Воспоминания

Бои под Добосной

Уже был освобожден Рогачев, а мы на Кировщине, в 40 верстах от него, все еще томились и бедствовали под оккупацией. К лету всех жителей Добосны выгнали из деревни, большинство из них кое-как разместились за рекой в соседнем селе. Напуганные, полуголодные, мы теснились по нескольку семей в хате, спали на полу вповалку. Когда нам, ребятишкам, удавалось пробраться к родным хатам, мы то и дело натыкались на траншеи, окопы, бункеры, но чаще на патрули, которые гнали нас обратно.

Вскоре началось массовое отступление оккупантов. Среди ночи поднял всех на ноги оглушительный грохот ружейно-пулеметного и орудийного огня. С конца улицы потянуло дымом и гарью - запылали первые постройки. Люди кинулись к вырытой на огороде землянке, туда набилось столько женщин и детей, что нельзя было шевельнуться, нечем дышать, чад выедал глаза. Рассвет начинался таким же дымным и тревожным, но немцы уже покидали позиции. Они еще продолжали палить по Добосне, и от зажигательного снаряда вспыхнула церковь, около двух десятков дворов.

Но вот из-за сизой дымки пожара показался человек с ППШ - большая каска со звездой, мягкие зеленые погоны на выцветшей гимнастерке, стоптанные кирзачи. Улыбается: "Ну, здравствуйте, люди!" Подошли еще бойцы, и женщины стали бросаться им на шею, смеясь и плача одновременно. Саперы между тем спешно восстанавливали мост, и уже под вечер хлынули по деревне артиллерийские тягачи с пушками, автомобили, походные кухни, пехота, санитарные повозки с ранеными.

Партизанские штаны

Было это летом 1943 года вблизи деревни Крушники Петриковского (ныне Мозырского) района. Жители, когда обнаружили вдалеке вооруженных людей, которые двигались со стороны Ельска к Петрикову, дали сигнал покинуть обжитое место. Но было слишком поздно. Нас, малолетних, уложили на дно выкопанной ямы, прикрыли сеном и хворостом, а сами взрослые еле-еле успели спрятаться в ближайших лозняках. И тут возле нашего жилья появились всадники на конях и пешие вооруженные люди. Напуганные зверствами фашистов, мы тихонько лежали под хворостом и даже тогда, когда уже разборчиво слышали разговор своих матерей, которые узнали партизан, не вылезли. До тех пор, пока один из партизан не стал вытаскивать нас из ямы. Протирая глаза, первое, что я заметил перед собой, это большого белого коня и сидящего на нем грозного дядю. Тот прищурился, глянул на меня с улыбкой, наверное, потому, что стоял я без штаников, и приказал партизану поднять меня к нему. Я не плакал, знал - свои. Все вокруг смеялись. А он подержал меня на могучих руках, осторожно посадил возле седла, снял с себя маскировочный халат и сказал: "Сгодится на штаны". Когда меня ссадили с коня, крепко держа в маленьких ручонках подарок, я побежал к матери.

Брюки мне сшили, и носил я их долго, до самого окончания войны.

Анатолий Кашевич

Где ты, Валька?

Какие чувства вызывает война даже спустя 60 лет после того, как она закончилась? Возмущение зверствами фашистов и восхищение отцами и дедами, победившими врага. Об этом рассказывают в своих письмах в редакцию наши читатели. Война предстает в этих рассказах в разных ипостасях - от трагической до порой комической, но даже в этом случае ощущается ее бесчеловечность. И главная мысль, напутствие потомкам - всегда помнить о том, что пришлось пережить людям в те страшные годы, и не допустить, чтобы такое могло повториться.



21 апреля 1945 года советские солдаты распахнули ворота концлагеря Берлин-Бух. Оказавшись на свободе, мы с мамой и сотни других людей пытались вырваться из зоны боя, завязавшегося в предместьях Берлина. К нам прибилась крохотная девочка, назвалась Валькой, но больше ничего о себе рассказать не могла. "Тетя, будьте моей мамой", - робко попросила она и осталась с нами.

Назавтра утром беженцев усадили в грузовик и повезли подальше от передовой. Но уже через пару километров машину направили за военными грузами, а нас оставили на попечение девушек с флажками. Регулируя движение в прифронтовой полосе, они весь попутный транспорт использовали для отправки узников в тыл, но его все равно на всех не хватало. Многие решались идти пешком. Регулировщицы строго наказывали не сходить с дороги, чтобы не угодить на мину. Одна женщина пренебрегла наказом и осталась без ног. Меня от осколков защитила Валька - она шла со стороны обочины. Два горячих осколка впились ей в кисть и бедро. На помощь пришли военные. Извлекая осколки из детского тела, пожилой солдат по-русски крыл войну, Гитлера и всех святых... Девчушку уложили в ручную тележку и наказали моей маме доставить ее в полевой лазарет. До него мы добрались только утром следующего дня. "Не бросайте меня, - шептала в горячке девочка, а переведя дух, добавила: - мама".

Где пешком, где на попутках мы добрались до сборного пункта в Кенигсберге. После Победы передислоцировался и госпиталь, в котором выздоравливала Валька. Мама разыскала ее и забрала к себе. Пока СМЕРШ занимался подноготной взрослых узников концлагерей, детвора держала в осаде полевую кухню. Однажды между поварами завязался спор по поводу национальности моей "сестрички". Ее круглое личико обрамляли светло-русые волосики, курносый нос и выпуклые скулы были усыпаны веснушками. В разгар спора один из поваров протянул девочке картофелину. "Бульба", - не задумываясь, отчеканила Валька. "Белоруска!" - воскликнул повар.Вскоре спецкомиссия стала собирать детей без родителей для отправки в детдом. Мама просила оставить ей Вальку. Но женщина-офицер горячо пообещала сияющей девочке найти настоящую маму. Малышка тут же определила свою судьбу. Едва заметная над металлическим бортом грузовика, Валька долго махала нам трофейной шляпкой.

...Умирая, моя мама просила: "Узнай, сынку, чи знайшла Валька свою маму?" До сих пор я не выполнил ее наказ. Боюсь, вдруг Валентина не нашла родного человека. А так хочется, чтобы она была счастливой. Где ты, Валька? Откликнись, отзовись! Мой адрес в редакции.

Письмо из прошлого

Спустя месяц после начала войны мой отец написал письмо, полное скорби, печали, патриотизма, готовности бороться с врагом до последней капли крови. Письмо в бутылке закопал в саду. Через 25 лет его случайно нашел внук.

...Нас в семье было семеро детей. Когда началась оккупация, к нам в дом переехала старшая сестра Вера со своим сыном. Нужно было как-то кормить семью, и отец со старшим братом Николаем ходили по деревням обшивать людей - папа был хорошим портным. Во время таких походов отец познакомился с партизанами, оказывал им помощь, позже стал связным партизанского отряда имени Фрунзе 225-й бригады имени А.В.Суворова. Но отца выследили. И 1 октября 1942 года, поздним вечером, к нам в дом ворвались полицаи. Отца сильно били - требовали сведения о партизанах. Но он молчал. А мы страшно кричали. Окровавленного отца повели на улицу. Раздались выстрелы, и все поняли, что его уже нет в живых. Потом головорезы вывели из дома остальных. Возле калитки мы увидели тело отца, бросились к нему, но нас отгоняли прикладами, оттаскивали за волосы. Почти раздетых заперли в здании почты с железными решетками на окнах вместо стекол. Назавтра в 5 часов вечера брату скомандовали выходить. Я взобралась на подоконник и смотрела на брата в последний раз. Он стоял стройный, высокий, ветер развевал его русые волосы. Полицаи с него сняли ремешок, связали ему руки и повели на кладбище. Потом снова раздались выстрелы.

Люди возле кладбища копали картофель и видели, как мой брат делал последние шаги в своей 18-летней жизни. Видели, как он упал... Глядя на происходящее, кто-то бежал с поля, кто-то закрыл руками лицо, кто-то пытался подавить в себе крик ужаса. Сейчас каждый раз, как иду на кладбище, вспоминаю об этом и представляю себе, что думал в те последние минуты брат.

И отца, и брата хоронили чужие люди. Нас же выпустили позже. Еще месяц полицаи караулили семью - думали, партизаны появятся. Старшей сестре Вере удалось передать известие о произошедшей трагедии Василию Ивановичу Козлову в Любань. Вскоре Козлов забрал Веру и ее малолетнего сына Анатолия в отряд. Нас позже забрали партизаны в деревню Хорошево.

Матка, беги

Когда началась война, мне было 2,5 года. Мама, Ефросинья Ильинична, осталась одна с тремя совсем маленькими детьми. Мы жили тогда в деревне Слобода Гомельской области. Перед тем как появились немцы (с пушками и полевыми кухнями), мама закопала во дворе сундук с зерном, а нас решила вывезти в лес, поближе к болотам, куда не рискнут сунуться фашисты.

Однажды кто-то из сельчан сказал маме, что немцы с полевой кухней заняли наш дом, нашли сундук и скармливают зерно лошадям. Мама с трехмесячным ребенком на руках бежала все 7 км до деревни, ворвалась во двор, увидела, что лошади действительно едят наше зерно, ринулась к немецкому офицеру и вцепилась ему в воротник. Плача и причитая, она стала изо всех сил таскать немца за ворот: "Чем же я буду кормить детей?" Она таскала его из стороны в сторону, пока потрясенный офицер не вызвал подмогу. Он приказал солдату отвести маму с ребенком подальше от дома и застрелить.

Трудно описать, что пережила мама, пока шла под дулом пистолета. Солдат отвел ее на приличное расстояние от деревни. А когда они приблизились к лесу, выстрелил три раза в воздух и сказал: "Матка, беги!" Как потом мама рассказывала, она бежала, падала и опять бежала - и так все 7 км до нашего болота...

Мы жили в лесу до самой зимы, потом ушли к тетке. Там остались до 1943 года. А когда нашу деревню освободили, мама сказала: "Пойдем, детки, домой, немцев погнали!"