Кирилловна выглядит значительно моложе своих 60 с «хвостиком». Ладно скроенная, крепко сшитая. Свежа, энергична. Аккуратно причесаны темные волосы. Большие карие глаза, взгляд теплый с лукавинкой. Муж умер давно. Ей одиноко в пустой квартире. Поэтому дом родной — больница, где Кирилловна уже более четверти века работает санитаркой в травматологическом отделении.
Речь ее пересыпана специфическими устойчивыми словосочетаниями, которые смело можно назвать афоризмами: «В больнице, как в бане, все равны», «Мужику не должно болеть», «Кто утку не выносил, тот не понимает». И т.п. Самый потрясающий философский посыл: «Врач оперирует, лечит — санитарка».
В общении со страдальцами, которые маются в палатах, Кирилловна ворчлива, резка и грубовата. В сердцах может и «матерок» запустить. Но болеющие не обижаются. Потому как ворчит, ругается незлобливо, с озорным прищуром и легкой, еле заметной улыбкой. И вообще, к вынужденным постояльцам больницы относится она, как к малым детям. Пожурит за капризничанье и тут же позаботится — перестелит простыню, поправит подушку, поднимет упавшую с тумбочки газету... Причем делает это как бы невзначай, походя.
В больнице развернута борьба за здоровый образ жизни пациентов и персонала. Посему наряду со всем прочим категорически запрещено курение. Но ходячие курильщики все равно дымят. В туалете. В связи с этим размеренный медицинский покой и палатную тишину временами взрывают нервные скандалы. Скандалят санитарки. Скандалят и жалуются врачам. Кирилловна не скандалит и не жалуется. Называет курильщиков «гадами» и несколько раз в день терпеливо прибирает и проветривает прокуренный насквозь туалет.
На четвертые сутки пребывания в лечебнице ловлю себя на мысли, что с нетерпением жду, когда Кирилловна заступит на дежурство. Ее появление словно раздвигает замкнутое пространство палаты. Становится светлее, теплее, уютнее. А главное, микшируется чувство беспомощной оторванности от мира, которое «воленс ноленс» в той или иной мере испытывает каждый оказавшийся здесь из–за пощечины судьбы.
...После ужина Кирилловна разносит утки. Даже для ходячих. «Чтоб не шлялись ночью по коридору и не будили «нормальных инвалидов». В каждой палате задерживается. Судачит о житье–бытье. И... рассказывает анекдоты. Володя, старожил (стаж пребывания в травматологическом «узилище» более 2 месяцев. — Авт.) нашей 315–й, просит Кирилловну поведать для новичков о ее «несостоявшейся любви». Кирилловна присаживается на табурет. Рассказ короткий, но яркий. Приглянулся ей пациент со сломанной ногой. Видный мужчина лет 50 с приличным гаком. Холостой. Крановщик. Приехал «с северов» навестить родину. Любуясь вечерней Свислочью, поскользнулся на мокром асфальте... Когда горемыку выписали, Кирилловна пригласила его в гости. Отварила молодой картошечки с укропчиком. Пошла в магазин. За селедочкой и бутылочкой. Возвратилась: ни кавалера, ни личных сбережений — 400 долларов и 600.000 рублей, ни кастрюльки с картошкой. Крановщика в конце концов разыскали. Материальный ущерб возмещает — ежемесячно переводит 20 процентов от зарплаты. Но деньги ее мало волнуют. «Сердце обманул, — говорит Кирилловна. — И картошку спер. А какая была картошка! Два часа на «Комаровке» выбирала».
Палата содрогается от громоподобного хохота. Сергею врачи с огромным трудом спасли ногу, кости которой были раздроблены на кусочки. После сложнейшей операции она в катетерах, сплетающихся в огромный пугающий клубок. Сергею очень больно. Но и он смеется до слез. Кирилловна улыбается. Не губами. Уголками глаз. Выключает свет и уходит. Я долго не могу уснуть. Смотрю в темноту, чуть разбавленную струящимся в окно бледным фонарным светом. И думаю о том, что в любимом афоризме Кирилловны насчет врачей, которые оперируют, и санитарок, которые лечат, есть, вероятно, большая доля истины. Если, конечно, санитарки такие, как она сама. И еще о том, что человеку для поддержания душевного равновесия иной раз нужно совсем немного. Достаточно обыкновенного участия. Только очень естественного и искреннего.
