О трех страшных сентябрьских днях 2004 года вспоминать очень тяжело. После первого шока, когда о трагедии в школе N 1 Беслана просто необходимо было выговориться, а для многих, я знаю, и выплакаться, наступил момент, который психологи, если не ошибаюсь, называют феноменом вытеснения.Мне самому много раз приходилось упоминать в своих статьях название североосетинского городка, но это каждый раз происходило как бы вскользь, мельком, по–быстрому, чтобы долго не задерживаться на 330 невинных жертвах. Мозг как будто вдруг включил механизм самозащиты и отказался снова переживать тот стресс, жалость и злость одновременно. Так прошел год. Уже целый год мы существуем в системе координат с центром в Беслане, который в истории теперь всегда будет стоять рядом с Хатынью и Сонгми. Сегодня, как бы больно это ни было, нам приходится возвращаться на 365 дней назад, вспоминать, поминать и задаваться вопросами. Что изменилось за это время? Как теракт повлиял на Россию и общественное мнение за ее пределами? Стало ли нам всем жить безопаснее? Стало ли сложнее жить террористам?
Если вспоминать о захвате более тысячи заложников тяжело, то писать еще сложнее. К годовщине трагедии свои командировки на Северный Кавказ приурочили сотни журналистов со всего мира. Много слов сказано, одни пафосные, другие искренние, но все равно описать словами трагедию матери, на глазах которой погибает ее ребенок, невозможно. Я сознательно не пишу о том, как живет сегодня сам Беслан. По осетинской традиции траур официально заканчивается только сейчас, но бесланские матери вряд ли когда–нибудь снимут свои черные платья. Можно понять их раздраженность на власть, на ход расследования — никто и ничто никогда не вернет им их утрату. Мы же, так устроена наша природа, постепенно будем отдаляться от Беслана в пространстве и во времени, поэтому важно, чтобы его уроки были как следует усвоены.
Захват и гибель заложников в Северной Осетии стали своеобразной вехой в летописи чеченского терроризма, которую ведут мировые СМИ. Была поставлена точка в метаниях тех, кто пытался как–то приспособить «благородные» цели сепаратистов и их «вынужденные» кровавые средства. То, что не сделала Дубровка, довершил Беслан. В первую очередь эти метания были характерны для западной аудитории. «Пообщавшись хоть сколько–то с людьми, пережившими захват школы, или хотя бы побывав в Беслане, неизбежно приходишь к убеждению, что никакими соображениями нельзя оправдать испытания, через которые этих людей заставили пройти», — американский режиссер Кевин Сим, снявший известный документальный фильм о тех событиях, формулирует мысль, к которой так долго шел Запад. Недавние взрывы в Лондонском метро и автобусах доказали всем, в том числе и сверхлиберальным британцам, что с террористами и им сочувствующими жить дружно не получается, даже при всем желании.
Со своей стороны боевики, поняв, что моральная сторона чеченского дела в глазах мировой общественности дискредитирована, тоже изменили тактику. Больших терактов против мирного населения после Беслана не было, теперь они нападают в основном на российских военных и местные власти. На своих сайтах сепаратисты ведут счет убитых кафиров и мунафиков. «Сегодня задача боевиков — укрепиться в республиках Северного Кавказа, создать базу для дальнейшей деятельности и вербовки новых членов бандформирований. Сегодня им важно показать свою силу, не настраивая против себя местное население, а играя на его раздражении против местной власти», — так комментирует ситуацию российский эксперт по борьбе с терроризмом Владимир Поляков.
Его слова — это также ответ тем, кто считает происходящее борьбой за независимость и скептически ухмыляется, когда речь заходит об идее халифата. К сожалению, сегодня, говоря о взрывоопасном ареале в России, уже неверно называть только Чечню, а правильнее указывать весь Северный Кавказ. Разумеется, боевики и до этого совершали свои набеги на территории соседних республик, однако с сентября 2004 года весь Северный Кавказ превратился в стабильно нестабильный регион. За этот год мы стали свидетелями многочисленных терактов и диверсий в Дагестане, Кабардино–Балкарии, Карачаево–Черкесии, Ингушетии, где буквально несколько дней назад был ранен премьер–министр этой республики.
Впрочем, и власть после Беслана стала вести себя намного энергичнее. Информагентства регулярно сообщают о спецоперациях в северокавказских республиках, о раскрытых терактах. Об эффективности предпринятых мер, возможно, еще рано судить, но, по крайней мере, провалы, подобные бесланскому, когда боевики тщательно подготовили теракт в Северной Осетии и беспрепятственно приехали в школу, больше не повторялись.
Вытеснение боевиков из Чечни можно объяснить еще и тем, что в самой этой республике удалось передать власть в руки чеченцев. Хотя некоторые до сих пор видят в «чеченизации» лишь негатив, вроде как Кремль переложил ответственность на чужие плечи, очевидно, что это большое достижение, без которого переход к мирной жизни невозможен в принципе. Недавно стало известно, что последний формальный шаг урегулирования будет сделан в конце ноября этого года, когда в Чечне пройдут парламентские выборы.
Политическое урегулирование в Чечне и срывание масок с террористов в Беслане отобрали последний контраргумент у критиков действий российских властей. Если раньше лорд Джадд и Ко выписывали Москве всегда один и тот же рецепт — переговоры, то теперь советчики по большей части хранят молчание. Газета «Файнэншл таймс» в одной из своих последних критических статей о российской политике в Чечне вынуждена признать: «Трудно даже определить, что реально может помочь». Внезапно оказалось, что реально никто ничем, кроме гуманитарной помощи, посодействовать не может. Россия осталась один на один со своей бедой, но, видимо, это и к лучшему, так как только она сама может справиться с ней.
