Крымская война повлияла на мировую политику, изменила представление о военном искусстве, ударила по экономике, но самый запоминающийся след она оставила в медицине. И не потому, что в разгар кампании император Николай I принимал парад в легком мундире, простудился, да и умер от пневмонии. Не потому, что на Малаховом кургане выстрелом снайпера был смертельно ранен российский адмирал Павел Нахимов. Не потому, что не где–нибудь, а в Севастополе скончался от холеры британский фельдмаршал Фицрой Джеймс Генри Сомерсет, 1–й барон Раглан. Не потому, что ядром оторвало голову контр–адмиралу русского флота Владимиру Истомину. И даже не потому, что Лев Толстой умудрился увидеть с Малахова кургана зарево московского пожара 1812 года, описать его на страницах «Войны и мира», где среди прочего оставил такую характеристику о лечении Пьера Безухова («Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все–таки выздоровел»), что был едва ли не проклят всем врачебным сообществом. Нет, командовавшего батареей в сражении при реке Черной Льва Николаевича еще только ждала слава сочинителя «Севастопольских рассказов», когда Николай Пирогов уже заложил основы военно–полевой хирургии, а две женщины заслужили почет и уважение своей отвагой и милосердием. Одну из них весь мир знает как Флоренс Найтингейл, о другой известно меньше, большинство называет ее Дашей Севастопольской, хотя на самом деле она была Дарьей Михайловой.
Крымская война, прославившая Флоренс как «леди со светильником», разделила ее жизнь на «до» и «после». В довоенной биографии остались обеспеченное детство, мечты о любви, неудачные помолвки, поиски себя и внезапное решение пойти работать сиделкой в больницу для неимущих. Биографы Найтингейл сегодня рассказывают, что, когда она объявила родителям о своем выборе, у ее матери случился сердечный приступ, отец не разговаривал со строптивой дочерью два дня, а в светских гостиных Лондона бурно обсуждали семейный скандал у Найтингейлов и очередное «милое чудачество» двадцатичетырехлетней аристократки. Очередное, потому что под первым все понимали помолвку, которую вопреки тогдашним традициям Флоренс отважно разорвала сама. Второй раз замуж она соберется уже будучи сестрой милосердия. Но тут уже жених потребовал от невесты дать обещание, что она позабудет свои «непристойные увлечения». Под этим подразумевались конспекты и лазареты, но, как нетрудно догадаться, он получил яростный отказ, и в Крым неугомонная Найтингейл отправилась будучи 34–летней «старой девой».
Война — это страшно. Это гангрена, это тиф, это холера. Это трупные мухи. Но это еще и люди. Имя Найтингейл разлетелось из Крыма на устах солдат, которые не переставали вспоминать о доброй леди, которая по ночам с лампой в руках сама обходила палаты с больными. Благодаря налаженной ею системе ухода за больными смертность в лазаретах снизилась в двадцать раз. Но женские силы не были безграничны. На фоне постоянного переутомления у Флоренс случился тяжелейший инсульт, навсегда приковавший ее к инвалидному креслу...
Когда неприятельский флот показался на рейде Севастополя, Дарье Михайловой было всего 15. Тогда в российской армии никто не разрешал девушкам помогать солдатам. Так она, во многом случайно оказавшись в эпицентре боевых действий, переоделась матросом и принялась, как умела, обмывать раны, перевязывать, утешать и помогать несчастным. Вскоре вокруг нее образовался перевязочный пункт. Когда Николаю I сообщили о поступке Дарьи Михайловой, которую народ нарек Севастопольской, царь наградил ее золотой медалью с надписанием «За усердие». Сверх того ей было даровано пятьсот рублей серебром и заявлено, что по выходу ее в замужество государь пожалует еще 1.000 рублей серебром на обзаведение. После войны Даша купила трактир, вышла замуж, но семейная жизнь не сложилась, детей у нее не было. Сведений о ее смерти не сохранилось, в ходу лишь разнообразные версии, но, я полагаю, многим покажется удивительной та из них, по которой Дарья Севастопольская скончалась в один год с Флоренс Найтингейл. Год этот был 1910–м, и до начала революции в жизни, а не только в медицине, оставалось тогда совсем ничего.
«Октябрьская социалистическая революция, положившая начало уничтожению всякой классовой эксплуатации, уничтожению самих классов, одновременно положила начало полному и окончательному раскрепощению женщин. Ни в одной стране мира женщина не пользуется таким полным равноправием во всех областях политической, общественной жизни и в семейном быту, как в СССР. Ни в одной стране мира женщина, как мать и гражданка, на которой лежит большая и ответственная обязанность рождения и воспитания граждан, не пользуется таким уважением и защитой закона, как в СССР... Ленин еще в 1913 г. писал, что сознательные рабочие — «безусловные враги неомальтузианства, этого течения для мещанской парочки, заскорузлой и себялюбивой, которая бормочет испуганно: самим бы, дай бог, продержаться как–нибудь, а детей уж лучше ненадобно...» Только в условиях социализма, где отсутствует эксплуатация человека человеком и где женщина является полноправным членом общества, а прогрессирующее повышение материального благосостояния трудящихся является законом общественного развития, можно серьезно поставить борьбу с абортами, в том числе и путем запретительных законов... В связи с изложенным ЦИК И СНК Союза ССР постановляют:
1. В связи с установленной вредностью абортов запретить производство таковых как в больницах и специальных лечебных заведениях, так и на дому у врачей и на частных квартирах беременных. Производство абортов допустить исключительно в тех случаях, когда продолжение беременности представляет угрозу жизни...
2. За производство абортов вне больниц или в больнице, но с нарушением указанных условий, установить уголовное наказание врачу, производящему аборт, — от одного года до двух лет тюремного заключения...
3. За понуждение женщины к производству аборта установить уголовное наказание — тюремное заключение до 2 лет.
4. В отношении беременных женщин, производящих аборт в нарушение указанного запрещения, установить как уголовное наказание общественное порицание, а при повторном нарушении закона о запрещении абортов — штраф до 300 рублей» («О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах», 29.06.1936).
Говоря сегодня о медицине и медсестрах, безусловно, нельзя не вспомнить и об удостоенной в 1965 году медали Флоренс Найтингейл (с 1912 года ею награждают медсестер за преданность делу и храбрость) полочанке Зинаиде Туснолобовой-Марченко. В Великую Отечественную за 8 месяцев пребывания на фронте она вынесла с поля боя 128 раненых. В феврале 1943-го в бою под Курском была тяжело ранена, обморожена, сутки пролежала среди трупов. Вследствие обморожения лишилась рук и ног. После обращения Зинаиды к рабочим, публикации открытого письма воинам 1–го Прибалтийского фронта, лозунг «За Зину Туснолобову!» появился на бортах многих танков, самолетов и орудий. За нее шли в бой и одерживали победу.
«В лечебное учреждение поступил больной. Прежде чем начать осмотр, врач обычно беседует с ним, подробно расспрашивает, когда и чем он раньше болел, где работает в настоящее время, каковы бытовые условия. Все эти данные врач записывает в историю болезни. У человека, страдающего тяжелым недугом, невольно начинает портиться настроение. Он пришел, чтобы врач облегчил боль, а тот снимает допрос и пишет. Пишет 20 — 30 минут. Еще недавно так было в эндокринологическом отделении 1–й Минской клинической больницы... В целях ликвидации излишней писанины коллектив отделения впервые в республике перешел на магнитофонную запись. Все данные медицинского обследования и наблюдения врач диктует в микрофон для звукозаписи. Затем специально выделенная сестра, включив магнитофон, аккуратно переносит это в истории болезни» («Новое в лечебной практике», 12.06.1957).
Закончить сегодняшний рассказ о театре военно–медицинских действий хочется воспоминанием о милостью божьей хирурге Николае Пирогове. Это он замечал, что «русские не должны дозволять никому до такой степени переделывать историческую истину». Сделавший в ходе Крымской войны порядка пяти тысяч ампутаций врач прекрасно знал, что еще в октябре 1854 года на фронт прибыла «Крестовоздвиженская община сестер попечения о раненых и больных», а о «мисс Нейтингель и «о ее высокой души дамах» мы впервые услышали только в начале 1855 года». О Николае Ивановиче Пирогове можно говорить и как о первом хирурге, применившем гипсовую повязку, и как о создателе топографической анатомии, и как о враче, прославившемся не только в Крыму, но и под Плевной. Но рассказ о нем будет неполным без упоминания, что было у него две супруги, но женат он был исключительно на работе. Первая жена, из которой Пирогов мечтал сделать некое подобие неведомой ему в ту пору Флоренс Найтингейл и которую ради этого, как говорят, даже побивал, умерла после вторых родов. Зато вторая супруга отвечала всем необходимым критериям. Может, 25–летняя баронесса Бистром и мечтала о любви, но, отправляясь в имение своих родителей на медовый месяц с 40–летним предметом своего обожания, наверняка даже не удивилась, когда Пирогов попросил найти ему двоих увечных бедняков. Операции поднимали ему настроение куда лучше, чем женское тело.
