В неумолчном гуле времени

Вчитываясь в книгу «Интонация вздоха» Романа Ерохина, как бы прислушиваясь к звучащим в ней голосам, ловил себя на этакой романсовой ноте: «Какие были времена! Какие осени и зимы! Какие были имена — мной каждый день произносимы!»

Вчитываясь в книгу «Интонация вздоха» Романа Ерохина, как бы прислушиваясь к звучащим в ней голосам, ловил себя на этакой романсовой ноте: «Какие были времена! Какие осени и зимы! Какие были имена — мной каждый день произносимы!»

В самом деле, составленная преимущественно из бесед, из тех интервью, которые в свое время газетный корреспондент (кстати, сотрудник «Советской Белоруссии») записывал на диктофон, книга эта и сейчас как бы предоставляет слово... Чуть позже назову имена, а пока подчеркну: что ни собеседник у Романа Ерохина, то — личность, я сказал бы, в понимании Василия Шукшина: «Нечаянная, прекрасная и мучительная попытка природы осознать самое себя».

Право слово, подобрана в книге довольно пестрая компания. От имен, как говорится, в глазах рябит! Судите сами. Народные писатели Беларуси Якуб Колас, Иван Шамякин, Пимен Панченко, Василь Быков, Иван Чигринов, маринист, челюскинец Александр Миронов, патриарх детской литературы Янка Мавр, композиторы Евгений Глебов, Александра Пахмутова, Игорь Лученок, Раймонд Паулс, живописец космоса народный художник России Андрей Соколов, мастера сцены и киноэкрана — украинка Ада Роговцева, россияне Наталья Белохвостикова, Всеволод Санаев, Георгий Менглет, белорусы Ростислав Янковский, Федор Шмаков, Юрий Сидоров, кинорежиссер Игорь Добролюбов, политические деятели Никита Хрущев, Анатолий Лукьянов...

Вот автор книги ведет разговор с грузинской княжной Тамарой Цулукидзе, блиставшей некогда первой дамой на сцене всемирно известного Театра имени Руставели, позже вдосталь нахлебавшейся гулаговской похлебки. Она нашла свой приют и судьбу в нашей Беларуси. И признается: «Я всем и все простила». Прощение — как мука искренности!

Самый читаемый белорусский романист Иван Шамякин приоткрывает то, что зовется писательской лабораторией, посвящая своего давнего друга (и редактора, и переводчика некоторых своих изданий) в историю возникновения замысла и происхождение кое–каких сюжетов и героев собственных произведений, навеянных все теми же реальными жизненными противоречиями и смутой, которые часто превосходят своей неожиданной новизной самые изощренные фантазии писателя. С досадой ведет речь о злополучном «внутреннем цензоре», который прямо–таки въедался в художника недавних времен под влиянием всевозможных надзирателей за «идейной чистотой» в литературе и искусстве эпохи соцреализма.

И живописец мировой славы Михаил Савицкий не утерпит и поведает Роману Ерохину про злоключения некоторых своих полотен. Даже в потрясающем цикле работ «Цифры на сердце», созданных под живым впечатлением от тех «кругов ада», которыми довелось пройти в войну самому Михаилу Андреевичу в бытность узником Бухенвальда и Дахау. Оказывается, находятся среди нас доброхоты, готовые учить, как надлежит отражать в искусстве ужасы войны, и такого страстотерпца, как Михаил Савицкий!

Без волнения слышать его разговор с Романом Ерохиным, озаглавленный в книге «Кнутом иссеченная муза», был я не в силах. Такие страницы в книге захватывают читателя.

Прежде всего, конечно, искренностью ерохинских собеседников, которая сочетается с неподдельным авторским интересом вот и к этой персоне, к этой личности. Видимо, и он придерживается принципа, святого у скульптора Заира Азгура, о котором тот признавался в беседе, названной броским признанием маэстро «Я привечаю доброту». «Для портрета или статуи я выбираю человека прежде всего по следам его. Когда мне в самой действительности дороги следы его трудов и разума. Есть у меня контакт с ним, общение, волнует его творчество, труды, поступки, мораль — я леплю его. Все в галерее, которую ты видишь сейчас в моей мастерской, — это мои друзья...»

Перечитывая эту запись Азгуровых слов, я вдруг вспомнил неоднократно повторяемую маэстро во время работы над портретом выдающегося философа ссылку на самого же Иммануила Канта. Мол, уважение вообще — это та дань, в которой мы не можем отказывать заслуге, хотим того или не хотим.

«Не можем!» — громко восклицал скульптор, вглядываясь в очертания Кантова облика, которые он вроде извлекал из глыбы бесформенной глины. И пояснял мне: «Понимаешь, вот числятся за человеком заслуги, не уважать которые я не в состоянии. Человек иногда может меня и огорчать чем–то, быть малосимпатичным мне, а вот заслуга его перед нами — ценность непреходящая».

Такой данью заслуге усматриваю я самый тон разговора Романа Ерохина с людьми разных взглядов и характеров, ни в чем не схожих, отличных друг от друга. То, что создавал в белорусском кинематографе талантливейший режиссер Михаил Пташук, — заслуга. Заслуга — служение театру всенародной любимицы Стефании Станюты. А пленительная Эдита Пьеха! Или поэт–песенник Михаил Исаковский, чьи произведения стали поистине народными. Комедии Кондрата Крапивы, начиная с «Кто смеется последним», — бесспорная заслуга. Перед родной культурой. Перед народом.

И заслуженные эти люди с дорогой душой идут на разговор, на который их вызывает толковый и любознательный собеседник Роман Ерохин. Исповедуются перед ним, что называется, «как на духу»!

Вероятно, ощущение, что с ними говорит человек, способный оценить прелесть общения с подлинно заслуженным собеседником, превращали и такого сдержанного в словах паладина справедливости, как Алесь Адамович, в разговорчивого коллегу, единомышленника Романа Ерохина, которому можно доверить сокровенное. Помните, у Сент–Экзюпери: «Единственная настоящая роскошь — это роскошь человеческого общения». Свежий ветер такой роскоши веет со страниц, о которых я говорю.

Мне известна неутешительная дефиниция, гласящая, что мы якобы с беспримерным мужеством встречаем чужую беду. Даже вечную разлуку. Вычеркиваем из блокнота номер телефона, который уже не понадобится, и продолжаем свою круговерть. Книга, о которой тут идет речь, — это и напоминание нам о том, что есть люди, есть встречи и разговоры, которых не вычеркнуть из благодарной памяти.

Скажем, давно уже нет среди нас чудесного белорусского новеллиста Миколы Лупсякова. Вычеркнут он из книг (не телефонных — литературоведческих). А в этой книге его приглушенный голос с исповедальной силой на читаемых теперь нами страницах в записи Романа Ерохина: «Я чувствовал себя путником, поднимающимся на желанный перевал...»

Я не вдаюсь в подробности всего того, что представил нам знакомый по прежним его публикациям газетчик. Думаю, слово народного писателя Беларуси Ивана Шамякина, которое предваряет книгу, зорко обозначает те вехи наших читательских впечатлений, которые отлично подтверждают мнение Ивана Петровича: да, Роман Ерохин проделал плодотворную работу. Уверенно вышел к читателю с той книгой, какую иной профессиональный прозаик наверняка полагал бы своей главной книгой. В ней поистине не одни только воспоминания, а жизнь сама заговорила вновь.

Мне показалось, что иногда Роман Ерохин, рассказывая о времени и о себе, приближает читателя к догадке очень важной. А именно. Что такие творения, как музыка Евгения Глебова или романы Ивана Шамякина, пьесы Кондрата Крапивы и Андрея Макаенка, живопись Михаила Савицкого или скульптуры Заира Азгура приобретали значение «властителей дум» для современных поколений людей, ибо они наиболее верно и адекватно отражали тогдашние передовые представления о добре и зле, о призвании человека и его земном долге.

Да, многие впечатляющие приметы обычаев и нравов в среде творческой интеллигенции, а шире говоря — в нашем обществе, так или иначе отразились в этой оригинальной книге, где закономерно сливаются жанр журналистского интервью с литературным портретом. Я лично воспринимаю каждый голос, в ней звучащий, как голос в гуле нашего времени. Шумного, надо сказать, времени!

Ну а теперь, разрешите, приведу резюме, заявленное в начале моих заметок. Книга Романа Ерохина заставила меня вернуться к думе о смысле человеческого бытия, принадлежащей тому же Иммануилу Канту: «Вечно новым и постоянно возрастающим удивлением и благоговением две вещи наполняют душу, чем чаще и постояннее ими занимается размышление: звездное небо надо мною и закон нравственности во мне».

Как ведем мы себя в подзвездном нашем мире и всегда ли и во всем следуем нравственным законам — к сему прислушаться подтолкнула меня эта весьма оригинальная «Интонация вздоха», изданная под эгидой Белорусского фонда культуры.

 

БУРЬЯН Борис.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter