Непонятная история... Несколькими неделями раньше я не смог бы даже представить себе такое нелепое стечение обстоятельств в судьбе человекаНачну с письма в редакцию.
«Я, Сыроквашин Владимир Петрович, в 1968 году родился в деревне Круговка Добрушского района. Когда произошла авария на Чернобыльской АЭС, я заканчивал среднюю школу, а осенью 1986 года меня призвали в армию. Служил в Афганистане до 1989 года. Деревня наша попала в зону обязательного отселения, все жители были эвакуированы кто куда, в том числе и мои родители — в другую деревню нашего района. Я, как афганец, имею право на жилье и на эвакуационное удостоверение, которое мне не выдали по сей день. Я жил в Круговке и работал там же, но когда в деревне отключили свет и воду, жить стало невозможно. Я уехал к матери. Работаю и сейчас там же, и прописан в Круговке. Деревню собираются «хоронить», а я там прописан. Другого жилья у меня нет, к матери я в эвакудостоверение не вписан... Живу как изгой, никому не нужен...»
Я позвонил в райисполком, в несколько сельсоветов, соседям автора послания. Их ответы запутали ситуацию еще больше.
Я поехал в Круговку.
Ранним утром поезд прибыл в Добруш. Поселившись в гостинице, поговорил с местными, провел рекогносцировку, так сказать. И сразу проблемы. До Круговки от райцентра — 35 километров. Пешком не доберешься, а рейсовые автобусы туда давно не ходят — зона отселения все–таки.
Но повезло — в райисполком как раз приехала председатель СПК «Круговский» Мария Деркачева и собиралась обратно в хозяйство. К ней в машину я напросился, не скрывая служебного интереса.
— Там он, — как–то невесело вздохнула Мария Владимировна. — Сменился сегодня после ночного дежурства, в Круговке и остался, на служебном автобусе домой не поехал. Найдем обязательно.
Уже через несколько километров от городской черты остановились у шлагбаума. Дальше въезд только по особому разрешению. Но к председательской «Ниве» постовые уже давно привыкли, нас пропускают без проверки. Дальше — путь по разбитому асфальту, но водитель лихо объезжает колдобины, которые знает наизусть.
Признаюсь, я впервые увидел, как выглядит эта самая зона отселения. В тишине, лишь изредка перебрасываясь одиночными фразами с попутчиками, я наблюдал из окна редкого вида пейзаж. Назвать его унылым? Нет, пожалуй, слишком слабый эпитет. Ни одной встречной машины, ни единого человека по дороге. Кажется, будто даже ветра здесь нет, а лес и поля нарисованные.
Несколько деревень и вовсе навевают тревогу. Бесхозные дома, никаких собак, провожающих лаем до соседней хаты. Бросилась в глаза полуразрушенная башенка КЗС (кормозерновой сушилки) — когда–то на летних каникулах работал на такой же у бабушки в деревне.
Круговка встретила запретным знаком. Черно–желтый «вентилятор» нарисован на жестянке, прибитой к первому же столбу, — знак радиационной опасности.
До колхозной конторы совсем близко. Тут же мехдвор. Встречает агроном, приветливая женщина, которой по телефону было дано задание отыскать Сыроквашина.
— Здесь он, в сторожке спит. Только вряд ли разговаривать сможет, — обреченно махнула рукой агроном.
Начиная подозревать неладное, прохожу прямиком в сторожку. Так и есть — двое мужиков, прислонившись друг к другу, пьяно сопят во сне под громкую музыку из радиоприемника.
— Вот наш Сыроквашин, — подоспевшая провожатая указывает на того, который слева.
Видя мое секундное замешательство, добавляет:
— Ему обычно часа два всего надо, потом проснется.
Чем сидеть два часа в курилке, решаю отправиться на экскурсию по деревне. Водитель Витя, с которым ехали сюда, указал:
— Вон клуб, вон больница, а за той трубой — детский садик.
Судя по всему, в свое время Круговка была зажиточной деревней. Двухэтажный клуб, своя больница, аптека, детский сад. Даже три 16–квартирных панельных дома в два этажа успели построить. Совсем как в райцентре.
Но дома стоят почти мертвые. Окна в лучшем случае заколочены досками, а нет — так зияют черными пустотами без стекол и рам. Дворы, подходы к дверям уже давно заросли бурьяном по пояс. В некоторых хатах даже полы подняты и разбиты... Кстати, Круговка — это тупик, через несколько километров уже российские деревни.
Через пару часов Володя Сыроквашин и вправду отошел. Наскоро умывшись, уселся напротив меня.
— Ваше письмо? — спрашиваю, протягивая лист бумаги из редакционной почты.
— Мое.
— Так все и есть, как написано?
— Да, — бывший афганец немногословен.
За полчаса буквально клещами вытягиваю из него, что и вправду прописан в Круговке, живет у матери за 70 километров, своего жилья нет. В Афганистане везло — не то что ранений не было, даже местная желтуха миновала. В свои 37 лет ни разу женат не был. Девушки были, но куда жену приведешь, ни кола ни двора не имея? В выборах не участвовал, в переписи населения — тоже. Неучтенная человекоединица. Эвакудостоверения нет, так что и прав на жилье тоже нет.
То же подтвердила и приехавшая из дома мать, Нина Васильевна, узнавшая о визите минского журналиста.
С массой вопросов возвращаюсь в райисполком.
Районное руководство уже подготовило документы.
Вот копия эвакудостоверения семьи Сыроквашиных, датированного, заметьте, мартом 1992 года. В нем значатся только мать и отец. Им действительно выделен новый дом в деревне Усохская Буда Добрушского района. Копия паспорта самого Владимира Сыроквашина — да, прописан в Круговке. Тут же — документ из Минска от 19 августа за подписью зампредседателя Комчернобыля В.Е.Шевчука. «Сыроквашин В.П. прописан в д. Круговка, но не проживает там с 1997 года. Согласно справке Усохо–Будского сельисполкома Сыроквашин В.П. проживает в деревне Усохская Буда в доме родителей, построенном за счет средств, направляемых на преодоление последствий катастрофы на ЧАЭС...
...Местом жительства признается тот населенный пункт, где гражданин постоянно или преимущественно проживает.
Принимая во внимание вышеизложенное, а также отсутствие информации о причине, по которой Сыроквашин В.П. не был отселен вместе с родителями, не обращался об отселении до 16 ноября 2004 года и т.д. (что значит «и т.д.»? — Авт.), согласовать выделение ему квартиры в настоящее время не представляется возможным».
И тут же решение Добрушского райисполкома: на основании заключения Комчернобыля исключить Сыроквашина В.П. из списка граждан, состоящих на учете, для которых планируется строительство «чернобыльского» жилья.
Местных понять можно: есть ответ из Минска, против не попрешь. Но разобраться с ситуацией все–таки нужно?
— У нас достаточно жилья для «чернобыльцев», в той же деревне Усохская Буда есть пустующие дома, — уверяет председатель райисполкома Ольга Мохорева. — Но я же не могу дать человеку крышу над головой незаконно.
Подчиненные Ольги Федоровны вполне резонно замечают:
— Сыроквашин живет вместе с матерью в трехкомнатном коттедже. Пожалуйста, пусть выписывается, оформим ему прописку у матери.
Но как может человек быть прописан там, где нет решительно никаких условий для жилья? Это то же самое, что прописаться на опушке близлежащего леса.
— Да, здесь есть определенный пробел, — признается исполкомовский юрисконсульт. — Но оформить выписку и прописку мы все равно не можем. Только через суд.
Местным властям не позавидуешь. Они в тупике. С одной стороны, выделить жилье Сыроквашину — значит нарушить закон. С другой стороны, если подходить формально, надо судиться. А не будет ли нарушением морали судебная тяжба с воином–интернационалистом?
Естественно, напрашивается вопрос: почему в 1992 году Владимир Сыроквашин не был вписан в эвакуационные документы своей семьи? Но сейчас ответ на него найти сложно. Сельские власти уже много раз поменялись, событий 13–летней давности, наверное, никто уже и не вспомнит.
Но принятие какого–то решения по Сыроквашину — жизненная необходимость. Жизненная для самого Владимира Петровича. Не от осознания ли себя изгоем он не удержался на месте водителя и за пьянки был переведен в сторожку, в которой уже к 11 утра можно похрапывать, не обременяя себя думами о своем предназначении в социуме, которому он вдруг оказался не нужен?
