18 мая в Национальном центре современных искусств откроется выставка Валентина Губарева

В мастерскую Валентина Губарева влюбляешься не меньше, чем в его картины. Здесь не гуляет творческий беспорядок, полки не забиты картинами, а шкафы — книгами и каталогами. Нет скопившихся с годами напластования работ, небрежно разбросанных тюбиков, кисточек с изгрызенными черенками — в общем, всего того, что так часто дает нам, журналистам, исчерпывающее представление о творчестве хозяина помещения. Парадоксально, но при всей своей стерильности и ухоженности мастерская Губарева — ожившая мечта гоголевского Плюшкина. На стенах в рамках (!!!) — упаковка от советского туалетного мыла «Земляничное», дефицитные талоны на хлеб и молоко, этикетка «Зубровки», абонементы на питание в столовой образца начала девяностых, засушенные цветы и листья, спичечные коробки, фотографии родных и друзей, картины из курортной Евпатории, где несколько десятилетий назад отдыхал отец художника... На полках — ржавая коробка из–под немецкого печенья, несколько ваз с приличными сколами, потрепанные деревянные игрушки и огромный чугунный утюг. Рассматривать все это добро так же интересно, как и детали на губаревских картинах — у каждой вещи, уверяет художник, своя уникальная история. Выброшенные, забытые, никому не нужные, они были обречены. Но оттертые от грязи, согретые любовью нового владельца, продолжают жить. В том числе на новых работах мастера.

Я не старьевщик или крохобор, совсем нет. У меня есть мечта — написать серию натюрмортов о незаметных, на первый взгляд, предметах, которые нас окружают. Ведь за каждой, даже незначительной и ерундовой, для другого ничего не значащей вещичкой — кусочек чьей–то жизни, истории, воспоминания. Заметил за собой: выезжая с дачи, краем глаза поглядываю на свалку. Потому что для меня, например, старая расписная чашка со сколом гораздо ценнее, чем новая магазинная. За каждой такой трещинкой — целая история. Очень люблю «поле чудес» в Ждановичах. Пришел туда как–то, вижу — вазочка интересная. Беру, рассматриваю. Какая–то дама говорит: да там, мол, через дорогу новые продают. А продавец, слышу, шепчет в это время напарнику на ухо: «Молодец мужик, вот он понимает». А как не понять, если в этих вещах — теплота, отпечатки времени, эпохи?

Вот коробочка ржавая на полке стоит. Увидел ее в Германии, очень понравилась своей художественностью. Лежала на улице никому не нужная. Наклониться и поднять вроде стыдно: что люди подумают? Гулял по улице взад–вперед, а как все разошлись — поднял и привез в мастерскую. Утюг забрал из деревни у родственников. Он там валялся на земле, иногда только как тяжесть использовался. Но это ж такой раритет! Для меня подобные вещи помогают сохранить память о прошлом.

Говорят, моя живопись светлая. Не знаю, может быть. Я пишу быт, которого обычно принято стесняться. Персонажи моих картин — простые люди, которые порой попадают в нелепые ситуации. Они бескорыстны, чисты сердцем. У них отсутствуют прагматизм и коммерческая жилка, зато есть стремление к счастью. Не люблю описывать свои работы. Часто спрашивают: «Как к вам приходит вдохновение? Откуда черпаете сюжеты?» И мне нужно постоянно что–то придумывать, объяснять, почему написал, как сюжет пришел... Да никак! Нет у меня никакой сверхзадачи. Где–то что–то увидел, подсмотрел, подслушал — эти детали потом входят в картину.

Есть большая разница в том, как мои работы воспринимают французы и, например, россияне и белорусы. Наш зритель, приходя на выставку, уже заранее настроен скептически: ну давайте, удивите меня. Это человек, который разбирается во всем: политике, футболе, искусстве. Оттого и смотрит свысока: ха, да мой Петя, мол, лучше нарисует. То есть наши люди изначально приходят как критики, всем своим видом демонстрируя, что прекрасно разбираются в живописи и искусстве.

Зарубежный зритель другой. Наивный как ребенок. Любой человек, знакомый с моим творчеством, скажет: «Валентин, то, что ты делаешь, понятно только нашему человеку». Не соглашусь. Мне интересно наблюдать, как иностранцы пытаются расшифровать мои картины. Есть у меня, например, работа «Победители последнего урожая». Мне она кажется очень эротичной: три женщины едут на телеге, сидя на гигантской морковке, обхватив ее бедрами. И вот на одном из банкетов подходит ко мне француз и шепотом спрашивает: «Я правильно понял смысл картины? Это вы в иносказательной манере изобразили парад на Красной площади? Кирпичные кремлевские стены, женщины на ракете SS–20...» Я от удивления язык проглотил. Разубеждать не стал: «Ну да, в чем–то вы правы...» Разве ж можно было на корню уничтожить эту изумительную фантазию?

Или вот еще: одна француженка поинтересовалась, почему у героя моей картины из нагрудного кармана рубашки торчит расческа. «Это какой–то скрытый символ, да? И его нужно расшифровать?» «Да какой символ?» — подумал я про себя. Просто однажды вдруг вспомнил, как мой папа всегда доставал эту расческу, приглаживал волосы, потом дул на нее и возвращал в карман. Но приходится соглашаться: да, символ. Или вот заводские трубы на моих картинах. Для нас — это труба любого предприятия или ТЭЦ, например. Для иностранцев — Чернобыль. «Ой, вы и Чернобыль изобразили?» И вот что на это ответить?

Иностранная публика, приходя на вернисаж, уже заранее заряжена восторгом. Видел как–то благообразную пару лет под восемьдесят. Он — явно голубых кровей, она — княгиня, изысканная, с седыми буклями, в очках. И вот эта дама пришла в майке огромного размера, на которой нарисована тройка лошадей и написано по–русски «Тройка», а ее спутник в вышитой рубашке, подпоясанный веревочкой. Так они хотели соответствовать теме, показать, что не просто зашли на огонек, а приобщились, изучили, подготовились.

Уже двадцать лет я мог бы жить во Франции (у Губарева — эксклюзивный многолетний контракт с модной французской галереей Les Tournesols. — Прим. автора). Но я не уезжаю. Не представляю, как буду жить там и ностальгировать по всему этому? Нелепо писать нашу жизнь, живя в Париже. А чтобы писать Францию, надо знать ее и любить. Можно, конечно, изучить по журналам и интернету, но зачем? Тут я все помню, храню в памяти все детали.

В творческом плане мне многое дали Олехновичи. Там родилась моя жена и прошла часть моей жизни. Сам я родился в «сталинском» доме с мраморными перилами, ванной. Переехав из Нижнего Новгорода в Беларусь, я, городской человек, вдруг оказался на хуторе. Места удивительные! В Олехновичах родилось много моих работ.

Когда искал себе дом для рыбалки, все объявления, где было написано «асфальтированная дорожка к дому», даже не рассматривал. Для меня настоящая природа исключает цивилизацию. Я искал нетронутую природу, леса, облака, блюдца луж. И нашел! В Миорском районе. Помню, пошел как–то за грибами. А места новые, ничего не знаю. Местные спрашивают: «Нашли что–нибудь?» А у меня всего три грибочка... Через час они несут мне пакет замороженных — просто так, совершенно бесплатно. Где еще такое возможно?

26 мая на площади Якуба Коласа в Минске в пятый раз откроется выставочный проект под открытым небом «Художник и город», главным героем которого в этом году станет Валентин Губарев. Творчество мастера очень популярно за рубежом, но мало знакомо соотечественникам. Пришла пора исправить досадное недоразумение: увидеть 30 завораживающих работ и подсмотреть за буднями обитателей небольших провинциальных городов можно будет вплоть до 9 сентября.

Оригиналы картин покажут чуть раньше: на вернисаж всех желающих зовут в Национальный центр современных искусств 18 мая.

leonovich@sb.by

Советская Белоруссия № 92 (24974). Среда, 18 мая 2016