Сколько бы ни зажигалось сверхновых звезд эстрады, на концертах Национального академического народного хора Беларуси имени Цитовича всегда будут аншлаги. А хору–то без малого — 55 лет...В действительности этот коллектив еще старше — сотрудник Барановичского радио Геннадий Цитович создал его в деревне Великое Подлесье фактически перед самой войной, только государственным и академическим хор стал позже. Так что вполне может считаться ровесником своего худрука и главного дирижера Михаила Дриневского, на днях отметившего 65–летие. С этим хором Михаил Павлович неразлучен с юности, хотя его коллеги и не предполагают, что мечталось ему когда–то о другой карьере...
— Деревня наша была немаленькая, более 500 дворов, — вспоминает Дриневский. — И во всех дворах пели. Абсолютно в прямом смысле! Шли на работу — пели, потом с вечера возле костров собирались гурты, много гуртов — и пели до самого до утра. Я пацаном еще удивлялся, как они могут не спать всю ночь, а назавтра опять петь и работать...
Теперь в деревне Тонеж Лельчицкого района так открыто не поют — увы, так не поют уже ни в одной деревне. Но Михаил Павлович, видимо, не преувеличивает — у поэта Адама Русака сохранились восторженные записи о Тонеже, «соловьином крае»... Кстати, местные гордятся двумя своими знаменитыми Михаилами Дриневскими. Тезка худрука прославленного хора, Михаил Федорович, известный в Беларуси баянист, работает в Гродненском музучилище. Говорят, и сегодня «фольклорный вирус» в Тонеже так до конца и не побежден радио и телевизором.
Но тогда, после войны, о радио если что и слышали, то телевидения в сельском обиходе не существовало даже на уровне определения. Деревенским, понятное дело, только и оставалось, что обмениваться древними песнями между селами и поколениями. Но лично мне сложно понять, от какой такой полноты жизни 11–летний мальчишка мог распевать во всю мощь своих легких, стаскивая по лестнице 20–килограммовое ведро с живицей. Этим старинным промыслом занимались, впрочем, не одни Дриневские — все местные женщины и дети в сезон были «при деле». Рассчитывать на помощь мужчин им особенно не приходилось...
К счастью, отца Михаила Павловича война пощадила. Из Германии он привез целую телегу надежных немецких инструментов, с помощью которых потом отстраивалась вся деревня. И еще — губную гармошку для старшего Дмитрия.
— Дисциплина у нас была строгая. Пока эта гармошка была единственным инструментом в семье, никто из младших не смел ее даже трогать. Позже отец купил нам маленький аккордеончик, бубен смастерил. А когда у старшего брата появился свой большой аккордеон, губная гармошка перешла наконец ко всем. Я вот что скажу: отец у меня был очень мудрый, талантливый человек, хоть и с образованием всего в полкласса. Думаю, он специально пытался нас заинтересовать: часто устраивал дома музыкальные вечера, любил, когда мы танцевали...
Поступление Михаила Дриневского в Гомельское музыкальное училище было, наверное, закономерным. Хотя и без отцовского благословения — как любой деревенский, профессию музыканта тот считал несерьезной. Иронизировал над сыном: «Будешь, как старец, по деревням ездить, козляки собирать, попрошайничать. Денег у меня нет, белого коня я тебе не куплю — а кто ж тебя заметит, без белого–то коня?» Только много лет спустя примирился с выбором своего Михаила. Зато другие сыновья — Дмитрий, Николай и Владимир — сполна оправдали отцовские надежды. Стали врачами, докторами наук, профессорами. Не подвел и младший Григорий — получил профессию инженера, позже часто бывал на Байконуре, в Звездном. На советских съездах Михаил Павлович потом часто с ним встречался — каждый приезжал туда по своей «отрасли»...
Кстати, в музучилище он поступал дважды. В первый раз — после 7–го класса, на баяниста. Поначалу был счастлив, но общежития так и не дали, а ночевать под кроватью у брата в «общаге» стало совсем невыносимо... Вернулся в родной колхоз, к привычным занятиям — школе и хору. Руководить своим первым хором Михаил Дриневский начал еще школьником, лет в 12 (дипломированных учителей пения в их «широтах» тогда и не видали). И к 10–му классу на нем было уже три хора — школьный, колхозный и Тонежский сводный.
— Ну потом и в училище на что–то жить надо было, стипендии не хватало — стал работать с хором строительного техникума, с хором Дворца пионеров, позже устроился концертмейстером в деревню Прибытки возле Гомеля. Там и жену встретил — пела в местном хоре. Красивая, статная дивчина. На третьем курсе женился. Моя Светлана, кстати, когда–то тоже в музыкальное поступала, но так уж вышло, что профессиональной певицей не стала. Так везде тогда пели! На каждом предприятии, в каждом заводском цехе было по хору. А это ж общение какое хорошее... Сейчас вон для школ издают глупые методички, где пишут, что детям самим петь необязательно, достаточно слушать. Не согласен я...
Когда Дриневский был школьником, начинать и заканчивать уроки полагалось хоровым приветствием «товарищу Сталину, другу и учителю». Пели, утверждает Михаил Павлович, с удовольствием.
— И ничего ужасного в этом не вижу, смысла той песни я поначалу и не понимал. А петь нравилось. И после нравилось, когда мне объяснили, о чем текст, — в содержание я, пацан, особенно и не вдумывался...
Одним словом, к моменту встречи с Цитовичем у Дриневского был богатый профессиональный опыт, несмотря на юный возраст. К тому времени он уже учился в консерватории, руководил капеллой ДК тракторного завода (тогда же признанной лучшей самодеятельной капеллой Советского Союза) и был, как говорится, «широко известен в узких кругах». Рыгор Ширма называл его сынком, позволяя присутствовать у себя на репетициях. А вскоре капелла Дриневского стала постоянной спутницей Государственной академической хоровой капеллы и сам он страстно возмечтал о профессиональном академическом вокальном коллективе, но — не о народном. Пока неожиданно для себя не получил предложение о сотрудничестве от Цитовича.
— Как я мог ему отказать? Человеку с репутацией светила, записавшему более 3 тысяч песен в экспедициях. Такому искреннему, непосредственному. Помню, как он вскакивал в ложе жюри во время конкурса, на котором моя капелла пела «Соловушку» Чайковского, как восторженно нам аплодировал... Знаете, у Геннадия Ивановича не было врагов. Честное слово, совсем. Потому что он всех одинаково уважал — и самого высокого чиновника, и пастуха, абсолютно одинаково. Без конца пробивал для своих хористов ясли, детсады, работы, квартиры... Очень любил шутить и других провоцировал — за удачную «хохмочку» (именно так он и говорил — «хохмочку») платил всем по 20 копеек. Специально разменивал деньги и потом ходил с полными карманами этих монеток...
У Цитовича Дриневский учился тактичности. В обращении и с песенным материалом, и с самими хористами — осторожно приучал их к духовным песнопениям, хотя в те годы это, мягко говоря, не поощрялось. Естественно, на концертах такое не исполняли — это теперь хор Цитовича берет Гран–при на международных фестивалях церковной музыки, а тогда им приходилось чуть ли не конспирацию соблюдать... Михаил Павлович утверждает, что его хористы запросто могут петь на 8 голосов и непосильных задач для них нет. Как бы там ни было, а китайские или корейские песни они воспроизводят с такими точными интонациями, будто и вправду родились среди рисовых полей. В начале 1990–х на международном фестивале «Апрельская весна», посвященном дню рождения Ким Ир Сена, академический народный хор имени Цитовича, например, взял все три главные награды, потеснив «коренных» участников (при этом один из куплетов разучили в ночь накануне конкурса). И все–таки 90 процентов их репертуара — народные белорусские песни, те самые, которые собирали когда–то по деревням Геннадий Цитович и другие исследователи белорусского фольклора.
— И певцы у нас почти все родом из деревни. Потому что человек, выросший не на асфальте, а в тишине, без грохота автомобилей, обладает более чутким слухом, а главное, совершенно особенной душой...
Пожалуй, слов достаточно. Идите на концерт и слушайте песни, созданные не на асфальте.
