Попытка суммировать сведения, полученные за время четырех путешествий
Престол слуцких князей...
Однако пора оторваться от далеких времен и перейти ближе к началу ХХ века.
Когда я впервые летел в Лондон по программе ЮНЕСКО, в моем рабочем плане значились два пункта, увы, не осуществленные до настоящего времени. Первый — «поиски престола (трона) слуцких князей, сделанного из слоновой кости и проданного в Лондон минским коллекционером Антоном Унеховским».
Кто такой Антон Унеховский? Его отцу Янушу принадлежало имение Русиновичи на Минщине. Его мать Софья была дочерью известного скрипача Михала Ельского и племянницей не менее известного белорусского писателя и коллекционера Александра Ельского. Семья Унеховских также владела богатым собранием. Среди прочего в него входили трехметровая турецкая хоругвь малинового цвета, добытая во время боев под Веной, доспехи Радзивиллов, археологические находки.
После Первой мировой войны Унеховские жили уже в Варшаве, но по–прежнему собирали раритеты и торговали ими. Своими размышлениями о белорусском коллекционировании Антон Унеховский поделился с внучкой Кристиной. Та записала их и частично опубликовала под названием «Унеховский рассказывает, или Тайны антикварной мафии». Многие страницы этого редкого сегодня издания посвящены коллекциям Ельских в Дудичах и Замостье на Минщине. Говорится о старом кресле, целиком сделанном из почерневшей слоновой кости. Знатоки утверждали, что это давнишний престол слуцких князей. Будто бы один из них пожертвовал кресло слуцкому фарному костелу, а там посчитали его слишком «светской» мебелью и продали в частные руки.
Перекупив престол, молодой и еще неопытный собиратель написал о своем приобретении статьи и разослал их вместе со снимком в различные зарубежные издания. Публикацию сразу же приметили. Унеховского вместе с креслом пригласила к себе группа приехавших в Варшаву «специалистов», которые должны были вынести окончательный вердикт: аутентичный это престол или подделка. «Авторитетный консилиум» вроде бы внимательно осмотрел почерневшее кресло и единогласно признал: «Особенной ценности оно собой не представляет».
После такой «экспертизы» Унеховский продал кресло одному из варшавских антикваров за мизерную цену. А через несколько лет с удивлением и обидой прочитал в одном из научных журналов, что коллекция Британского музея в Лондоне обогатилась «ценным престолом слуцких князей». Так антикварная мафия обманула доверчивого минского коллекционера. И это был не единичный случай: в результате незнания семья Унеховских лишилась также уникального финикийского флакона для пахнущих жидкостей.
Оказавшись в Лондоне, я в один из первых же дней направился в богатейший Британский музей, основанный еще в 1753 году. Тут сконцентрированы сокровища, вывезенные буквально со всех концов мира: десятки египетских мумий, сотни этрусских и греческих ваз и амфор, вавилонские и шумерские священные быки в натуральную величину. Но престола слуцких князей среди экспонатов не увидел. Мне сказали, что он, скорее всего, находится в «родственном» музее Виктории и Альберта. Однако последний был на ремонте, и вопрос остается до сих пор открытым.
Между тем если слуцкий престол из–за своего «почернения» стоит где–то в запаснике, то ради большего престижа нашей молодой и одновременно древней страны его следовало бы вернуть обратно, для чего существует несколько легальных способов.
...и архив Янки Лучины
Второй же нереализованный пункт предварительной лондонской программы звучал так: «Поиски рукописей белорусского, польского и русского поэта Янки Лучины (Яна Неслуховского), которые могли быть вывезены в Лондон его племянницей».
Как известно, белорусские стихотворения Лучины (в отличие от польских и русских) частично опубликованы посмертно в Петербурге (сборник «Вязанка» 1903 года) под видом... болгарских. Остальные рукописи хранились у племянницы, которая вышла замуж за минчанина Владислава Рачкевича, ставшего в межвоенной Польше виленским воеводой. Собиратель белорусских раритетов Ромуальд Земкевич навестил племянницу и предложил опубликовать оставшиеся в рукописях стихотворения. Но та, стыдясь «белорусскости» своего дяди и, очевидно, не желая испортить репутацию мужа–воеводы, ответила отрицательно. Земкевич описал все это в 1932 году в виленском журнале «Нёман».
В начале Второй мировой войны Рачкевичи через Румынию успели уйти от нацистов, очутились в Лондоне, где бывший воевода возглавил польское эмигрантское правительство. Рукописи Лучины, если только они были захвачены с собой, могли оставаться в семье, а могли попасть в одно из нескольких польских эмигрантских собраний. Однако, несмотря на содействие пана Анджея Цехановецкого, покровительство ЮНЕСКО, попасть на след архива Рачкевичей мне тогда не удалось. Ведь продолжалась еще «холодная война», на меня тогда смотрели с недоверием — как на homo sovieticus. Теперь же, может, все выглядело бы несколько иначе.
Сохраняется на Холдэн–роуд
Холдэн–роуд — маленькая улочка в Финчли, северном районе Лондона. На ней белорусская диаспора после войны выкупила четыре двухэтажных дома, рядом — греко–католическая церковь. Все это образует небольшую «белорусскую деревню». Впрочем, слово «образует» уже несколько не подходит: за неимением средств два или три дома проданы. Осталось двухэтажное здание, в котором находятся Белорусская библиотека и музей имени Франтишка Скорины. Здесь я и проводил часть поискового времени во время каждой из поездок в «нетуманный Альбион».
Следует сказать, что, как в советское время, так и теперь, собрания лондонской «Скорининки» либо гиперболизируются, либо преуменьшаются. Да, в ней, если не считать Публичную библиотеку в Нью–Йорке, наиболее полно представлены эмигрантские издания, как реликвии сохраняются пять пражских книг Скорины из собрания С.Дягилева, купленные на аукционе в Монте–Карло. Да, в ней имеются 24 белорусских документа 1499 — 1622 годов, а также архив Пинского православного духовного правления. Да, библиотеку украшают прижизненные издания классиков нашей литературы, стены музея — полотна белорусских художников, творивших в зарубежье, и два слуцких пояса. Но основные фонды (а всего сегодня будет, очевидно, под 50 тысяч томов) — минские послевоенные издания: книги, газеты и журналы. Все они по мере поступления демонстрируются в читальном зале. Каждый раз, когда заходишь в библиотеку, встречаешь кого–нибудь из членов «Згуртавання беларусаў у Вялiкай Брытанii», ученых–белорусистов из разных стран Европы и Америки. Руководит библиотекой общественный совет.
Наиболее ценные рукописи XVIII — XX веков, хранящиеся на Холдэн–роуд, я ксерокопировал, а копии по возвращении передал в библиотеку Института литературы имени Янки Купалы АН БССР.
Среди мемуаров...
Из белорусских текстов, с которыми я познакомился на Холдэн–роуд, мне как историку литературы самыми ценными и интересными показались воспоминания. Связаны они преимущественно с первой третью ХХ столетия.
Наиболее объемны среди мемуаров «Мои воспоминания» Кветки Витан. За этим псевдонимом скрывается Юлиана Витан–Дубейковская, дочь виленского купца и фабриканта Карла Менке. Несмотря на то что родилась и выросла она в немецкой семье, с детства (благодаря няне) знала белорусский язык (кстати, на нем в доме пели колядки), потом при содействии старшей сестры Ляли Менке, учившейся в виленской частной гимназии Веры Прозоровой, попала под благотворное влияние будущей известной поэтессы Тетки. Окончательно же белорусской Кветку Витан сделал археолог и общественный деятель Иван Луцкевич. Среди близких знакомых Юлианы были также известный языковед Бронислав Тарашкевич, писатель Максим Горецкий, его жена Леонила Чернявская–Горецкая, композитор Мария Яцыновская (Кимонт–Яцына), автор оперетты на слова Винцента Дунина–Марцинкевича «Сватовство» («Залёты»).
И о каждом из своих знакомых автор сообщает что–нибудь существенное, то, что не найдешь в других источниках. Например, мы узнаем, что еще в Вильно Тарашкевич начал переводить на белорусский язык «Илиаду» Гомера, написал неизвестные нам сегодня прозаические произведения. Особенно подробно говорится в «Моих воспоминаниях» о Тетке: о ее пламенных выступлениях на митингах в Вильно во время революции 1905 года, театральных увлечениях в Кракове, роли в организации первых белорусских школ и курсов для учителей в Вильно. Кветке Витан импонировал патриотизм белорусской поэтессы, глубоко убежденной, что «Беларусь будет среди свободных народов самостоятельной. Надо напрячь все силы, чтобы подготовиться к этому великому моменту, когда белор(усский) народ сам будет руководить своей судьбой». И далее: «Она погасла, как жертвенная свеча, на алтаре своей Отчизны». Что же касается Кимонт–Яцыны, она была дочерью униатского священника, ученицей Рубинштейна и женой литовского общественного деятеля. «Питала симпатию к белорусам» и часто «перекладывала на ноты белор(усские) песни».
После смерти Ивана Луцкевича, умершего на ее руках в Закопане, у подножья Татр, Юлиана Менке преподавала в Виленской белорусской гимназии. В 1922 году вышла замуж за белорусского архитектора и поэта Лявона Витана–Дубейковского (1867 — 1940), которому посвятила книжечку, изданную в Нью–Йорке в 1954 году. Немногим раньше мужа умерла сестра Ляля, талантливая артистка, выступавшая на белорусских концертах. С Вильнюсом просветительницу уже больше ничто не связывало, и она в 1940 году выехала на родину отца. После войны по просьбе знакомых написала свои воспоминания — интереснейший документ эпохи, кстати, инсценированный в минском Театре одного актера. Умерла Кветка Витан 28 сентября 1969 года в возрасте 89 лет.
С «Моими воспоминаниями» перекликаются мемуары одного из создателей Белорусской социалистической громады, уроженца Гродненщины Миколы Шилы, подписывавшегося инициалами М.Ш. или М. Как и мировоззрение Юлианы Менке, его общественные взгляды сформировались под влиянием революции 1905 года, в которой он участвовал будучи студентом Молодечненской учительской семинарии. После отсидки в тюрьме оказался в Вильно, где познакомился со многими белорусскими писателями. Особенно восторженно описывает Шила встречи с Янкой Купалой, постановку в Петербурге его «Павлинки», которую смотрели рабочие Путиловского завода. Память Шилы сохранила следующий эпизод. Однажды Янка Купала решительно выступал против псевдоноваторства в литературе. «Я считаю, — утверждал он, — настоящей поэзией только ту, которая способна расшевелить уснувшие силы в народе, которая может разбудить народ от спячки». На что присутствующий во время дискуссии прозаик Ядвигин Ш. реагировал так: мол, среди белорусов, к сожалению, нет своих Байронов, Гете, Пушкиных. «Если нет — так будут», — лаконично и резко возразил Купала.
И еще хочется выделить подзабытые воспоминания ботаника Владимира Адамова о Максиме Богдановиче. Познакомились они в 1917 году. Место мемуарист не указывает, но это мог быть только Минск, где тогда поэт работал в губернском продовольственном комитете, оказывавшем помощь военным беженцам. Встреча, скорее всего, состоялась в «Беларускай хатцы». «Он повел меня по комнатам, — вспоминает ученый, — знакомя с белорусской культурой. Много с чем новым для себя я тогда познакомился, но больше всего меня впечатлили слуцкие пояса, меня весьма удивило их художественное исполнение». Позже Богданович заходил на квартиру этого уроженца Петербурга, выпускника Петербургского университета, декламировал там купаловский «Курган», потом признался, что и сам пишет стихи, прочитал наизусть «Слуцких ткачих». И только в 1923 году Адамов, уже работая на Болотной станции в Минске, узнал, что ему посчастливилось встретиться с большим поэтом, которого, к прискорбию, нет в живых. Воспоминания же написаны в 1933 году, перед отъездом ученого из Москвы в Крым. К тому времени он уже знал наизусть почти все стихотворения Богдановича и любил их декламировать... К сожалению, сегодня неизвестно, где находится архив Адамова.
...и стихотворений,
Рукописи лондонской библиотеки имени Скорины позволили также открыть несколько новых поэтических имен. Прежде всего это таинственный Дед Донис и Янук Костевич.
Что касается Деда Дониса (Дзяниса), это имя было мне уже известно. В сборнике «Белорусская дооктябрьская поэзия» опубликовано (вслед за «Нашай нiвай») одно его произведение — «Бобыль», а в комментариях к нему сказано, что под псевдонимом скрывался Микола Савостюк, но биографические сведения о нем не сохранились. Лондонская же находка (стихотворения «Мужичья доля» и «Воспоминания») свидетельствует, что автор — минчанин, рифмовать начал в 1903 году, потом, очевидно, за участие в событиях 1905 года сидел в тюрьме. Поэт жалуется на свою подневольную судьбу и одновременно высказывает надежду на лучшее будущее:
Жыццё наша, як ты горка,
Як ты поўнае слязьмi!
Але ўзыдзе ж скора зорка
Жыткi новай на зямлi.
Как видно из автобиографических записей, Янук Костевич родился 15 мая 1857 года в Будславе, там же посещал церковноприходское училище. «Больше получить знаний не вышло». Пройдя солдатчину, поселился в Либаве (теперь Лиепая, Латвия), где прослужил более 30 лет. Потом переехал в Палангу. Но среди латышей и литовцев не забывал родной язык, создавал на нем стихотворения и поэмы, которые подписывал псевдонимом Литовский белорус. Среди произведений выделяется поэма о князе Витовте, его походе против крымских татар. Давнишние события противопоставлены мрачной окружающей действительности, а главный герой чрезмерно идеализирован. Костевич, живший еще в 1925 году, был хорошо знаком с литовскими поэтами и общественными деятелями Майронисом, Ионасом Басанавичусом, Казимирасом Прополянисом, посвящал им стихи.
Поэзия Деда Дониса и Янука Костевича — недостающий мостик между литературами ХIХ — ХХ веков. Мостик, может быть, недостаточно изящный, во многом риторический, но социально добротный.
...и рукописей Купалы и Коласа,
В «белорусской деревне», размещенной в Финчли, нашлось также несколько автографов основоположников новой белорусской литературы. Прежде всего это рукописи поэмы Янки Купалы «Курган», его стихотворений «Родное слово», «Памяти Винцука Марцинкевича». Текст их известен, но для исследователей важны правки, сделанные в тексте. А вот стихотворение «Хаўруснiкам», датированное 1913 годом и осуждающее польское и русское шовинистические издания, оставалось на время находки и изучения неизвестным. Лондонские автографы учтены во время подготовки полного собрания сочинений поэта в Институте литературы имени Янки Купалы.
Неопубликованными оказались некоторые стихотворения Якуба Коласа и его статья «Подумайте о детях», направленная против различных формалистических новаций в школе, например, против запрета детям... читать сказки. Впервые эти находки напечатаны в моей книжке «Из литературоведческих путешествий».
...а также среди нот
Во время последнего путешествия в Англию я узнал, что лондонская «Скорининка» пополнилась фондом талантливого белорусского композитора и педагога Николая Щеглова–Куликовича. Родился он в 1896 году на Смоленщине (по другой версии — в Москве), умер же в 1969 году в Чикаго. Стал популярен в Беларуси еще до войны как автор кантаты, посвященной Сталину. Написал три оперы и оперетту «У вырай», немало симфоний, вокальных и инструментальных произведений, обрабатывал народные песни. После войны создал в Германии передвижной Белорусский театр эстрады, исполнявший его произведения, издал книги «Белорусская музыкальная культура», «Белорусская советская опера» и другие. В последние годы служил регентом церкви в Чикаго. Архив композитора передала в Лондон его вдова, оперная певица.
Среди нот и научных статей Куликовича оказался также сборник его белорусских поэтических произведений, свидетельствующих о многогранности таланта и необходимости издания (для начала хотя бы выборочно) наследия.
Художник столетия
До сих пор не могу себе простить, что при жизни художника Мариана Богуша–Шишко не знал о его существовании в Лондоне. Обязательно разыскал бы, расспросил по–землячески о юных годах, проведенных в имении Трокеники (ныне Островецкий район). Там он родился 16 февраля 1901 года, там в четырехлетнем возрасте начал пользоваться красками, подаренными отцом. Местные пейзажи — полноводная тогда Вилия, бездонное озеро Бык, глухие леса, тянувшиеся чуть не до самого Вильно — глубоко запали в его душу. Потом были учеба в Виленском университете у самого Фердинанда Рущица, в Краковской академии, преподавание в западнобелорусских городках, мобилизация в 1939 году в польскую армию, плен и страдания в концентрационном лагере. Оттуда его вызволил двоюродный брат, генерал Зыгмунт Богуш–Шишко и перевез в Италию. Переместившись после войны в Британию, Мариан Богуш–Шишко возглавил там Школу мольбертной живописи. В творчестве к пейзажной тематике прибавилась библейская. Успехи были настолько значительны, что искусствоведы называли его художником столетия.
Последние годы жизни Богуш–Шишко провел в лондонском хосписе святого Кристофера. Основательница учреждения, человек королевских кровей, леди Сисели Сондерс вскоре стала его женой. Для хосписа, первого в Лондоне, художник написал десятки картин, которые и нынче помогают укреплять силы безнадежно больных людей. Умер наш соотечественник 28 января 1995 года, месяц спустя после того, как наконец окольным путем мне удалось узнать его адрес. Координаты леди Сондерс я передал лондонскому ценителю искусств Анджею Цехановецкому и известному дипломату, тогда послу Беларуси в Великобритании Владимиру Счастному. Последний получил от леди семь картин для родных мест ее покойного мужа: четыре для библиотечно–музыкального центра в Трокениках и по одной — для Быстрицкого костела, где он был крещен, Центра имени Скорины («Автопортрет») и Островецкой районной библиотеки. Были также получены искусствоведческие книги, написанные Богушем–Шишко, и посвященный ему английский альбом.
А вскоре и сама леди Сондерс побывала в Трокениках, где ее встретили хлебом–солью и народными песнями, которые так любил слушать молодой Мариан. Гостья побывала на службе в Быстрицком костеле. Установила связь с минским хосписом и оказывала ему помощь. Зашли разговоры о создании в Трокениках, на этническом пограничье, белорусско–польско–литовского культурно–образовательного центра, передаче туда произведений художника из Лондона и Кракова.
И главное — Богуш–Шишко вернулся на родину. Его теперь знают и помнят там, ему посвящают пленэры, выставки. Установлены адреса и контакты еще с несколькими художниками–соотечественниками, живущими в соседних странах. В итоге обновилось, приобрело новые притягательные свойства наше общее культурное поле.
