Чернобыль: 30 лет спустя

АВТОР этих, несколько, признаю, патетичных строк ваш покорный слуга. Написаны они в первые дни 1987 года. Тогда же очерк «Возвращение» был опубликован в брагинской районной газете «Маяк Палесся», где я работал. Попытаюсь объяснить, почему спустя тридцать лет их понадобилось извлечь из творческих архивов.

Итак, с Брагином, образца 1986-87 годов все ясно – зона радиационного заражения, часть района оказалась за колючей проволокой вообще, многие деревни, а они здесь в сравнении с центральной частью страны просто огромные – по тысяче с лишним жителей, выселены. Деревня Гдень – это не только край так называемого Комаринского выступа, но и всей Беларуси. И от нее, если брать налево, через восемнадцать километров будет город Чернобыль, а чуть дальше Чернобыльская АЭС.

Вот сюда мы с фотокорреспондентом «районки» Мишей Самойленко и шофером Сашей и двинули на дряхлом редакционном «уазике». Если спросите, чего нас сюда, за добрых семьдесят километров от Брагина да еще по мертвой трассе, что шла через уже к тому времени выселенные Савичи, Солнечный, Пирки, понесло, отвечу просто: своими глазами увидеть то, о чем люди шептались. Именно шептались, потому как интернета и социальных сетей тогда не было, зато была цензура, и наш «Маяк» писал никак не о постчернобыльских проблемах, а о привесах, надоях, намолотах. Я так понимаю, что никому эта зараженная продукция была не нужна, но власти исповедовали армейский принцип, согласно которому без дела болтающийся солдат есть потенциальная внутренняя угроза. Поэтому жителей Гдени, эвакуированных к тому времени в другие деревни района, возили сюда на работу автобусами. Только со временем они стали возвращаться назад полупустыми – люди массово оставались в своих хатах. А потом, что и вовсе удивительно, явочным порядком на постоянное место жительства вернулись контора колхоза и сельсовет. По тем временам за это можно было и партбилет положить, но самоуправство это легализовали. Похоже, надо было показать «мировой общественности», что Чернобыль – это не так страшно. Между прочим, про Гдень тогда и «Правда» написала: люди, мол, вернулись, у них все хорошо.

Хорошо помню, что оптимизм у гденцев по этому поводу тогда просто зашкаливал. Тогдашний председатель колхоза «Червона Украина» Владимир Коваль делился прямо-таки наполеоновскими планами развития производства. И зная, что крепкий хозяйственник Коваль за считаные годы хронически убыточное хозяйство вывел на сорокапроцентную рентабельность, что рабочих рук здесь было в избытке — больше тысячи жителей, – верилось, что все сбудется. Поэтому мы вместе с Владимиром Ивановичем крыли матом какого-то пьяного тракториста, который снес столб электропередачи, в результате чего мы беседовали при свете керосинки, но и, что гораздо хуже, разморозилась система отопления в Доме культуры. Поэтому я скрупулезно записывал за председателем сельсовета Николаем Сетко, что уже сделано для благоустройства деревни — снесено 29 старых домов, установлены водопроводные колонки, 400 колодцев обкопаны и забиты снаружи глиной, в ближайшее время 200 домов с соломенными крышами будут накрыты шифером.

Собеседники, а их, помню, было тогда немало, нас заразили своим оптимизмом. Ну а когда мы узнали, что пару дней назад здесь ребенок родился, тогда и возникли эти пафосные строки, которые я процитировал. И знаете, даже сегодня за эмоции эти нисколько не стыдно – вдоволь насмотревшись на то горе, что перехлестывало тогда в этих чудесных местах через край, искренне радовался за тех, кого беда обошла стороной. Да и было мне тогда ровно вполовину меньше лет, чем теперь, а надежды, как известно, питают и юношей, и молодых журналистов.

ТРИНАДЦАТЬ лет спустя я вновь ехал в Гдень, просто-таки сгорая от нетерпения написать о том, как здесь все хорошо устроилось и образовалось. Так, признаюсь, этим был поглощен, что не заметил некоторые приметы отнюдь не добрых перемен. А ведь обязан был увидеть, что деревни Дублин, Асаревичи, Храковичи, через которые проезжали, какие-то щербатые – только у человека зубов во рту не хватает, а на деревенских улицах не хватало домов. Вот сплошной бурьян на участке, вот сгоревший остов строения, вот дом без окон-дверей…

В Гдени было то же самое, помноженное на масштаб деревни, и оттого еще более страшное. Школа, Дом культуры, сельсовет, где мы когда-то беседовали, – теперь это были здания-привидения, из которых давно выветрился жилой дух. Как и из колхозных мастерских, превратившихся в развалины. Да и улицы здешние, совсем какие-то неживые были – сколько я уже здесь хожу, лишь одна подвода где-то вдалеке протарахтела. И даже в магазине, обычном месте сбора сельчан, пусто, скучает за прилавком молодая совсем девчушка.

Знакомимся – Лиля Мацапура. В 1987 году ей было шесть лет, событий тех не помнит, но в магазин заходят люди, разговаривают, вспоминают. «Людей стали снова отселять где-то в 91-м. Решили, что радиации здесь все же многовато. Поехали по всей стране, в большинстве те, у кого специальность и возраст подходящий. Колхоз ликвидировался, все учреждения закрылись, сельсовет сейчас не Гденьский, а Комаринский. Остались старики, пенсионеры. Вы же знаете наших людей, чуть что, сразу: «Куда нам, деточка, ехать? Здесь родились, здесь выросли, здесь и помирать будем». Какая-то правда в этом есть, потому что и те, кто с концами вроде бы уехал, возвращаются. Мария Пахоменко вернулась, Толик Клименок, Нина Балахонова, Света Шпет, семей десять. Хотя зачем? Работы нет. Старикам вот хорошо, им пенсию носят», — сейчас я цитирую ее слова из написанной после той встречи статьи.

Я тогда еще, помню, пошутил, что ей тоже хорошо – заработок стабильный. Она рукой махнула – слезы. Чтобы выжить, говорит, корову держу. Почему, спрашиваю, не уезжаешь, почему на танцы ходишь в какой-то дом пустующий, где вас таких, молодых совсем, человек десять собирается, это разве жизнь?

«А где и кому мы нужны? Нам что, квартиры дадут, как первым переселенцам давали? На работу нас возьмут? Нет уж, здесь нам суждено перебиваться. Другого выхода не вижу. Замуж? Так привезите мне того жениха, хоть косого, хоть кривого», – снова голосом Лили отвечает мне магнитофонная лента.

Распрощавшись тогда со своей собеседницей, вынужден был признать, что когдатошним надеждам сбыться было, увы, не суждено, иллюзии так и остались иллюзиями. И настроение от этого таким стало паршивым, что новых собеседников искать не захотел. Назвал, правда, Лиле десяток фамилий, записанных в блокнот в 87-м, услышал лаконичное: «Уехал. Умер», сел в машину — и резко, с пробуксовкой рванул с места. Чтобы никогда сюда не возвращаться…

Ну а если вы меня спросите, зачем сейчас, тридцать лет спустя, снова приехал в Гдень – не отвечу. Но уж точно не за чудесами. Да и какие чудеса, если уж во вполне благополучных регионах умирают деревни одна за другой, то Гдени воскреснуть, стать такой, как была когда-то, точно не суждено. 

И не потому, что жить здесь нельзя. Потому что некому. За тридцать лет людей разбросало по свету. Те, кто эвакуировался сразу, стали старше на тридцать лет, а их дети и внуки понятие «Гдень» в себя не впитали. 

ПРОЕХАВ деревню вдоль и поперек, клуба, школы, других административных зданий не нашел. Они закопаны. Как и многие когда-то жилые дома. Остался магазин, но он не работает. Есть ли, думаю, тут люди — полчаса уже хожу по деревне и никого пока. Есть! В никудышном на вид домике открывается дверь, и к воротам в сопровождении собак неспешно ступает крепкий еще мужик. Знакомимся – Анатолий Клименок, 54 лет от роду. Он сам, супруга Мария, сын Олег, внучка Яна, дочка Алена. Анатолий Степанович местный, здесь родился, здесь, говорит, и помирать буду. Историю, которую он мне сейчас расскажет, я знаю практически наизусть, много их слышал – переселились, получили жилье, жили, не прижились, вернулись. Так и есть – один в один. Что, спрашиваю, с деревней, как дела?

— Нас здесь около сотни сегодня, старики в основном, дети есть. Их в Комарин в школу и садик отвозят и привозят. Мужики, которые в силе, работают в совхозе, лесхозе. Так что в целом ничего. У меня вот пенсия, свиньи, корова, утки-куры, картошка, огород – чем плохо? — философствует он.

А что, если с его точки зрения, так и в самом деле — что плохого? А радиация? Не зря же уехали люди.

— Так они почти все и вернулись. Вон они где, видите, крестов сколько.

Это уже кума Клименка, Наталья Мацапура, коренная гденская уроженка. Она тоже побывала в «эвакуации», тоже сбежала домой, хотя, говорит, в Холмечи (очень красивый поселок в Речицком районе) имела хорошую квартиру. Живет одна, правда, рядом в Комарине два сына. Навещают.

Услышав знакомую фамилию Мацапура, спрашиваю: может, и Лилю она знает? Владимировна улыбается:

— Ну как же я свою невестку не знаю. Она за моим Валерой замужем. В Комарине живут.

Женщина моментально набирает сына, договаривается, чтобы он встретил меня в Комарине возле заправки, и мы прощаемся.

Лиля, смотрю, за эти годы совсем не изменилась — девочка девочкой. Почему она так загадочно улыбается и почему еле сдерживает смех Валера, я узнаю через мгновение — Лиля мать пятерых детей.

— Люба, Настя, Володя, Артем и Дениска, — перечисляет она свое богатство. – Артемка вот приболел немного, но ничего, поправимся. 

— Нашелся, выходит, Лиля, жених? И причем свой, гденский.

Нашелся, говорит. Поженились они в 2009 году. И жили все это время в Гдени. Этот дом, где мы и разговариваем, купили три месяца назад – а почему не купить, если кредит под один процент на сорок лет, Валера в лесхозе миллионов пять зарабатывает, а у нее пособие детское не меньшее. Да, соглашаюсь, почему не купить, хорошо, что купили.

Посидели, поговорили под несмолкающий смех и игры детей.

— Лиля, — спрашиваю при  расставании, – скажи, а Гдень жалко?

Она долго думает.

— Я ведь настоящей Гдени, можно сказать,   не видела. Но почему у стариков на глазах слезы, когда они о прошлом вспоминают, почему на Радуницу здесь вселенское горе и скорбь, мне объяснять не надо.

Об этой истории, о своих отношениях с Гденью, чувстве горечи и утраты, четком понимании того, что ничего уже не вернуть, рассказываю председателю Комаринского сельского Совета Виктору Свисловскому. Виктор Михайлович, похоже, меня понимает, но он практик, ностальгировать ему особо некогда.

— Да, найти кого-то в Гдени — проблема. И не потому, что никого нет – девяносто сегодняшних ее жителей, это, по меркам, например, центральных регионов, не так и мало, — а потому, что раскиданы по всей огромной территории. Мы предлагали поселиться компактно, возле магазина, скажем. Благо жилищный вопрос у нас не стоит. Все бы здесь огородили, окультурили, намного проще стало бы. Нет, мне говорят, опять переселяться не будем, в своей хате лучше. Вот вам, если хотите, классический пример полешуцкого, как я называю, упрямства – мать Натальи Мацапуры Мария Кирилловна Атрощенко, бывший колхозный бригадир, живет отдельно от дочери. Сколько та ни просила, и до слез доходило, – ни в какую. А ей, между прочим, 93 года. Социальный работник помогает. Их у нас четверо, а пенсионеров 38. Детей, а их 24, отвозят в садик и школу в Комарин. Автолавка, «скорая», связь, что еще? Не так быстро, как хотелось бы, но благоустраиваемся – пять лет назад снесли около сотни пустующих домов. Дом культуры опять же. Кладбища вот огораживаем.

То, о чем говорит председатель, это есть социальные стандарты, которые действуют в стране независимо от региона и статуса населенного пункта. Меня, признаюсь, немного другое интересует: глушь изрядная, с работой не очень, что людям делать?..

— Есть любители, но массового пьянства не наблюдается. Тут ведь как: кто хочет пить – пьет, кто хочет нормально жить и работать – работает. Люди взрослые, за каждым бегать не будем. И кто вам сказал, что работы нет. Игорь и Нина Мацапуры, трое Балахоновых, вся семья, работают в совхозе «Комаринский». Владимир Лапин – лесничий, в лесничествах работают Игорь Максименко, Юрий Мацапура. 

Теперь уж точно в последний раз уезжая из Гдени, вдруг подумал: и тогда, тридцать лет назад, судьба давала понять, что в одну реку дважды, а то и трижды, как я было вознамерился, не входят и что строить планы наперекор ей, судьбе, чревато – разозлиться может. Это я про то, когда в тридцатиградусный мороз в нашем «уазике» мало того что печка накрылась, так и сам он то и дело глох и не хотел заводиться. На честном слове и на одном крыле, как в таких случаях говорят, дотянули. Ввалились в редакционную кочегарку, разлили по стаканам водку, которая от мороза стала тягучей, как подсолнечное масло, и дружно глотнули. Она почему-то не согрела, а легла где-то возле груди скользким ледяным комком.

mihailkuchko@mail.ru 

Фото автора