Валентин Елизарьев. Любимец судьбы

Об интервью с Валентином Николаевичем Елизарьевым мы договорились быстро, но с оговоркой: после юбилея. У этого «быстро» своя долгая история: 25 лет назад, когда я была завсегдатаем балетного закулисья и дружила с артистами, он меня запомнил. Потом мы встречались в Лондоне (почти случайно, на балете в «Ковент–Гарден»), потом несколько раз в Пекине, куда сначала он привозил наш балет на гастроли, а потом приезжал в качестве почетного гостя на конкурс артистов балета и балетмейстеров. На этих конкурсах его мнение было если и не решающим, то очень значимым: у Елизарьева репутация великого балетмейстера не только в Беларуси, будьте уверены. Ну а почему после юбилея — понятно: чтобы улеглись страсти, подуспокоились нервы и можно было бы не спеша поговорить о главном — о балете и счастье. «СБ» стала единственной газетой, которой маэстро дал большое интервью.

Фото Михаила ПЕНЬЕВСКОГО

Помню, как очень–очень давно впервые увидела балет, поставленный Валентином Елизарьевым. Это был «Щелкунчик», и он произвел на меня ошеломляющее впечатление (как выяснится примерно десятилетие спустя, он производит такое же впечатление на артистов, которые его танцуют, особенно Принца, почему — чуть позже). Потом, будучи студенткой, я посмотрела все балеты Елизарьева, причем все неоднократно («Кармен–сюиту» видела не менее двадцати раз и продолжаю смотреть при каждой возможности). Моим кумиром был Владимир Комков — лучший, на мой (конечно, субъективный) взгляд, Спартак нашего театра. Но лицо белорусского балета все же не он.

Лицо белорусского балета — Валентин Елизарьев, вернувшийся 31 октября в театр впервые за восемь лет со своим великолепным «Спартаком» и триумфальным юбилейным вечером 2 ноября. Звезд такого уровня и такой географии в нашем театре не было давно, а когда они вновь соберутся на этой сцене... Думаю, что никогда. Тот вечер был единственным в своем роде. Артисты, которым рукоплещут по всему подлунному миру, танцевали на минской сцене бесплатно — это был подарок человеку, который создал белорусский балет. Создал его уникальное и узнаваемое лицо — спектакли, которые не спутаешь ни с какими другими. Который воспитал своих зрителей, научил нас понимать, что «балет — это искусство мысли», и приучил видеть за внешней красотой большее — образ, символ и смысл. После его балетов долго думается.

Восемь лет Елизарьев не выходил на сцену Большого театра, а когда вышел... Кажется, все эти (долгие, долгие!) годы зал не слышал таких аплодисментов, в мгновение ставших овациями, не слышал столько «Браво!». Зрители Елизарьева любят и по нему скучают. И не могут понять, почему хореограф — всемирно знаменитый, любимый публикой и все еще полный творческих сил — не ставит новых спектаклей в родном театре.

Вот мы уселись в его уютной гостиной и около двух часов проговорили почти обо всем — умных артистах, творческом риске и трудном счастье быть собой. Пошли с самого начала.
— Я приехал в Минск по распределению, здесь тогда не было хореографа. Я уже на третьем курсе стал лауреатом Всесоюзного конкурса балетмейстеров, и меня, мои работы начали отслеживать из Беларуси. В Ленинграде оставаться я не мог, потому что там на постановки нужно было стоять долгую очередь. А здесь была возможность сразу творить. Я приехал, думал спектакля два поставлю, а дальше посмотрим. А задержался на всю жизнь.

Его первым балетом на минской сцене была «Кармен–сюита», которую и сегодня, пусть и очень редко (а жаль!), у нас показывают (увидите в афише — немедленно покупайте билет и поверьте: его балеты не стареют). Ему было 26, когда он ее поставил, а впечатление — как от работы зрелого, многое повидавшего и передумавшего мастера. Он сразу заявил о своей непохожести — поставил нечто принципиально отличающееся от спектакля, гремевшего на московской сцене:

— Я хотел сделать оригинальный спектакль, другой — музыка и тема позволяли. Мне было любопытно, я свободно себя чувствовал без всей этой привычной амуниции — военные, цыганщина, платья, розы. Я брал суть. В чем трагедия Кармен? Ни один мужчина в ее жизни не соответствовал уровню ее чувств. Они оказались очень мелкими — и Хосе, и Тореадор, и, наверное, еще другие. И в этом ее трагедия. Мой спектакль об этом. Трагедия женщины.

— Вы были совсем молодым человеком, когда возглавили балетный коллектив. Какие были ощущения?

— Вначале я чувствовал себя очень некомфортно.

— Некомфортно или неуверенно?

— И неуверенно, и некомфортно, нас ведь не учили работать с людьми, а это самое главное. У нас были потрясающие педагоги, лучшие умы музыкального и хореографического искусства Ленинграда, я в двух учебных заведениях там учился. Но никто не учил работать с людьми. Этих навыков не было, поэтому только методом проб, ошибок.

— Балетмейстер обязательно должен быть диктатором?

— Думаю, да. Потому что это коллективный труд. Не нужно, чтобы труппа любила, нужно, чтобы уважала за творчество. Это важнее. Любовь дело такое: сегодня есть, завтра нет, а вот уважение к творцу должно быть. Без этого ничего. И самое главное: творец должен увлечь коллектив. Нужно уметь увлечь, понимаете, замыслом, хореографией, поиском. Если на репетиции рождается эта творческая атмосфера, тогда что–то получается. А когда приходит кто–то, кто считает себя великим, сбрасывает пару движений и всем говорит, что он гениальный, такого не уважают.

Елизарьева артисты уважали всегда. Я помню, что в вечера, когда он смотрел спектакль из зала, за кулисами шептались: «Елизарьев в зале! Елизарьев в зале!» — и спектакли наполнялись особой эмоцией, если герои умирали — рыдал весь зал, если смеялись — стены сотрясались от хохота. Это особенное балетное умение — все сказать, не произнеся ни слова. А ведь это труд, тяжелый, черный, для многих — неблагодарный. Елизарьевская хореография — тяжелая, часто на пределе физических возможностей.

— Артисты, с которыми я дружила, говорили, что ваш «Спартак» — очень тяжелый физически для мужского кордебалета.

— Очень сложный.


— Говорили, что адажио во втором акте «Щелкунчика» — смертельный номер для Принца, что танец масок во втором акте «Ромео и Джульетты» — на уровне акробатики. Почему вы ставили так сложно?

— Я всегда ставил задачу чуть сложнее, чем та, на которую способна труппа, — тогда она может вырасти. Труппа должна расти, понимаете? А если задача ставится вровень или ниже возможностей, роста не будет. Поэтому я всегда чуть–чуть завышаю планку.

— А труппа об этом знала?

— Нет, конечно (смеется). Это мой секрет.

Через два года после «Кармен–сюиты» Валентин Елизарьев создал свою Вселенную — поставил спектакль «Сотворение мира».

— Как вам вообще разрешили поставить про Бога? — спрашиваю я, помня год постановки — 1976. Времена хрущевского богоборчества уже остались в прошлом, но в Советском Союзе отношения власти и религии никогда не были простыми.

— Меня вызвали в ЦК Компартии Беларуси, я всего третий год работал, и сказали: «Валентин Николаевич, ну для чего вам делать спектакль про Бога, дьявола, Адама? Неужели никаких других тем не видите вокруг себя?» А уже было поздно (улыбается почти заговорщицки.Прим. И.П.). Уже была запущена вся машина, изготовлены декорации, костюмы — все. Этот разговор поздно состоялся, в постановку уже были вложены огромные деньги. Я не знаю, чем бы это все закончилось, если бы «Сотворение мира» не оказалось творческой удачей. Толпы народа штурмом брали театр, конная милиция охраняла.

— А какое у вас, создателя этого спектакля, было ощущение, когда вы видели эти толпы?

— Меня пугала эта неожиданно свалившаяся на меня слава. С одной стороны, мне, конечно, было приятно по–человечески. А с другой — пугало.

— Почему?

— Успех был невероятный, и он пугал, потому что: а как будет со следующими спектаклями?

— Планку слишком высоко подняли?

— Да, ведь нужно было, чтобы следующий спектакль соответствовал этому высокому уровню.

Этому уровню соответствовал и следующий спектакль (это был «Тиль Уленшпигель»), и все остальные. А годы спустя на гастролях в Польше кардинал Кароль Войтыла, будущий Папа Римский Иоанн Павел II, тихо сказал ему: «Спасибо за Бога».

— Вы почти четыре десятилетия ставите спектакли, видели и воспитали разные поколения артистов. Как они изменились за это время? И как меняются спектакли в зависимости от исполнителя?

— Невозможно сделать одинаковый спектакль с разными артистами, даже один и тот же спектакль с разными составами — каждый раз другой, потому что разные индивидуальности. Дай бог только, чтобы индивидуальность была. Потому что множество людей индивидуальности не имеют. Понимаете, это дар от природы. Мало того что артист должен быть хорошо сложен, с очень хорошей наследственностью. Я всегда говорю: 50% – наследственность, 50% – образование. Должен быть талант. И работоспособность. Потому что ничего не бывает без работы, это ведь черный труд. Подготовительный период к любому балету — это ломка самого себя, ведь нужно дать новую пластику, новую тему, здесь (показывает на голову. — И.П.) еще чтобы что–то было, не просто тело пустое, а чтобы еще и мозги были. Это редко попадается. Боженька очень редко к кому прикасается пальчиком, награждает индивидуальностью. Мне повезло, что такие были. Я всегда старался делать спектакль из индивидуальностей. На сцене видно — есть там человек или нет, или он просто копирует, воспроизводит и ничего от себя не несет.

фото БЕЛТА

— Вы каких артистов предпочитаете — просто исполнителей или чтобы они были интерпретаторами и соавторами?

— Интерпретаторами и соавторами.

— Много таких у вас было?

— Нет, не очень, но были. Людмила Бржозовская, Юрий Троян, Владимир Комков, Владимир Иванов, Инесса Душкевич, Нина Павлова, Виктор Саркисян, Татьяна Шеметовец.

Из артистов, которых боженька точно наградил индивидуальностью, Валентин Николаевич с готовностью отмечает своего однокашника Михаила Барышникова (знаете ли вы, что прежде чем выучиться на балетмейстера, наш маэстро учился на танцовщика?). «Я его знаю как облупленного», — говорит он, улыбаясь своим юношеским воспоминаниям.

— Он ведь по–настоящему талантлив? — осторожно уточняю. Осторожно — потому, что знаю, как редко коллеги по творческому цеху хвалят друг друга. Но Валентин Николаевич на похвалы не скупится — если, конечно, есть за что хвалить:

— Очень. И он очень целеустремленный был с детства, хорошо координированный от природы. У него очень хорошие мозги. Очень одаренный, хорошо обученный, фанатик. У нас успеха добивались только фанатики. Простой пример. От интерната до училища, наверное, километр или метров 800. У Барышникова от природы было некрасивое это место (показывает на лодыжку и икру), ноги были немного кривоваты. И он, чтобы накачать эту икру, несколько раз в день ходил из интерната в училище на полупальцах. Специально. И он накачал это место, у него стали очень красивые пропорциональные ноги. Он с умом все в этой жизни делал, у него на первом месте мозги. Знаете, есть люди, которые от природы так одарены, что им и мозги не нужны. Правда, когда кто–то без мозгов на сцене танцует, это сразу видно (смеется).

Мне всегда было интересно — почему на театральных афишах пишут имя композитора и умалчивают имя балетмейстера. Я видела четыре или пять разных версий «Ромео и Джульетты», например, и это были разные балеты, хоть и с одним сюжетом. Несколько лет назад в Мюнхене раздумывала: покупать программку «Лебединого озера» или нет, это же «Лебединое озеро», что там может быть непонятного? Хорошо, что купила: без нее я бы не поняла содержания, хореограф Джон Ноймайер так основательно поработал над балетом, что единственное, что осталось без изменений, — великая музыка Чайковского и танец маленьких лебедей Льва Иванова. Поговорю об этом с Валентином Николаевичем.

— Один и тот же балет ставят совершенно разные хореографы и получаются совершенно разные спектакли. Когда вы начинаете готовиться к постановке, смотрите, что сделали другие?

— Нет. К тому же в советское время даже видео не было. Спектакли можно было посмотреть кусочками — что–то показывали по телевидению, но так, чтобы полный спектакль в домашних условиях, где можно остановить, посмотреть, записать, — такого не было. Я из другого времени, более древнего (улыбается). Это сейчас можно посмотреть любой спектакль в мире.

— Случалось ли с вами такое, чтобы вы увидели балет, поставленный другим балетмейстером, и подумали: вот как хорошо поставил, я бы такое никогда не сделал!

— Да, у меня бывали такие ощущения. От действительно талантливых людей, которые оставили большой след в мировом искусстве. Например, Джордж Баланчин. Я не являюсь его поклонником, но как профессионал могу оценить, какой огромный вклад в развитие балетмейстерского искусства он сделал и создал целое направление — симфобалет. Для меня вообще западная хореография была большим открытием, мы мало что знали, я был молодым человеком, еще никуда не выезжал. Меня поразил, скажем, балет «Весна священная» Мориса Бежара. Мне очень нравились балеты Ролана Пети. Но я ни разу их не копировал. Я был студентом первого курса и попал на самый первый «Спартак» Юрия Григоровича. Ошеломляющее впечатление он произвел на меня, просто прибил к земле.

— Прибил потому, что вы думали, что не сможете поставить ничего подобного, или...

— Я тогда не думал, что когда–нибудь буду ставить «Спартак», но вот само произведение... В комплексе — музыка, хореография, сценография, костюмы, бутафория — грандиозное впечатление. Мне был 21 год, я учился на первом курсе, когда впервые это увидел. Я сам еще мало что умел делать.


После этого признания мне сразу же хочется спросить, почему Валентин Николаевич, когда сам ставил «Спартак», отказался от второй главной женской партии, которая в постановке Григоровича играет существенную роль.

— Ну не могло спартаковское движение за свободу рабов умереть из–за проститутки (или куртизанки, это близкие понятия, вы же понимаете). Это натяжка. В истории все не так. Просто армия Спартака была не такая мощная, как у Красса.

Если нужно, балетмейстер станет и историком, отмечаю я про себя. Но раз уж мы заговорили о Спартаке, не могу не спросить про начало второго акта — «пир у Красса», который сразу после премьеры окрестили «оргиями». Я знаю людей, которые ходили на балет только ради них — для 1980 года, когда «Спартак» был поставлен в Минске, это было очень смело. Решаюсь:

— У вас в балетах много обнаженной, если можно так сказать, натуры.

— А что может быть красивее обнаженного человеческого тела? Для меня в природе нет ничего красивее.

— А как вам удавалось все это ввести в спектакль? Ведь советское время было достаточно пуританским, а у вас — сплошная обнаженка.

— Мне никто замечаний не делал, — улыбается, а в уголках глаз — хитринка.

Мы с маэстро вспоминаем его юбилейный вечер и подарки, которые он тогда получил. Одним из самых звездных балетмейстерских имен был хореограф церемоний открытия и закрытия Олимпиады–2014, создатель театра «Киев модерн–балет», народный артист Молдовы, лауреат Государственной премии Украины, гражданин Беларуси Раду Поклитару. Я была знакома с ним, еще когда в нашем Большом он танцевал в кордебалете, а потом пошел учиться на балетмейстера — на самый первый курс, который набирал в академии музыки Валентин Николаевич. «Он талантливый парень», — уверенно говорит Елизарьев.

— И самый известный из ваших учеников.

— Причем известности он добился за пределами Беларуси. В свое время он стал много ездить, особенно в Россию. Остановился в Украине, там нашелся спонсор, который поддержал его частный театр. Сейчас Раду в такой ситуации, что делает что хочет. И имеет государственные деньги. А в Минске, скорее всего, очень долго бы ждал постановки.

«Ведь у нас в стране, по сути, только два музыкальных театра», — заканчиваю я про себя эту мысль и вспоминаю, о чем Валентин Николаевич говорил в начале нашей беседы: он и сам принял приглашение из Минска, чтобы не стоять в долгой очереди на постановку в Ленинграде. И за 35 лет создал у нас в стране свой театр и воспитал своего зрителя, который сегодня очень скучает по маэстро.

— А в Минске такое возможно? — спрашиваю, ссылаясь на опыт театра «Киев модерн–балет» Раду Поклитару. Может, например, Елизарьев открыть частный театр?

— Я пытался это сделать, обошел много инстанций. Причем речь шла не только о театре, я пытался открыть академию танца. С документами, все просчитано — финансы, помещение. На словах все «за», на деле — денег нет.

И чтобы закончить тему других балетмейстеров, даже если они ученики:

— А возможна ли дружба между хореографами?

— Есть люди, которые друг друга признают и уважают. Но, как правило, те, кто друг друга признают, им делить нечего (усмехается). А вообще, конечно, ревностно относятся к успехам друг друга. Я, например, очень спокойно.

— Но ведь вам, по большому счету, нечего ни с кем было делить. 35 лет театр был в вашем полном распоряжении, и вы могли осуществлять любые свои замыслы.

— Да, я любимец судьбы.

Вот это признание! После него самое время перейти к личной философии.

— Скажите, а что важнее — быть счастливым или самореализоваться?

— Мне кажется, что счастливый человек — тот, который самореализовывается. Счастье — это возможность творить и возможность иметь хорошую семью. Человек, как мне кажется, счастлив, когда занимается любимым делом. Я всю жизнь занимался любимым делом, всю жизнь провел в любимой семье. Я считаю себя очень счастливым человеком.

— А вам с супругой не обидно, что дети не пошли по вашим стопам?

— Немножко обидно. Потому что, знаете, все–таки есть жизненный театральный опыт, который пропускаешь через себя, через ошибки, какие–то преграды, и это твой личный опыт. И оказывается, когда дети не хотят идти в твою профессию, некому этот опыт передать. Мы с супругой передаем его своим ученикам.

— А что вы больше всего цените в своей супруге? Вы же, получается, однолюб: у вас одна жена и один театр.

— Знаете, мне с ней интересно. Нам всегда есть о чем поговорить. И бытовые мелочи не заедают.

— То есть вы по–настоящему дружите?

— Да. И не только с женой. С детьми очень важен этот момент: нужно вовремя начать с ними дружить. Моему сыну больше сорока, невозможно продолжать учить его жить. Он сам может научить, он доктор наук и преподаватель университета. Очень важно перейти эту родительскую грань, чтобы возникла дружба двух очень близких людей. Я стараюсь, чтобы было так. Мне это кажется правильным ходом.

— Рискну задать еще такой вопрос, может быть, болезненный. Когда случилась история с уходом из театра, вы, наверное, обнаружили, что многие люди, которых вы считали друзьями, на самом деле ими не являются.

— Да.

— Это было больно?

— Очень больно (пауза). Про некоторых я понял, что это предатели, которые просто ждали, когда я наконец уйду. А другие люди, которые не были очень близки, наоборот, приблизились, когда мне стало плохо. Это вообще лакмусовая бумажка, которая выявила, кто как к кому относился и относится в действительности.

— Хочется еще спросить о хореографических снах. Знаю, что вам приснилось рождение Евы в «Сотворении мира», первый акт «Щелкунчика» и много чего еще... Снятся ли вам такие сны сейчас?

— Да, и сейчас снятся.

— А что снится?

— Очень, очень разное. Но поскольку я ничего не ставлю, театр меня не приглашает, я сейчас их не запоминаю, раз не могу воплотить. Ведь очень важно встать и записать то, что увидел. Хотя бы ориентиры этого сна. А я сейчас эти сны не запоминаю. Просто переворачиваюсь на другой бок и смотрю следующий сон. Не записываю ничего.

— У вас есть ощущение, что вы недореализовались?

— Наверное, да.

— Раз хореографические сны до сих пор снятся, значит, они хотят воплотиться.

— Наверное.

Мы все очень соскучились по воплощенным хореографическим снам Валентина Николаевича Елизарьева. Свидетельство тому — овации, от которых содрогался Большой театр на его юбилейном вечере. Соскучились и хотим видеть его новые спектакли. И я верю, что это случится. Скоро. Верю и жду.

Вместо портрета

Валентин Николаевич Елизарьев родился 31 октября 1947 года в Баку. Окончил Ленинградское академическое хореографическое училище им. А.Я.Вагановой (сейчас Академия русского балета им. А.Я.Вагановой) и балетмейстерское отделение Ленинградской консерватории им. Н.А.Римского–Корсакова. В 1973 году стал главным балетмейстером Государственного театра оперы и балета Белорусской ССР, с 1996 по 2009 год — директор — художественный руководитель театра балета Республики Беларусь. Профессор Белорусской государственной академии музыки. Народный артист СССР. Поставил в Минске следующие балеты: «Кармен–сюита», «Сотворение мира», «Тиль Уленшпигель», «Спартак», «Щелкунчик», «Кармина Бурана», «Болеро», «Весна священная», «Ромео и Джульетта», «Дон Кихот», «Страсти», «Жар–птица» и другие. Ставил балеты также в Москве, Ленинграде, Варшаве (Польша), Любляне (Югославия), Стамбуле и Анкаре (Турция), Токио (Япония), Каире (Египет). Награжден орденами, медалями и другими наградами в Беларуси, России, Литве, Вьетнаме, Ватикане, медалью ЮНЕСКО «Пять континентов», премией Международной ассоциации танца «Бенуа де ла Данс», Национальной театральной премией Беларуси, премией Союза театральных деятелей Беларуси «Хрустальная Павлинка». Почетный гражданин города Минска.

sbchina@mail.ru
Полная перепечатка текста и фотографий запрещена. Частичное цитирование разрешено при наличии гиперссылки.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter