Бывает так, в голове застревает слово, и крутится, и крутится, пока не станет бессмысленным звуком. Ты живешь сам себе, а слово себе. Да что это путается между мыслями? Изыди!
Вчера я отметила, что мне нравится один человек. Исключительная симпатия. Пришелся по нраву, то есть совпал с тем, как я себе представляю все лучшее в людях. Понравился. Я выказывать эту свою симпатию, конечно, не буду. Люди не умеют нравиться. Об этом я сейчас думаю. И кручу в голове строчку из песни.
Будучи в душе великим обожателем людей, я постоянно нахожусь в состоянии легкой влюбленности. Раньше мои подружки говорили: «Ты идеализируешь его, ты его себе придумала». А он мне нравился — и это вдохновляло. Собственно, все, что я чувствовала, оставалось при мне. Мое! Радость моя, вдохновение, полнота вдохов и выдохов. Я думаю, что любящие всегда в выигрыше, потому что тот, кто любим, но не любит, пуст. Там нет солнца, трепета и ярких красок, заливающих губы и глаза. И когда мне жалуются на невзаимность, я жалею тех, кто не смог полюбить.
— Но он, может быть, еще полюбит...
— Вряд ли.
— Нет, не тебя. Кого–нибудь еще.
Я плохой утешитель для влюбленных эгоистов, потому что ценю собственно чувство. Видеть в других, носить в себе.
Так вот тот парень... Нам было по тринадцать лет. Он мне очень нравился, и однажды, не сумев сдержать взгляд и румянец на щеках, я дала ему понять, что отношусь к нему иначе, чем к большинству людей. Вообще мы дружили, жили по соседству, играли в казаков–разбойников, разбивали себе колени и лбы. И так бывает, что с какого–нибудь перепугу ты вдруг обнаруживаешь, что волнуешься. Грустишь без него. Радуешься, когда вместе. И даже когда его нет, думаешь, что бы было, если бы я с ним была. Но с того момента, как я призналась (не вслух), он совсем изменился. Мы пили чай у меня дома, большой компанией, кошка пошла в лоток по–серьезному, он схватил ее и пронес над ковром, так что все «дела» остались пятнами на ворсе новой дорожки.
— Все! Айда, мне здесь неинтересно.
Все ушли, я мыла ковер и плакала. В чем я виновата? Теперь мне понятно, как сильно он растерялся и как не знал, что теперь делать. Но тогда мое чувство симпатии слилось с чувством стыда и печали. Я решила впредь быть очень осторожной. Лучше вообще, конечно, не влюбляться, но если вдруг... Совсем незаметно.
Потом было все наоборот, я нравилась молодому человеку, но ничего не могла предложить взамен его теплого чувства. Тоже растерялась, все время ощущала свой долг, который так и не отдала — ну, прости.
Десятки вариаций за годы жизни не изменили ту странную кашу, в которой варюсь я и все, кто мне симпатичен. Иногда удается притаиться и несколько дней или даже месяцев наслаждаться тем, что есть на этом свете очень симпатичный человек. Потом это проходит само собой. А когда вдруг симпатия становится очевидной, мне просто хочется сказать: «Не нужно ничего делать! Просто будь». Но с человеком начинает что–нибудь происходить, будто в него кислоту влили — ему не сидится, не идется, он впадает в зависимость от осознания собственной привлекательности и начинает хотеть казаться еще лучше и думать, думать, как это употребить, или со страху убегает.
Это, правда, забавно наблюдать за людьми, которые другим показались симпатичными.
Что происходит с нами, когда нам понравился человек? Что случается, когда мы сами понимаем, что пришлись кому–то по нраву? Иногда вместо радости от светлых ощущений приходит абы что. Неудивительно, ведь даже в законных отношениях полно конфликтов — будешь ли ты любить меня вечно? А должна?.. Быть рядом, все преодолевать, съесть пуд соли, терпеть, не симпатизировать больше никому...
И я часто вспоминаю свою бабушку, папину маму. Она встретилась с дедом на войне и была рядом до последнего его вздоха.
— Вы же любили друг друга?
— Не, пра гэта я не думала. Калi жыццё цяжкае — няма калi.
Ну вот и положительный признак. Я обо всем и много думаю. Это от хорошей жизни...
Т.С.
sulimovna@rambler.ru
Советская Белоруссия № 188 (25070). Пятница, 30 сентября 2016
