У площади Независимости пересеклись судьбы Янки Мавра и диссидента Петра Григоренко

Улицы — как реки. Метафора не новая, но справедливая...

Улицы — как реки. Метафора не новая, но справедливая. Берега реки меняются, застраиваются, перестраиваются, но движение продолжается. Время здесь никогда не останавливается, течет и течет. То, что мы видим сегодня, возможно, завтра изменится так, что и не узнаешь... Я продолжаю разговор с писателем Леонидом Моряковым о нашем Минске, о его главной улице, о зданиях и людях, когда–то живших, ходивших по бывшей Захарьевской, Советской, по сегодняшнему проспекту Независимости.


— Давай вернемся на современную площадь Независимости образца начала минувшего века, когда там стояли храмы, — скользя взглядом по самодельному четырехметровому плану, предлагает Леонид Моряков.


— Там ведь не один храм находился?


— Четыре. Деревянная церковь, построенная в 1890 году. Каменная, возведенная в 1914–м, деревянная церковь при училище слепых и часовня начала ХХ века. И здесь есть весьма любопытное обстоятельство. Деревянную разобрали в начале 1960–х, а каменную красавицу — церковь Казанской Божьей Матери взорвали в 1936 году. Руководил взрывом молодой инженер 3–го ранга Петр Григорьевич Григоренко. До этого он превратил в груду кирпича великолепнейший собор в Витебске... Я изучал документы и могу сказать, что за взрыв храма советская власть платила руководителю работ какие–то совершенно невероятные деньги. Сумма гонорара была соразмерна с зарплатой рабочих целого заводского цеха.


— А почему столько платили? Разве это настолько сложное в инженерном смысле мероприятие?


— Сложное, но здесь не это главное. Думаю, что многие из саперов просто отказывались, не хотели браться. Есть вещи, которые при любой власти человека сложно заставить сделать...


— Ты хочешь сказать, что будущий диссидент, знаменитый антисоветчик, эмигрант, генерал–майор Петр Григоренко — человек без моральных принципов?


— Мне тяжело судить. Возможно, он тогда был молод, фанатично предан советской власти. Но после взрыва церкви в Смоленске он отказался заниматься уничтожением храмов. Его судьба странная и драматичная. Служил на Дальнем Востоке, воевал... Потом его лишили воинского генеральского звания, упрятали в психиатрическую лечебницу. Впоследствии он стал знаменитым диссидентом и в 1977–м выехал с женой в США. Там он написал воспоминания, в которых кается за взорванные в Минске, Витебске и Смоленске храмы.


— Почему тогда так яростно уничтожались именно храмы?


— Уничтожались символы прошлой жизни. Так происходило не только с культовыми сооружениями — церквами, костелами, синагогами и мечетями. Советская власть меняла аптеки на булочные. Делалось это, чтобы стереть память горожан. До семнадцатого года разных там «французских» булочек на витрине было с десяток видов, а после двадцатого года на том же прилавке кусок черного хлеба не каждый день лежал. У человека возникало воспоминание об изобилии еще совсем недавнем, и он начинал задавать вопросы...


— Давай вернемся в то славное время, когда на прилавках булочных было изобилие.


— Если стоять спиной к Красному костелу, то перед глазами улицы Коломенская (справа) и Базарная (слева). Они выходят на Захарьевскую, а между ними квартал из четырех домов. Здания стояли на месте современной площади Независимости. Один из домов был очень красивый. Населяли эти дома, как тогда говорили и писали, «лица интеллигентных профессий».


— Забавная формулировка. Кто же эти лица?


— Действительно люди непростые. Врачи, инженеры, преподаватели, юристы... Также к «лицам интеллигентных профессий» относились и господа со средним образованием: акушеры, техники, мастера... В одном из этих домов жил генерал Михаил Александрович Фольбаум (Соколов–Соколинский). В 1915 году на фронте он был отравлен газом, но выжил и вернулся в Туркестан. Подавлял мятеж мусульманского населения в Семиречье. Там и умер от сердечного приступа. После Февральской революции его могилу в станице Верная вскрыли, думая, что в ней похоронен другой человек. По отсутствию большого пальца на правой руке покойного убедились, что погребен именно Фольбаум. Глумление над трупом предотвратил старый казак. Погрузил в бричку гроб с покойным наказным атаманом Семиреченского войска и увез, как говорили, на свою заимку, где тайно предал вторично земле.


— Прямо детектив! Хоть книгу пиши. Тут тебе Минск, улица Захарьевская, а следом Туркестан...


— Вот, кстати, данные о том, как жила обычная служащая Либаво–Роменской железной дороги Иванова. Она с семьей снимала четыре комнаты с кухней и прихожей. В том же доме, что и генерал Фольбаум, проживала с 1901 года прачка по фамилии Стежтюкевич. Одна занимала трехкомнатную квартиру площадью 96 квадратных аршин. Платила за нее домовладельцу 200 рублей в год.


— Леонид, зачем ты разрушаешь красивый миф о том, что до революции все прачки были бедные и влачили жалкое существование на медные гроши...


— А вот инженеров в начале двадцатых годов в Минске было меньше, чем сегодня академиков. Профессия инженера считалась сверхпрестижной и уважаемой.


Или возьмем для примера квартал, где сейчас гостиница «Минск». Опять же публика все больше интеллигентная: врачи, юристы, служащие. Знаменитая артистка Лидия Ивановна Ржецкая жила здесь с мужем. До революции на месте «Минска» стоял отель «Новый Берлин». Первые этажи занимали разнообразные лавки: винная, мясная, табачная, пекарня, сахарная... А в 30–е здесь же находился «Венский цех» кондитерской фабрики «Коммунарка». В 1910–е годы почти весь этот квартал выкупил Вильгельм Владимирович Ельский. Сам он жил в поместье Игнатичи.


— Жаль, что те здания не уцелели.


— Кое–что осталось. На углу с улицей Серпуховской, а сегодня Володарского, стоит знаменитый дом № 12. Он частично сохранился до наших дней. Раньше он находился на Захарьевской. Когда произошла перепланировка, то расположение улицы изменилось. На моей памяти в этом доме был знаменитый магазин «Мелодия». Там собирались минские меломаны, чтобы обменяться пластинками. Наша соседка, по национальности литовка, пекла великолепные пирожки. Очень часто она меня этими пирожками угощала, но я отвозил их в магазин «Мелодия» для продавщиц. Они в благодарность оставляли мне все новинки. Тогда у меня и собралась небольшая коллекция польских и болгарских дисков. И я обменял их на один, но «фирменный» — второй альбом Led Zeppelin. У школьной учительницы английского языка была переносная японская магнитола с проигрывателем виниловых дисков. Не только в те времена вещь невиданная. И на уроке английского мы слушали этот альбом... Представляешь? Этот старый дореволюционный дом распространял фактически запрещенную в ту пору музыку...


А в следующем квартале на четной стороне проспекта, между улицами Свердлова и Володарского, там, где стоит Главпочтамт, в 20 — 30–е годы находилась знаменитая базовая показательно–образцовая школа № 25 имени Червякова. В ней в том числе учились дети партийно–хозяйственной и военной элиты. А географию преподавал Иван Михайлович Федоров.


— Он же — белорусский писатель Янка Мавр! Автор «Полесских робинзонов»! Кстати, физкультуру там преподавал отец моего учителя, народного художника Беларуси — Мая Вольфовича Данцига.


— А немецкий язык — Александр Викентьевич Павлович. В свое время он работал вместе с «изводящим семью голодом, местным сумасшедшим Циалковским Константином Эдуардовичем». Это цитата из его же воспоминаний о жизни в Калуге. Перечень знаменитых учеников этой школы займет не одну страницу. Тут и артисты, ученые, полярники, военные. К слову, в школе № 25 училась Римма Шершнева. Именно она раньше, чем Александр Матросов, бросилась на амбразуру дота, закрыв ее своим телом. Награждена орденом боевого Красного Знамени.


Когда современные исследователи Минска говорят, что те здания стояли там, где сегодня Главпочтамт, то это не совсем верно. На их месте проходит проспект, а Главпочтамт находится во дворах дореволюционных домов... В 1870 году на углу Захарьевской и Коломенской (теперь Володарского) купил участок и построил дом Александр Мельхиорович Тюндевицкий. Вот что интересно. Дом находился в сотне метров от тюремного замка. А у его стен был повешен некий Тюндевицкий Михаил, участник восстания 1863 года. Что–то загадочное в этой покупке есть.


А вот фото, иллюстрирующее жизнь в Минске в середине 1920–х годов. Трамваи, авто, люди... Все кипело и бурлило. Народ торопился жить. По Захарьевской — сплошная беготня. С папками, портфелями, как на ускоренной киносъемке.


— Любопытно, а как «лица интеллигентных профессий» между собой связывались?


— Самое интересное, что в 1915 — 1920–х годах на Захарьевской, а это около 200 домов, почти в каждом был телефон. Даже в деревянных домах имелись американские аппараты с аккумуляторами. Могу, скажем, назвать телефонный номер взорванного Петром Григоренко храма, от которого начиналась главная улица Минска...


...Говорят, что архитектура — застывшая музыка. Вот и на главной улице столицы до сих пор слышны и торжественные марши духовых оркестров, и военные песни, и тихие голоса ушедших поколений.


P.S. Более подробно о расследовании Леонида Морякова можно узнать на его сайте www.marakou.by.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter