Утрачено — к сожалению или к радости... Я о коллективизации и о колхозах — тех, предвоенных, когда перемешались в один жгучий коктейль вера в счастье одних, слезы отчаяния других, покорность третьих... Когда все в жизни вдруг стало делиться по принципу «белое–черное», хотя не существует в природе непорочно–белого и однозначно черного. Когда замечательный поэт Михаил Исаковский, автор вечных песенных шедевров («В прифронтовом лесу», «Враги сожгли родную хату», «Крутится, вертится шар голубой», «Ой, цветет калина», «Огонек», «Услышь меня, хорошая») мог написать и такой «выдающийся стих»:
Года размерены, и наша цель верна.
Мы знаем путь великих наступлений,
И тайну полновесного зерна,
И силу минеральных удобрений.
Своей земле мы предъявили иск
За прошлую нужду и недороды.
Мы превратили в золотой прииск
Крестьянские поля и огороды.
Они встречают новую зарю,
Которую не видели ни разу.
Они живут
По нашему календарю,
Подвластные великому заказу.
Мы их заставили менять покров
И чутко слушать голос человечий.
Мы
Мудрую поэму тракторов
Перевели на сельское наречье.
(«Колхозники», 1929.)
И весь драматизм той сложной поры, нередко переходящий в самый настоящий трагизм, заключается как раз в том, что люди–то, крестьяне, действительно боролись–то и с нуждой, и с недородами... И названия новым хозяйствам давали такие говорящие — «Новый путь», «Рассвет», «Заря», и трудились от души, самоотверженно, всем миром, в лучших традициях крестьянской толоки, и, как дети, радовались новинкам, которые приходили в крытые тесом крестьянские хаты с земляным полом, — электролампочке, радио... В общем, хотели, как лучше, — для себя, для своих детей. Чтобы:
Вдоль деревни, от избы и до избы,
Зашагали торопливые столбы;
Загудели, заиграли провода, —
Мы такого не видали никогда;
Нам такое не встречалось и во сне,
Чтобы солнце загоралось на сосне,
Чтобы радость подружилась с мужиком,
Чтоб у каждого — звезда под потолком.
Небо льется, ветер бьется все больней,
А в деревне частоколы из огней,
А в деревне и веселье и краса,
И завидуют деревне небеса...
(«Вдоль деревни», 1925.)
А получилось... Выселенные за тысячи километров от родного дома несчастные семьи так называемых кулаков, коллективизация, переходящая в грабеж, и как результат вместо всеобщего изобилия — самый настоящий голод, установление нового крепостного права с судами над «вредителями», с крестьянскими бунтами, трудоднями–«палочками», с процессами «за колоски» и отсутствием паспортов у сельских жителей. Но на глаза деятелей, от чьего слова так сильно всегда зависит общество, словно надеты искажающие реальность очки, и вот уже белое становится черным, а черное — белым. Многие в такой ситуации и вовсе предпочитают ослепнуть... И снова недоумеваю: что же думалось на самом деле поэту Исаковскому, когда он писал:
У Ванюши не пахана пашенка, —
Закружила Ванюшу
Наташенька.
Что ни день — у зеленого ельника
Он встречается с дочкою мельника.
Осыпает он девушку ласками,
Ублажает красивыми сказками,
Развлекает ее разговорами
Про любовь да про разные стороны.
А в селе, у колодцев, как водится,
Где досужие кумушки сходятся,
Все уже решено окончательно:
Дескать, парень и впрямь завлекательный,
Дескать, свадьба предвидится знатная...
А на деле — случилось обратное.
Заседанье в ячейке назначили,
Ваньке выговор примастачили,
Припаяли ему внушение,
Что вошел с кулаком в сношения,
Что в июньскую полночь синюю
Искривил комсомольскую линию.
Присмолили ему, примастачили,
В протоколах про все
обозначили:
Не ходи на чужую околицу,
Не зарись на кулацкую
горницу!
(«У Ванюши не пахана пашенка...», 1928.)
И остался Ванюша без Наташеньки, но зато с доверием комсомольской ячейки. Может, потом Ванюша пошел раскулачивать Наташенькиного батюшку–мироеда, чтобы тот не пил больше бедняцкую кровь...
Это как? Черное? Белое? Какого цвета?
И с тех пор споры на тему: что экономически эффективнее — колхозно–совхозный метод ведения сельского хозяйства или сугубо частный, фермерский, надо продавать землю или оставлять ее в общенародной собственности? — идут и идут... И пусть себе идут. Главное, чтобы не мешали Ванюшам и Наташенькам, Алесям и Настечкам быть счастливыми. Ведь на самом–то деле:
Лучше нету того цвету,
Когда яблоня цветет,
Лучше нету той минуты,
Когда милая придет.
Как увижу, как услышу —
Все во мне заговорит,
Вся душа моя пылает,
Вся душа моя горит.
Мы в глаза друг другу глянем,
Руки жаркие сплетем,
И куда — не знаем сами —
Словно пьяные, бредем.
Мы бредем по тем дорожкам,
Где зеленая трава,
Где из сердца сами рвутся
Незабвенные слова.
А кругом сады белеют,
А в садах бушует май,
И такой на небе месяц —
Хоть иголки подбирай.
За рекой гармонь играет —
То зальется, то замрет...
Лучше нету того цвету,
Когда яблоня цветет.
(«Лучше нету того цвету...», 1944.)
Фото из коллекции лауреата премии «За духовное возрождение» Владимира ЛИХОДЕДОВА.
