а такое признание приходит с годами. Второй — «корпоративы», но есть артисты, выступающие на них за 100 долларов, а есть — за 1.000, все опять–таки зависит от известности и качества «продукта». И третий — клубы. Аня попадает в формат всех групп. Как и Герман, просто с ним мы начали сотрудничать позднее. И он, и Шаркунова оказались последними из исполнителей, успевших втиснуться в нишу популярной музыки, нормально оплачивающейся. Для новых певцов и певиц, надеющихся жить только за счет творчества, в ней места уже нет. Их ценовой уровень будет иным. Аня даже вытеснила из обоймы часть артистов, которые по популярности и востребованности стояли на ступеньку ниже, чем она. И своим талантом вытеснила, и с помощью агрессивной политики, проводимой нами в медиапространстве.
Бонус–трек
— Как развивалась наша эстрада с 1997–го?
— Один из важных моментов — решение о трансляции 75 процентов белорусской музыки в эфире радиостанций. Это был прогрессивный шаг. Пришли новые артисты с новыми песнями. О качестве некоторых из них можно спорить, но рынок нашей эстрады оживился. Но все должно быть мобильно, и сейчас я бы снизил границу до 25 — 30 процентов. Потому что у авторов иссяк запас песен, с которыми они раньше могли пробиться в ротации. Стало меньше интересных композиций, и FM–станции вынуждены брать в свои плей–листы низкосортные произведения. Невозможно писать так много хорошей музыки в маленькой стране. Россияне, кстати, тоже выработали все архивы и недра. И если мы снизим цифру, то моментально возрастет конкуренция между сочинителями, что заставит их не гнаться за количеством.
За эти годы у нас появились по–настоящему профессиональные исполнители, не сидящие на зарплате, а собственным трудом обеспечивающие себя. Им не выдают концертные костюмы, они сами их покупают или шьют. Ставят такие номера, которые хотят, делают прически, которые им нравятся, создают шоу–программы, набирают балет — и все за свои заработанные деньги.
— А насколько белорусская эстрада современна и технологична?
— Она такая, какая есть. Хочешь послушать модную музыку — покупай ее в магазинах или «скачивай» из интернета. Глупо вкладывать безумные средства в дорогих иностранных композиторов, текстовиков, аранжировщиков, саундпродюсеров, если деньги не отобьются. Я констатирую очевидные вещи: в маленькой стране может быть только маленький шоу–бизнес, ничего общего не имеющий даже с российским. Бесполезно на уровне «корпоративов» гнаться за мировыми музыкальными тенденциями. И не стоит переживать по этому поводу.
