Андрей Смирнов — о том, с чего начинается Родина

Культовый фильм «Белорусский вокзал», снятый 49 лет назад, и сегодня находит живой отклик у зрителей. Для режиссера ленты Андрея Смирнова, рожденного в первый год войны, фронтовики всегда были героями. Но мало кто знает, что работа над фильмом шла трудно и бывали моменты, когда судьба картины висела на волоске. Впрочем, наш разговор с мастером — тоже непростой — был не только о кино.

Нину Ургант категорически не хотели утверждать на роль медсестры. Но без нее картина была бы иной.
KINOPOISK.RU

Мои университеты

Когда началась война, отец добровольцем записался на фронт, а нас с матерью отправили из Москвы в Воронеж, затем в Копейск. Класса до седьмого я ненавидел школу. Меня там били как физически слабого. Двор есть двор, во дворе нет учителей. Где жили мои родители, там царствовала шпана. Настоящие уголовники. И только где‑то лет в четырнадцать, когда у пацанов язык уже становится важнее кулаков, ситуация преломилась, и меня перестали колотить.

Когда мы вернулись в Москву, в ней было всего три школы с углубленным изу­чением иностранного языка: английская, французская и немецкая.

Мой отец, который за свою жизнь сам, без помощи учителей выучил пять языков (причем английский у него был превосходный!), предложил мне поступать в такую школу.

У нас роскошная библиотека была — все произведения Агаты Кристи стояли на полках. Отец сказал, что надо быть дураком, чтобы не использовать такую возможность. И я за лето выучил французскую грамматику. Последние три года  учился во французской спецшколе, которая дала мне очень много. И я уже в институте подрабатывал переводчиком благодаря знаниям, полученным в школе.

Оскал войны

Своего отца я впервые увидел в пять лет. Он пришел домой с войны в 1946 году. Отец вызывал восхищение у многих людей: он был хорош собой, обаятельный. После того как папа начал вести телепередачу «Рассказ о неизвестном герое», с ним невозможно было идти по улице: ни в Москве, ни в провинции. Люди брали автограф, благодарили, плакали. Самое главное дело, которое сделал отец, — это его книга о Брестской крепости. Еще его усилиями вернули гражданское достоинство миллионам людей, которые попали в немецкий плен и гражданами вообще не считались.

Отец занялся Брестской крепостью в 1954 году. Впервые о ней прозвучали три передачи по радио, по‑моему, в 1955-м, их слушала вся страна. На всю жизнь запомнил, как я первый раз приехал в Брестскую крепость, это было летом 1955 года. Впечатления? Страшно... Я никогда так близко не видел оскал войны...Костел запомнил. В нем прятались защитники крепости. Выскакивали оттуда и атаковали фашистов. Там была невиданная концентрация героизма.

Мне партия не доверяла

Фильм «Белорусский вокзал» пророс во мне от Брестской крепости, от увиденного, услышанного от отца моего...

В 1967 году я снял свой первый короткометражный фильм «Ангел». Он был запрещен, мне внятно сказали, что фильм положен на полку, и денег за него не заплатят ни копейки. До свидания.

Я пребывал в полном раздрае, и вдруг мой друг Леня Гуревич говорит, что в экспериментальной студии Чухрая, где я делал этого «Ангела», лежит заявка драматурга Вадима Трунина, где рассказывается, как четверо фронтовиков хоронят своего командира. Встречаются после многих лет на этих похоронах. И потом весь день пытаются где‑то вместе выпить. И как бы найти давно потерянный общий язык.

Вот то, что он рассказал. В эту секунду у меня возникло абсолютно безошибочное чувство, что я обязан это сделать. И той же ночью добыл телефон Трунина, позвонил ему в санаторий в Среднюю Азию, где он тогда находился. Объяснил, в чем дело. «Да бери ради бога. Никто не берет». Так я добрался до этого.

Было много препятствий: со мной не желали заключать договор. Фильм предлагали снимать Ларисе Шепитько, в результате отдали Марку Осепьяну. Мне партия не доверяла. С Марком мы были приятели, он хороший режиссер. Я ему пожелал успеха, но через некоторое время Осепьян ушел, что‑то у них не сложилось. И студия расторгла договор с Труниным. Вот тогда пришел мой час. Мы с Вадимом оба сидели без денег, заняли у друзей и поехали писать сценарий...

Я бился за Нину Ургант

За правду фильма «Белорусский вокзал» я отдаю должное трем людям: Вадиму Трунину, Булату Окуджаве и Альфреду Шнитке.

Помню, как мучительно долго мы подбирали песню к этому фильму. Я предлагал «Синий платочек», но Трунин настаивал, что нужна новая, свежая песня. Пришла мысль обратиться за помощью к Булату Окуджаве. Я поехал у нему домой. Булат отказался — он роман писал в это время. Тогда я решился на крайний шаг, предложил ему посмотреть отснятый материал, а снято уже было все, кроме последней сцены. Мы посмотрели, зажегся свет, и я увидел, что у Булата другие глаза. Он загорелся: «Попробую...»

Через несколько дней звонит: «У меня есть текст». Музыку тоже пытался написать Окуджава, но у него ничего не получилось. Я тогда попросил Альфреда Шнитке. Помню, на «Мосфильме» встретились все: Шнитке, Окуджава и мы с Труниным. Спорили, дискутировали, доказывали... Закончилось тем, что Альфред Шнитке сел за рояль, и через 30 минут была готовая музыка.

Этой песне досталось не меньше, чем фильму! Текст отказалась утверждать редакция. Редактор — сам фронтовик — написал, что это невозможно, что это такое: «А нынче нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим». Это... лозунг. А у нас был один‑единственный лозунг: победа малой кровью. Я говорю этому редактору: «Слушайте, как вам не стыдно! 40 миллионов положили, и малой кровью?» Еле отбились!..

Убежден, что картина живет только потому, что там замечательные диалоги, которые написал Вадим Трухин. Они и сегодня не кажутся диалогами из прошлого века. Ну и замечательные артисты... Был скандал и по этому поводу, категорически не хотели утверждать Нину Ургант на роль медсестры, рекомендовали Инну Макарову. А я насмерть стоял за Нину, у нее тогда глаза светились особым женственным светом. Это же нигде не взять... Меня заставили сделать пробы Инны. Она сыграла неплохо. Но это было не то... Худсовет утвердил Макарову, я хлопнул дверью и сказал, что больше к этой картине не имею ни малейшего отношения. Написал заявление, что я снимаю свою фамилию с титров.

Купил водки и поехал к приятелю на дачу. И там трое суток сидел и пил. А на четвертые сутки приехала мосфильмовская машина. Мне разрешили снимать Ургант. Вот так дался мне «Белорусский вокзал».

На светлой стороне

Я как режиссер не выносил, когда мои фильмы резали. Просто физически болел от этого. Поэтому я ушел из режиссуры и не снимал почти тридцать лет. Не снимал лучшие годы своей жизни. А что делать? По‑другому не могу... У меня было всего четыре картины. «Ангел», «Белорусский вокзал», «Осень», «Верой и правдой». Ни одна не вышла такой, как она была задумана. Ни одна! В последней картине «Верой и правдой» тоже очень хорошие артисты играют. Остановили съемку на середине, и Сизов, тогдашний директор студии, мне сказал: «Ты думаешь, ты истратил миллион, мы тебе дадим второй истратить? Нет, пока ты это не переделаешь». И мне пришлось резать сцену за сценой. Казалось, что резал собственное сердце...

Вот поэтому я и уходил из режиссуры, писал сценарии. По моим сценариям три фильма сняли. А потом я пьесу написал, которую играли 30 театров по всему Советскому Союзу. Жил трудно, только в 44 года рассчитался со всеми долгами. Мужику жить с хроническими долгами ужасно. Бывало, что не получал денег по нескольку месяцев. Конечно, был обозленный. И забыть это все не могу. Но я всегда детей своих учил смотреть в другую сторону жизни. Более светлую. У меня с детьми хорошие отношения. Они все взрослые. Все работают, вкалывают. Я к ним с уважением отношусь.

Понимаю ли я сегодняшнюю жизнь? Не знаю, может быть, да, а может, нет. Я в силу своего возраста живу достаточно замкнуто. Но дети — другое поколение... Моей старшей дочери уже 50 лет. Представляете, что это такое, когда ты понимаешь, что твоему ребенку уже полвека... Скажу со всей ответственностью, в старости ничего хорошего нет. Голова хуже соображает. Реакция замедленная. Хотя я еще до прошлого года играл в теннис. До короткого мяча  вполне добегал и в свои 77 лет.

Следует жить

Я с вами совершенно не согласен в том, что сегодня не снимают хорошее кино! Посмотрите, как вырос класс сериалов: «Домашний арест», «Звоните Ди Каприо», «Обычная женщина», «Садовое кольцо»... И это практически одновременно вышло. Такого у нас не было. Это же первое поколение российских режиссеров, которые выросли как режиссеры в отсутствие цензуры. Потому что на самом деле о российском кино судить можно будет лет через 75, когда хотя бы два‑три поколения вырастут без цензуры, без войны, голода и террора.

Сосуществование художника и власти — всегда больная тема. Всегда и у всех. Считаю бесперспективным рассуждать на эту тему. Цензура есть: каналов, продюсеров. Но государственной цензуры нет. Двух последних картин, которые я сделал, не коснулась рука цензуры. Все только мое. Есть какие‑то ошибки, это мои ошибки. Власть к этому не имеет отношения.

ДОСЬЕ «СОЮЗА»