Во что веришь?

В море надежд главное – не утонуть

Социологические замеры ученых показывают устойчиво высокое место церкви — в «призовой» тройке — в рейтинге доверия к различным социально–властным институтам. Почему так происходит? Какие тенденции и особенности наблюдаются в сегодняшних отношениях религии и общества? Ответить на эти и другие непростые вопросы мы попросили специалиста в области социологии конфессиональных отношений, заведующую отделом социологии культуры и личности Института социологии НАН кандидата философских наук Лидию Новикову.

— Лидия Георгиевна, скажите, все–таки религиозный бум наблюдается?

— Он был. Бум, который заключался в резком усилении религиозных и прорелигиозных настроений в обществе. И стал «выдыхаться» во второй половине 90–х годов. Сейчас мы видим уже другие процессы, связанные с религией. Люди определились, идет кристаллизация различных типов мировоззрения.

Скажу парадоксальную вещь: религиозный бум начала 90–х стал формой секуляризации сознания. Массовое сознание освобождалось от коммунистической идеологии. Однако человеческое сознание не способно жить без идеологии, ему нужна некая смыслообразующая матрица, то есть нужно знать, для чего оно существует. Поэтому на место коммунистической идеологии обязательно должна была прийти какая–то другая. Причем уже готовая. Но какая?

Основная масса людей, лишившись одной идеологической подпорки, мгновенно оперлась на уже наработанный веками вариант христианской идеологии, типологически очень близкой к коммунистической: та же вера в нечто, вне нас лежащее, которое управляет нами, отвечает за нашу судьбу — будь то Бог, партия, нация, класс — неважно. Кроме того, обязательный атеизм, который в советское время навязывался населению извне, не был повальным, носил внешний характер — по нашим данным, 60 процентов респондентов из числа тех, кто родился и прожил большую часть жизни при советской власти, указывают на то, что хотя бы один из родителей — верующий.

Но в середине 90–х годов люди искали себя не столько в церкви, сколько рядом с ней. На самом деле верующим можно считать человека, который не просто заявляет: я верю в Бога, а как–то свою веру проявляет: ходит в храм, посещает богослужения, причащается, соблюдает таинства религии. Он обязательно должен быть знаком с вероучительными текстами. А вот этого всего на самом деле и нет. Однако же судить о верующих вообще как об общей массе абсолютно некорректно.

По–настоящему устойчивое воцерковление, по моим наблюдениям, у протестантов. А православные... Вы знаете, что у нас внимательно читали Библию, задумывались над ее содержанием только 28% православных верующих? 40% прочитали ее быстренько один раз, остальные вообще Библию не читали.

— Можно ли считать, что религиозный бум начала 90–х годов в немалой степени диктовался людьми с невысоким уровнем образования?

— Раз мы говорим о буме, значит, в нем участвуют все слои населения — и образованные, и необразованные. Давайте посмотрим на данные, полученные 10, 6 лет назад и сейчас. Так вот, среди верующих каждый третий не имеет даже среднего образования.

— Но нельзя же делать вывод, мол, неграмотные и темные, поэтому тянутся к Богу...

— Мы оперируем только фактами. А они следующие. В деревнях по сравнению с городами религиозность выше. Со временем разница стирается, но она есть. Женщины верят в Бога чаще, чем мужчины. Пожилые — чаще, чем молодые. Правда, среди последних наблюдается рост религиозности — если в 1998 году доля верующих в возрасте до 30 лет составляла 35%, то сейчас — 44%. Но среди пожилых–то — 70%. Что касается возраста, дело здесь, конечно, не только в определенной социальной незащищенности. Чем старше человек, тем больше он задумывается о жизни и смерти, пытается представить, что будет потом, и естественным порядком обращается к вере. Но в целом одной из причин религиозного ренессанса, безусловно, был кризис идентичности.

Чем был страшен распад Советского Союза, кроме огромных экономических потерь? Утратой каждым из нас своей идентичности. Раньше мы осознавали: я советский человек. Потом уже шла национальность, горожанин или сельчанин и т.д. И вдруг вся иерархия рушится, отчего сознание становится несчастным. Человек перестает понимать: кто он, зачем живет, с кем может себя отождествить, про кого сказать: это мы.

— Таким образом, ваши исследования показывают, что современное общество все же нуждается в религии?

— Раз религия существует тысячелетиями — значит, она востребована. И здесь особенно важно понять, почему люди — не из тех, кто веру унаследовал по традиции от родителей, — приходят к вере. Опросы показывают: это результат духовных исканий — поиска смысла жизни, боязни духовной смерти после физической (37%), примерно по 15 — 16% респондентов привели к религии внешние события, личная драма, встреча с верующим человеком — особенно это наблюдается у склонных к «миссионерству» протестантов, жизненные трудности. Им религия дает то, что мы называем компенсаторной, психотерапевтической, если хотите, функцией.

— Выходит, человечество развивается, узнает о мире все больше и больше, но религия остается актуальной независимо от уровня научно–технического прогресса?

— При социализме нас учили: либо религия, либо наука. Теперь же мы знаем, что это два совершенно разных способа мышления, причем не исключающих друг друга. Академик Павлов был глубоко верующим человеком, Эйнштейн тоже. Все дело в том, что их вера приняла другие формы по сравнению со средневековой или даже верой нового времени. Во всем мире отмечают: независимо от уровня религиозности страны — и в католической Польше, и в Америке, где 94% считают себя верующими, и у нас — вера становится все более приватной. Религия не уходит из жизни человека — она меняет форму своего существования. Говорят еще, что неверующих вообще нет. Во что веришь — вот вопрос.

— Так во что?

— Мы изучали отношение к паранаучным и парарелигиозным явлениям: НЛО, астрологии, гаданию, порче. Выяснилось, половина православных совмещает веру в остатки дохристианских культов — порча, сглаз — с верой в Бога. Им это совершенно не мешает. Причем такая интересная закономерность: чем менее религиозна группа, тем больше в ней доля лиц, симпатизирующих паранаучной и парарелигиозной мифологии. Получается: не верю в Бога, значит, буду верить в пришельцев, астрологию — потребность в вере сохраняется везде и для всех.

— А что говорят ваши замеры о предложении включить изучение религии в школьный образовательный процесс?

— Сразу отмечу, массовое сознание очень реагирует на разговоры в тех же СМИ. В 1994 году, в разгар религиозного бума, 80% респондентов были уверены: детям нужно давать религиозное воспитание. И из них большинство — 60% — считали, что делать это стоит в общеобразовательных школах. Но как именно, люди в общем–то не задумывались. Полученные тогда ответы на самом деле свидетельствовали только о традиционной особенности нашего менталитета: желании переложить на государство то, что родители должны давать детям сами.

Однако в 1998 году уже только 60% были за введение в каком–либо виде религиозного образования в школах. Более поздних данных у меня, к сожалению, нет. Хотя, в принципе, можно констатировать: большинство населения согласно, что в той или иной форме знакомить детей с основами религии необходимо. И устойчиво — 70% населения — считают, что религия в том или ином виде нужна современному человеку. Прежде всего как интегрирующий фактор.

— Кстати, о межконфессиональных конфликтах. Всегда ли обстановка одинаково спокойна?

— В общем и целом отношения нормальные. Наиболее толерантны православные, а их большинство. Для того чтобы фиксировать возможные возмущения, нужны частые мониторинговые исследования и замеры — хотя бы раз в год. Но пока на это не хватает средств, а жаль.

— Что можно сказать о жизненных ценностях верующих и неверующих, а также представителей основных конфессиональных групп?

— За последние 6 лет здесь произошло такое! Это самые существенные изменения. Так вот, во всех мировоззренческих группах (выборка в 2.500 человек), независимо от уровня религиозности, в том числе и среди верующих, заметным образом подскочило значение таких ценностей, как богатство и большие деньги. Если в социологии за 6 лет цифры меняются на 10 — 15 — 20 пунктов — это уже серьезно.

Действительно, есть ценности основополагающие, их всегда отмечают как самые важные более двух третей респондентов — семья, здоровье, любовь. В принципе, они сохранили приоритетное место. Но их доля резко снизилась. А вот богатство — не материально обеспеченная жизнь, это отдельная ценность, а именно богатство — в 1998 году было самой значимой ценностью для 6% верующих, а сейчас — для 18%. В три раза! То же самое и по остальным группам. Творчество ушло... Оно всегда оказывалось периферийной ценностью, но теперь вообще на обочине — чуть ли не за пределами человеческого сознания. Что это означает для общества? Не знаю. Нужны замеры. Приходите через год.