Фрагменты литературного времени
Часто доводится слышать нарекания о том, как не хватает острой литературной критики... Вот когда–то ни одно из значительных произведений не оставалось незамеченным! Нарекающие писатели, конечно, втайне надеются на появление тешащих творческое самолюбие рецензий, читатели хотят наконец сориентироваться в море бумажной продукции, ну и заодно полюбоваться корридой на лит-арене...
Однако, вздыхая по всеобщей охватности критическим сервисом, не нужно забывать и особенности того сервиса в большой советской культстоловой. Был ведь тогда и особый род критики... Той, которая не предназначалась для широкого читателя, но отражалась на литературных судьбах куда сильнее. Авторы иных таких документов, наверное, были уверены, что их никогда не прочитают глаза «непосвященных»... Но время — безжалостный следователь. И все архивы рано или поздно выдают свои тайны.
После всплеска «оттепельной» свободы начала 60–х брежневско-сусловские гайки потихоньку закручивались... Следовало «правильно» осмыслить то, что было опубликовано и наваяно творческими единицами за время послабления, и направить бурлящий поток креатива в нужное русло.
29 декабря, в канун нового, 1968 года заведующий отделом культуры ЦК КП Белоруссии С.Марцелев направляет первому секретарю ЦК КП Белоруссии товарищу П.М.Машерову письмо под названием «О состоянии литературной критики в Белоруссии».
Вначале, как водится, отмечаются достижения. Например: «В литературу пришел большой отряд одаренной молодежи — за последние 10 лет в Союз писателей принято около 100 человек». Проводится инвентаризация критических ресурсов: секция критики Союза писателей БССР из 53 членов и Институт литературы Академии наук БССР, где работает 37 научных сотрудников, в том числе 5 докторов и 21 кандидат наук. Конечно, не может не впечатлять, что в 1966 г. журнал «Полымя» опубликовал 20 литературно–критических статей, а также более 20 литературных портретов белорусских писателей, воспоминаний, дневников, документов. В журнале прорецензировано около 60 художественных произведений и литературоведческих работ.
Но основную часть доклада С.Марцелев посвятил, разумеется, изобличению недостатков, выражающихся в отступлении от марксизма–ленинизма, неправильном понимании роли партии, очернении образа советского народа и т.д. Литературовед Микола Прашкович (в тексте Н.Прошкович), например, провинился тем, что, оставляя без внимания классовый подход, призывал оценить роль в белорусской истории таких персонажей, как Лев Сапега и Бона Сфорца. Да еще о последней подчеркивал, что «Бона Сфорца добра ведала беларускую мову, захавалася мноства яе грамат i лiстоў да розных дзеячаў. Усе яны напiсаны на чыстай беларускай лiтаратурнай мове таго часу».
Среди идеологических преступлений М.Прашковича — попытка «реабилитировать» умершего в 1920 г. белорусского поэта А.Гаруна. «Этого человека, который предал свой народ, помогал в период гражданской войны немецким войскам и войскам Пилсудского, Н.Прошкович называет «значнай фiгурай у дакастрычнiцкай прозе» («Лiтаратура i мастацтва», 29 июля 1966 года) и ставит вопрос о необходимости издания его стихов («ЛiМ», 2 сентября 1966 года), относит А.Гаруна к числу «слаўных сыноў нашага народа» («ЛiМ», 16 августа 1966 года), — возмущается советский функционер и отмечает: — Подобного рода грубейшие ошибки, когда вопросы истории толкуются прямолинейно, бездоказательно и в то же время безапелляционно, допускались и в некоторых других материалах наших критиков (В.Короткевич — «Рша камен...» — «ЛiМ», 4 июля 1967 г.)».
Речь, как вы сами догадываетесь, об историческом эссе молодого Владимира Короткевича о городе Орша.
Еще «ошибка»... В 1962 году был впервые опубликован роман «Вiленскiя камунары» Максима Горецкого, уничтоженного репрессивной машиной 30-х годов. Дмитрий Бугаев в № 7 журнала «Нёман» за 1967 г. напечатал рецензию на этот роман, отметив, что автор «настороженно, робко пишет о белорусском национально–освободительном движении в предреволюционные годы, словно не решаясь во весь голос сказать о его общей прогрессивной направленности» (еще бы решиться — в 30–х годах, когда дописывался роман, Горецкий уже знал, что такое тюрьма и смертельное клеймо «нацдема»). Но автор письма другого мнения. «Здесь рецензент, а вместе с ним и редакция журнала «Нёман», опубликовавшая рецензию, допускают грубейшую ошибку. Делать утверждение об общей прогрессивной направленности национального движения того времени, значит идти вопреки историческим фактам».
Вообще, всегда удивляет, как в подобных «отчетах» авторы проявляют особое чутье на самое талантливое и неординарное, что появляется в их эпоху. Ведь именно оно им мешает. Возмущение у С.Марцелева вызывает «неправильная» оценка произведений Василя Быкова. Критик В.Буран написал рецензию на повесть «Мёртвым не балiць», где охарактеризовал ее как «мужнае i чэснае слова ў абарону чалавечнасцi, i слова ў iмя памяцi мёртвых i грамадзянскай смеласцi i прынцыповасцi жывых». Автор письма с такой оценкой не согласен. Он удивлен, что даже после того, как повесть Быкова поругали в газете «Советская Белоруссия» и в центральной печати, В.Буран все равно стоит на своем, говоря, что «у аповесцi «Мёртвым не балiць» справядлiва, страсна асуджаецца культ «цвёрдай рукi».
«В таком же духе написана и рецензия В.Мехова «Чысты подых таленту» на книгу М.Стрельцова «Сена на асфальце» («Лiтаратура i мастацтва», 1966 г., 21 августа)», — переходит автор письма еще на одну личность из тех, что сегодня составляют гордость нашей литературы.
И вообще — хватит изобличений культа личности, ведь вон «некоторые критики» (В.Коваленко) в своих утверждениях дошли до того, что изобрели даже «антикультовскую идеологию», которая, по их мнению, является якобы основой пафоса творчества молодых литераторов, воспитанных в последние годы».
В конце письма Союзу писателей БССР и Институту литературы АН БССР предлагается принять меры «к активизации критики и повышению ее научно–теоретического уровня и марксистско–ленинской методологической вооруженности».
Рекомендации начали исполнять.
В августе 1970 года начальник Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совмине БССР А.Маркевич составляет обобщенную справку «Об идейно–политическом уровне некоторых произведений печати, представленных на контроль редакциями журналов «Нёман», «Полымя», «Маладосць».
Главные замечания автора справки к литераторам: «1. Искаженное освещение отдельных явлений советской действительности; 2. Искажение правды о партизанской борьбе на территории Белоруссии в годы Великой Отечественной войны и принижение героев этой борьбы; 3. Предвзятое, одностороннее освещение отдельных явлений в жизни колхозной деревни».
А вот и примеры... Рассказы «на моральную тему» А.Савеличева, которые собирался публиковать журнал «Нёман»: «Главный герой рассказа «Идут поезда» — человек с расстроенной психикой. И естественно, он не может реально воспринимать окружающую его действительность. Он больной. По утверждению же автора выходило, что только человек, отрешенный от окружающей его обстановки, с больным воображением, по–настоящему счастлив. Все же остальные персонажи рассказа, люди и физически и умственно нормальные, но они, по утверждению автора, беспринципны, морально распущены и развращены». Но еще хуже — рассказ того же А.Савеличева «Трататушки» о комсомольской стройке. «В нем и героиня рассказа, и руководство, и передовики стройки показаны как морально павшие люди. Ничего светлого, кругом пошлость, грязь, пьянство, разврат. Бригада выведена как коллектив, который объединен только «бутылкой». Руководитель стройки человек, уставший от всего и озабоченный лишь тем, как бы уйти скорее отсюда. И вообще труд никому не приносит радости».
Документ, пришедший из цензуры, возымел действие. Рассказы были сняты с уже подготовленных к печати номеров.
Был снят со второго номера журнала «Нёман» за 1969 год и очерк А.Шумова «Ветераны». За что? «Из авторских рассуждений, рассуждений героев очерка выходило, что советское правительство только на словах проявляет заботу об инвалидах Отечественной войны, а о претворении в жизнь принимаемых законов и постановлений не думает. Поэтому эти законы на местах не выполняются. Местные же органы советской власти всячески стараются ущемить права инвалидов, а иногда просто издеваются над ними».
И опять, как три года назад, под удар попадает Владимир Короткевич. А именно — его эссе о Полесье «Званы ў прадоннях азёр». Его напечатали в № 12 журнала «Маладосць» за 1969 г., причем проигнорировав замечания, сделанные «при чтении предварительным контролем». Итак, каким же предстает перед чиновничьими глазами произведение великого романтика?
«...считаем, что автор односторонне подошел к показу сегодняшнего Полесья, сосредоточил внимание читателя не на главных, а второстепенных явлениях. Увлечение автора стариной и памятниками, его обеспокоенность за их сохранность были бы вполне понятными, если бы В.Короткевич все это показал не в отрыве от рассказа о новом современном облике Полесья, о том, какие преобразования произошли за годы Советской власти в этой некогда запущенной окраине России. По очерку же создается впечатление, что не люди, их дела и духовный рост, а памятники старины составляют главное лицо, главную гордость этого края. И не народ–труженик этого края вызывает у него чувство восхищения, а какой–то дикий цыганский табор, повстречавшийся на пути. Свои же рассуждения о памятниках старины, которые сейчас находятся в запущенности или разрушении, автор строит так, что невольно напрашивается вывод: в этом повинны современные хозяева Полесья».
Замечания были сделаны и по роману Ивана Науменко «Вецер у соснах», предложенному к печати в тот же журнал «Маладосць»: «События были показаны таким образом, что складывалось мнение: на борьбу с немецко–фашистскими захватчиками поднимались не массы, а лишь единицы. Да и сами партизаны принижались: запущенные, грязные, небритые, вшивые. А там, где речь шла о предателях, — по роману выходило, что в прошлом это люди, как правило, или коммунисты, или советские активисты».
Писатель роман переработал, и он был опубликован в четвертом и пятом номерах за 1967 год.
А вот повесть Василя Быкова «Круглянскi мост» была опубликована в журнале «Полымя» без доработки, наперекор мнению Главного управления по «тайнам»: «Повесть никак не вселяла в читателя уверенность в правильном, справедливом решении судьбы героя со стороны командования отряда, в частности, его комиссара. Преподанная автором ситуация приводит читателя к заключению: зло так и остается безнаказанным, страдает невинный человек — такова уж жизнь, и ничего в ней не изменишь».
Рассказы Владимира Домашевича «Ля старых курганоў» и Алексея Кулаковского «На нем была телогрейка» с печати были тоже сняты. В рассказе В.Домашевича «жизнь колхозника западной области в советский период изображена мрачной, безрадостной, а труд безысходно тяжелым, низко оплачиваемым и мало чем отличающимся от труда крестьянина при буржуазно–помещичьей Польше. Факт же сселения хуторов в рассказе был подан так, что на колхозников это сселение якобы ложилось невыносимым бременем, что большая финансовая задолженность будет висеть над ними многие годы, так как помощь со стороны колхоза переселяющимся совсем незначительна, да и не совсем равная». В рассказе А.Кулаковского «На нем была телогрейка», «описывающем самоотверженный поступок старого колхозника, вступившего, спасая колхозное стадо, в схватку с огнем, сцена вручения ему премии (трех рублей?!) выглядит как издевательство, глумление над честным человеком. С нагнетанием мрачных картин изображены в этом факте и все руководители колхозного хозяйства».
В повести Алены Василевич «Доля знойдзе цябе» высказывалась крамольная мысль — «что крестьяне шли в колхозы под угрозой раскулачивания». А.Маркевич поясняет: «Подобные случаи действительно были в жизни, но они являлись следствием нарушения принципа добровольности, лежащего в основе коллективизации сельского хозяйства страны». Повесть опубликовали в переработанном виде в № 1 журнала «Полымя» за 1967 год. Цензуру обойти было сложно... «Спустя три года редакция журнала «Нёман» представила эту повесть в переводе на русский язык для публикации в № 3 за 1970 год. Однако при чтении выяснилось, что в представленном варианте замечания не учтены. И она снова правилась».
26 августа 1970 г. на письмо наложена резолюция рукою секретаря ЦК КП Белоруссии Ф.Сурганова: «Надо решительным образом обратить внимание редакций, коллегий журналов «Нёман», «Полымя» и «Маладосць» на необходимость строгого и неукоснительного выполнения требований, изложенных в известном постановлении ЦК КПБ по этому вопросу».
Внимание решительным образом обратили... 9 октября 1970 г. на имя Ф.Сурганова подготовлено письмо за подписями заведующих отделами ЦК КП Белоруссии С.Марцелева, А.Кузьмина. Авторы письма докладывают: «По записке т. Маркевича А.А. вновь состоялась беседа с руководством журналов «Полымя», «Маладосць» и «Нёман». Редакторам журналов указано на необходимость строгого выполнения требований, изложенных в постановлении ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно–политический уровень публикуемых материалов и репертуара».
Идеологическая работа на литературных пажитях продолжалась... В том числе 15 февраля 1977 года на заседании Совета по белорусской литературе в Союзе писателей СССР, посвященном итогам 1976 литературного года по прозе. Конечно, говорилось там много и того, что не должно было попасть на страницы печати. Но вскоре товарищу Кузьмину А.Т., уже секретарю ЦК, был отправлен отчет на 9 страницах, подготовленный корреспондентом БЕЛТА т. Бакшеевой Г.З. согласно стенограмме выступлений. И с этим документом мы сегодня можем ознакомиться.
Заседание было представительным: на нем присутствовали большая группа белорусских литераторов, московские, ленинградские и украинские писатели, критики, переводчики, представители центральных изданий.
Основной спор разгорелся вокруг повести Ивана Шамякина «Гандлярка i паэт».
Белорусский критик Владимир Юревич в обзорном докладе так отозвался об этой повести: «Стремление изобразить оригинальный приход к героизму ощутим в повести И.Шамякина «Торговка и поэт». А вот результат — мало убеждений, более того — настораживающий забвением принципа историзма, пренебрежением к предыстории героини, сформировавшейся в предвоенные советские годы. Ольга Ленович, именуемая торговкой, — это дочь потомственного рабочего–кожевника. Ольга — сама работница вагонного депо, окончившая 8 классов школы, это — жена вагоновожатого–стахановца, готовившегося вступить в партию, но при этом, по словам автора, часто «вожатый трамвая напивается до бешенства». Попробуйте связать это в один узел! Не получится. Откуда у Ольги такой цинизм по отношению к советскому строю... Эта быстро приспосабливающаяся к оккупационному режиму женщина, своя среди полицаев, соскучившаяся не по мужу, а по мужчине, выкупает из лагеря военнопленных совсем юнца. Принуждает его к сожительству... Юнец оказывается поэтом, под воздействием стихов Блока, которые читает Ольге в постели. После нескольких сеансов подобной «блокотерапии» Ольга прозревает. Катарсис наступает мгновенно. Ольга очищается от всех зол, связанных с профессией торговки, и идет на героические подвиги...» Докладчик делает вывод: «Можно и нужно писать о шлаке, но только в испытаниях войны выбором. Только не надо это делать столь облегченно, разменивать великую историю Великой Отечественной войны на историйки, а священную народную войну на сюжеты, пусть и оригинальные...»
Не всем, однако, такой «наезд» понравился. Московский критик, профессор М.Н.Пархоменко, провел параллель между возникшим спором и недавней «проработкой» Быкова, намекая на то, видимо, что хватит оглобельщины: «Этот диалог проходил между критикой и писателем Быковым, но надо сказать, что содержание этого диалога не было в пользу критики и критика не может мириться с тем, что она писала об этом писателе. Надо сказать, что этот спор оставил тяжелый осадок...»
Заступился за «Гандлярку i паэта» и секретарь СП СССР Ю.Суровцев: «В данном случае это не повесть, скорее роман. Это то, что Симонов сказал: роман судьбы. Это типичный роман с движением души героини, когда в начале произведения — это один характер, а в конце произведения становится как бы другой человек. Мы отвыкли от того, что люди меняются в движении романа. Это мы находим в западном классическом реализме. Но я согласен с Юревичем, что здесь есть некоторый пережим сентиментального плана. Не обязательно для того, чтобы прозреть, необходимо читать Блока, тем более на базаре. Но то, что этот поэт попросил, чтобы ему принесли Блока, он читал стихи Блока и пытался передать свое восхищение другому человеку, в этом ничего неестественного нет. Писатель, возможно, впервые в нашей прозе так правдиво и психологически точно показал человека из «низших» слоев народного бытия, а также среду, в которой он обитает: знаменитую Комаровку (базар в Минске), полупреступный мир торговцев, перекупщиков, обывателей. В этом отношении его повесть сближается с «Любой Лукьянской» К.Чорного... И мне кажется, что это произведение — одно из лучших у Шамякина, и психологически этот путь обоснован».
Но белорусские коллеги были более принципиальны, чем их московские товарищи. Ректор института культуры, критик Ничипор Пашкевич особенно возмущался, что повесть начинается сценами первых дней войны в Минске, когда толпы грабили магазины: «Я прочитал эту повесть в рукописи и сказал автору, что это все неправда. А он мне ответил, что ему это все рассказывала теща одного нашего поэта. Как раз я был в эти дни в Минске, и на самом деле в этой ситуации, когда действительно люди могли грабить, никаких грабежей не было. Люди аккуратно стояли в очереди в ожидании хлеба во главе с милиционером. Но автор показал другое, дав отрицательную характеристику не только отдельным персонажам своей повести, но и целому народу... Если обратиться к жизни этого города в условиях войны, то я тоже могу многое сказать, поскольку в этом оккупированном городе я был три раза».
Тут же, «в строку», Н.Пашкевич упоминает В.Быкова: «Если мы вокруг Пушкина продолжаем разговор непереходящий, то и вокруг Быкова следующее поколение будет по–другому читать о войне, чем мы. Это — чрезвычайно спорная проза. И я не знаю, почему Адамович назвал это «притчей». Это с Быковым несовместимое название».
Либеральные взгляды выказывает москвич, председатель Совета по белорусской литературе СП СССР А.Овчаренко: «Мы очень упрощаем характеры людей и показываем — вот произошло преображение человека. Но на самом деле этого нет. Ибо почему же в нашей стране мы сталкиваемся с проявлениями хулиганства, пьянства, жульничества? Бывали тяжелые испытания, все изменилось, а потом все вошло в свою колею и люди не гарантированы от ошибок и проступков... Сейчас авторы названных и многих неназванных произведений идут от этого сложного изображения жизни и тут наша обязанность максимально поддержать их на этом пути...»
В конце заседания были выказаны и комплименты: «Белорусская проза идет к строгому сложному изображению жизни, к углубленному исследованию ее. Советский человек показан во всей мощи его интеллекта, его чувств и нравственных устремлений». Отдельно (и положительно) отмечены книги Василя Быкова и Алеся Адамовича.
С тех времен прошло не так уж много — три с лишним десятилетия. Однако как много поменялось в наших оценках! Имена авторитетные, бывшие тогда на слуху, сегодняшнему поколению читателей не говорят ни о чем. А произведения, которые выявлялись как «неправильные», имеют сегодня высокий читательский рейтинг. Так кто прав? Критики, читатели, время? В литературе нет ответа на этот наивный, вроде, вопрос...
