Из всех рыбацких историй, которые я рассказывал приятелям, эта была бы, пожалуй, самой печальной. Однако именно о ней стараюсь не вспоминать во время наших посиделок за поздним чаем, хотя какая-то неведомая сила так и тянет за язык. Так, как когда-то тянула на пустынном берегу в глубокую озерную бездну. Впрочем, тогда было страшнее. Сейчас же я просто отгоняю мысли о Ванечке, его трубе и тех странных звуках, что заманчиво звали в неживую даль. И все же пришла пора поведать эту грустную историю читателям…
* * *
Местные звали его Генрихом, а я — Геннадием. Как по паспорту. Он был смотрителем дома охотника и жил неподалеку на краю небольшой хуторской деревеньки. Я его хорошо угостил, и мы подружились. Моим приятелям место это не понравилось, а мне, наоборот, запало в душу, и я стал приезжать сюда один. Зимой — пострелять, летом — порыбачить. Как-то в бинокль заметил на другом берегу озера пожилого одноногого мужчину с костылем. Он довольно ловко забрался в лодку и направил ее к камышам. Спросил, кто это.
— Горемыку этого Севастьяновичем кличут, — поведал мне Геннадий. — Родители его жили в соседней деревушке, но дом не сохранился. А он, как вышел на пенсию да инвалидом стал после аварии, купил здесь дом и каждое лето сюда с женой аж из самой Москвы приезжал. На рыбалке Севастьяныч помешан…
Вскоре мне и самому довелось познакомиться с Александром Севастьяновичем. Он проезжал мимо на своем «москвиче» с ручным управлением, когда я сидел на мостике у берега и ловил небольшую плотву. Разговорились. Я достал флягу и предложил ему коньяку.
— Ни за что, ни грамма, — замотал головой собеседник. — Из-за этого зелья и калекой стал, нетрезвым был за рулем.
— Не скучно вам здесь, Севастьяныч? — поинтересовался я.
— Какое! — отмахнулся он. — После столичного муравейника здесь душа отдыхает. А как подумаю, что завтра Ванечка мой сюда приезжает…
Ванечка — это внук. Дочь Настя подарила внука, в котором он души не чает. Родители паренька состоят в какой-то международной медицинской структуре и в основном работают последние годы в Африке. Ванечка растет у дедушки с бабушкой. На семейном совете решили, что будет он заниматься музыкой. Удивительно, но Ванечка сам остановил свой выбор на трубе. Может, интуиция подсказала. Педагог его поражается быстрым успехам двенадцатилетнего паренька.
— Мы с Ангелиной Павловной, супругой моей, тоже влюбились в этот инструмент, — сказал Александр Севастьянович. — Летом музыкальная школа на каникулах. В квартире не позанимаешься — соседи недовольны. Вот мы и берем сюда на лето Ванечку. Сейчас его родители на недельку в Москву приехали. Завтра его к нам доставят.
Все это время, пока Севастьяныч рассказывал о внуке, лицо его молодело на глазах и светилось какой-то тихой, неземной радостью.
Надо сказать, что в то лето на этом озере мне везло с клевом, и я зачастил. Жадный и ревнивый, как все рыбаки, старался ездить сюда один, никого не приглашал в спутники. Останавливался у Геннадия и спал на веранде, пристроенной к хате и имевшей отдельный выход на двор. Неплохо было бы ночевать на сеновале, но однажды, когда загружали в сарай сено, я увидел гадюку и с тех пор обходил его стороной.
В тот день я дважды слышал, как Ванечка играл на трубе. Вначале это было, когда утренняя зорька окончательно растопилась в зарождающейся дремоте красного летнего дня. Прозвучало несколько музыкальных гамм, видать, для разминки. Затем над озером полилась незнакомая мне мелодия. Простая и бодрая, как ничем не обремененная жизнь. Вообще-то, звучала она здесь среди лесных и водных просторов как-то нелепо и некстати. Вряд ли эту безмерную тишину еще когда-либо нарушали подобные звуки. Но сейчас они плыли и плыли окрест… Словно говорили: это правда, что жизнь замечательна, а дорога человеческая длинна и солнечна.
Утренняя музыка в глухом приграничном поселке на берегу дивного озера так же неожиданно исчезла, как и родилась, и томный летний день, полный тепла и солнца, воцарился над благодатной землей.
Днем я хорошенько выспался, а затем уехал на вечернюю рыбалку. Когда вернулся с озера и привязывал лодку на берегу, над синей гладью воды вновь полились звуки трубы. И опять Ванечка вначале что-то сыграл для разминки. Может, разучивая что-то новое, вглядывался в ноты. Но вот мало-помалу родилась какая-то странно-дивная мелодия. Вечерний закат накатил первый холодок, и за густым олешником на другом берегу перестали прятаться тени приближающихся сумерек. Где-то там, в километре от меня, на хуторе, московский паренек рождал на трубе удивительную мелодию. Эта вечерняя песня не казалась такой нелепой, как утренняя. Она волновала какой-то неясной, совсем не детской тоской. Эта мелодия тоже вроде бы говорила о жизни окружающей и жизни человеческой и все же казалась слишком грустной. Пока гнал лодку к берегу, я разогрелся и даже слегка вспотел. Сейчас же от этой тоскливой мелодии холодные мурашки пробежали по моему телу. Да, эта песнь над вечерним озером тоже была прекрасна, но говорила не о торжестве жизни, а о какой-то бездарной суете и кончине всякого живого существа. Пусть так, возмутился я, но не может и не должен нормальный ребенок в двенадцать лет говорить о такой безысходности! Мне стало жаль и себя, и этого безумного мальчика до слез. Они даже выкатились из моих глаз. Наверное, в те минуты я внутренне молился, чтобы ночной музыкант прекратил свою мелодию, словно местами вырванную из похоронного напева.
И только вернувшись во двор Геннадия, услышав запах парного молока, я успокоился. Жизнь продолжается…
— А что за человек Севастьяныч, — спросил я вечером у Геннадия.
— Нормальный мужик, не жадный, винцом, бывает, меня угостит, а то и водочкой побалует. Как-то коньяк предлагал, да я этот клоповник не употребляю.
— Ну а чего он сюда повадился?
— Так говорил же я. Он и сам вырос неподалеку, в Ахремичах. А в Москву в армию забрали. Так и остался там. Сюда к старикам редко приезжал, занятой был человек. Говорил, что прорабом работал, а потом начальником в тресте. А как к пенсии подошел, в родные края потянуло. До рыбалки он охочий. Дом этот выкупил за хорошие деньги. Так люди говорят. Ну вот и приезжает сюда уже третье лето со своей Ангелиной. «москвич» себе инвалидный в райцентре купил.
— А внука его ты видел?
— Иванку? Ну видел. Тихий такой, худенький. И откуда силы берет на таком инструменте играть? С Севастьянычем в город за книгами ездит. Тихий малец, в бабушку свою Ангелину выдался. Так Севастьяныч мне сам говорил. И что в такой музыке нашел? Вот гармоника или баян…
В следующий свой приезд сюда собирался поближе познакомиться с необычной для этих мест семьей. Да не выпало. Год выдался високосный и для меня неудачный. Тяжело заболела сестра. Пришлось везти одинокую женщину на операцию за границу. Потом сам прихворнул малость, не заладились дела на службе. Так вторая часть лета у меня и сгинула. Какая тут рыбалка? Но к концу сентября я все же разгреб все свои дела и поехал на хутор к Геннадию перевести дух. Осень выдалась скорой. Бывает, что и в октябре еще летом пахнет, а тут зачастили холодные дожди, северный ветер торопливо срывал даже зеленые еще местами листья. Словно и не было тут лета!
Однако пятница, когда я поехал на любимое озеро, выдалась сносной. К обеду и вовсе распогодилось. Стих ветер, выглянуло солнце и своими уже заметно ослабевшими лучами осветило пожухлые кусты полыни и вереска на краю поля перед тихой деревенькой. Геннадий вышел на крыльцо не сразу. Когда появился, я про себя отметил, что он несколько сдал, осунулся. Оказывается, и он прихворнул нынешней неласковой осенью. Сказал, что спина замучила, по ночам спать не дает.
— Будем разбираться с тобой, — сказал я и стал выгружать пакеты с едой и напитками.
— Ну вот, подлечимся, — повеселел мой Геннадий.
Баню отложили на завтра. Да и на рыбалку вечернюю идти не было смысла: день стал заметно короче. Пока подкормишь рыбу, уже и стемнеет.
Вечером спросил у Геннадия:
— Севастьяныч небось давно с Ангелиной в свою Москву укатили…
Геннадий нахмурился. Помолчав, сказал:
— Ангелина уехала, а он, бедолага, тут остался. И Ванечка их тоже…
— Как? — вырвалось у меня. — Пареньку ведь в школу давно надо…
— Никуда им обоим уже не надо…
— Как так? — заподозрив неладное, почти выкрикнул я.
— Да беда тут у нас после вашего отъезда вышла…
И хозяин хаты поведал жуткую историю. Оказывается, Севастьяныч взял с собой внука на рыбалку. Тот даже без удочки был. Просто хотел с дедом в лодке посидеть, посмотреть, как тот рыбу ловит. Вокруг много кувшинок плавало. Вот и потянулся Ванечка за одной из них. Не удержался в лодке… Плавать паренек не умел. Как, впрочем, и Севастьяныч. К тому же с одной ногой… Когда Ванечка не показался больше из воды, Севастьяныч тоже бросился в воду. Дно здесь очень илистое, но озеро тихое, и потому уже спустя час водолазы нашли и вытянули их тела на берег.
— Потом тут такая оказия вышла, — продолжил Геннадий. — Родители Ванечки в Африке потерялись. Ангелина вне себя была, без памяти лежала от горя. На других родственников тоже никак не выйти. Мы тут сами все хлопотали и кумекали с районным начальством. И еще человека из посольства российского вызвали. Словом, похоронили мы их обоих здесь. Севастьяныч так враз и лег рядом со своими батькой и матерью. Я же говорил, они в старой деревне жили. Настя, мать Ванечки, с мужем только через месяц приехали сюда. На могилки пришли. Я сам их туда водил. Жалко мне их всех.
— Да, дела, — пробормотал я. — Давай напьемся сегодня, Геннадий. А то ведь не уснем все равно. А завтра и мы на могилки сходим. Мне они тоже уже вроде бы как не чужие…
— Напиться можно, только от горя так тоже не убежишь.
— Это точно, — подтвердил я.
Утром Геннадий похмелился, а я не притронулся к спиртному. Суббота выдалась не хуже предыдущего дня, но настроения почему-то не было. А к вечеру оно и вовсе упало. Я стоял на мостике, как и в тот летний вечер, когда над озером плыла печальная мелодия. Сейчас же подумалось, что уже тогда она предвещала беду. И об этой беде уже тогда знал двенадцатилетний Ванечка. Он словно предвидел, предчувствовал ее… Кто и зачем посылает такие непереносимые испытания тому же Севастьянычу, Ангелине и матери Ванечки?..
И вдруг я понял, как опасно размышлять об этом… Осенью вода в озере становится более прозрачной, и мне показалось, что я, пусть и не очень отчетливо, искаженно, но увидел лица Ванечки и Севастьяныча. Они словно звали меня к себе, а над озером с того берега плыла прощальная мелодия, которую тогда играл мальчик. Я явственно почувствовал, как неведомая сила сзади подталкивает меня в озерную глубь. Я резко развернулся на сто восемьдесят градусов, и та же (а может, уже другая?) сила толкнула меня с мостика на берег, словно прогоняя отсюда подальше…
И я пошел. Не оглядываясь.
Невысокого роста, худощавый, но еще жилистый Геннадий возился во дворе по хозяйству. Он сразу понял, что мне не до рыбалки.
— Теперь уже только после зимы увидимся? — спросил он.
— Пожалуй, — ответил я и обнял своего доброго приятеля.
Мне было грустно еще и оттого, что я хорошо знал: в эти края я уже тоже вряд ли вернусь.
Хватит и пережитого.
