Дела не архивные
История, рассказанная минчанкой Тамарой Левишко, на первый взгляд делится на два самостоятельных сюжета. Но в жизни не бывает чего–то отдельного, все всегда взаимосвязано. Счастье и горе, день и ночь, рождение и смерть. Итак, слово Тамаре Григорьевне.
Дедушка
— Речь пойдет о моем дедушке Михаиле Тимофеевиче Харевиче 1902 года рождения и его односельчанах из деревни Фалевичи Рогачевского района.
До войны, с 1928 по 1931 год, дедушка работал председателем сельсовета в деревне Крушиновка. Он и его семья, жена Евдокия Егоровна, дочери Ольга, Мария и сын Григорий, были верующими людьми. Когда местные власти взорвали церковь в соседних Тихиничах, Михаил Тимофеевич, а также жители Фалевичей Александра Агеевна Сущевская и Андрей Иванович Храменков организовали домашнюю церковь — в 1936 году. Они находили иконы, богослужебные книги, переписывали псалмы. Собирались 2 раза в месяц в доме Петра Григорьевича Храменкова: проводили, как могли, службы, читали Евангелие. Псалмы очень красиво пела 12–летняя Ольга. Старожилы говорят, в церкви даже укрывали владыку, который вел там службы. Активно участвовали во всем Петр Григорьевич Храменков, Устин Назарович Королев, Павел Степанович Шутов, Илларион Андреевич Сущевский. По рассказам свидетелей (взятым из архивного судебного дела), сначала собиралось немного людей, а затем стали приходить почти все жители деревень Фалевичи и Волоки. А до войны Фалевичи имели 120 дворов и проживало там 593 человека. Мой дед убеждал односельчан не вступать в колхозы, при переписи писать себя верующими...
Такое поведение не могло нравиться властям предержащим. 14 февраля 1937 года крестьян арестовали на очередном богослужении. Назавтра произвели у всех обыски. В вину поставили организацию религиозных собраний, антисоветскую и контрреволюционную агитацию против мероприятий советской власти, разъяснения колхозникам при переписи населения называться верующими, даже тетрадка с «церковным письмом» стала уликой как «хранение и распространение литературы в целях агитации и пропаганды». Крестьяне отстаивали свои взгляды и вероисповедание, но спецколлегия их осудила по статье 103 УК БССР.
А 10 января 1992 года состоялось заседание иной судебной коллегии, где рассматривалось дело № 18326–с (архив УКГБ Гомельской области). По новому УПК Республики Беларусь комиссия пришла к выводу, что доказательств преступлений фалевичских крестьян нет, высказывания о плохой жизни в колхозах не образуют состав уголовно–наказуемого деяния. Дело прекращено за отсутствием состава преступления. Дай Бог здоровья всем членам комиссии за их труды и всем добрым людям, создавшим необходимые законы и организовавшим пересмотр дел. И все же лично у меня остается ощущение какой–то недосказанности.
Почему дело только прекращено? Люди–то пострадали, отсидели в лагерях, а Храменковы Андрей Иванович и Петр Григорьевич, Устин Назарович Королев и вовсе не вернулись домой из Сибири. Почему они не реабилитированы?
Сейчас мне говорят: статья 103 по новому законодательству не подходит под реабилитацию и никто не пострадал. Признаюсь, у меня такие рассуждения вызывают недоумение. Как никто не пострадал?! Это что, «не пострадавшие» люди, отсидевшие ни за что в лагерях? А.А.Сущевская, М.Т.Харевич, А.И.Храменков как главные организаторы религиозных собраний были осуждены к 5 годам лишения свободы с поражением в правах на 3 года каждый. П.Г.Храменков, У.Н.Королев, П.С.Шутов, И.А.Сущевский осуждены к 3 годам лишения свободы с поражением в правах на 2 года каждый. В те голодные времена их обездоленные семьи остались без кормильцев. В семье деда — 4 детей, у Сущевской — 4 детей, у А.Храменкова — 3 детей, у Королева — 2 детей, у Шутова — 2 детей, у П.Храменкова — 3 детей. Они тоже «не пострадавшие»?
К тому же, как мне сказали, комиссия по реабилитации жертв политических репрессий распущена в 2001 году. Если бы я со своим письмом успела обратиться во время ее работы, то вопрос решился бы сразу. А так... Но дело в том, что я только в прошлом году нашла своих родственников, поэтому раньше не могла обратиться по этому поводу.
Люди, проходящие по делу № 18326–с, не виновны, и дело прекращено за отсутствием состава преступления, их не должны были судить — ни по 103–й, ни по какой–либо другой статье. Никто не имел права их арестовывать и отправлять в лагеря. Статьей 357 Уголовно–процессуального кодекса предусмотрены основания постановления оправдательного приговора. Оправдание по любому из данных оснований, в числе которых отсутствие в деянии обвиняемого состава преступления, означает признание невиновности обвиняемого и влечет его полную реабилитацию.
Сейчас на фундаменте взорванного храма в местечке Тихиничи отстроена новая церковь, освященная, как и прежде, в честь архангела Михаила. С настоятелем храма отцом Николаем мы определили, где была та, домовая, церковь. Батюшка Николай будет устанавливать на ее месте поклонный крест и создавать музей.
Еще Тамара Григорьевна, что называется, смех сквозь слезы, рассказала: в деревне, узнав обо всем, попросили: «Дочка, добейся правды, мы тебя депутатом выберем...» А она ведь уже депутат, самый настоящий, народный, пусть себе и без бумажного мандата.
Отец
— Другая трагическая и во многом неизвестная страница истории Фалевичей датирована 13 октября 1943 года. Тогда полицаи сожгли все 120 крестьянских дворов, в огне и под пулями карателей погибли 144 жителя (по книге «Память»), а по партизанскому рукописному журналу «Комсомол Рогачевщины» — 218 жителей деревни. Если вторая цифра верна, получается, 74 человека не установлены. В годы Великой Отечественной войны в Рогачевском районе немцы и их местные пособники уничтожили 9 деревень вместе с их жителями. Две из них — Фалевичи и Возрождение — увековечены в мемориальном комплексе «Хатынь».
Мой отец, Григорий Михайлович Харевич, родился в Фалевичах 8 ноября 1930 года. Он был в одном из тех домов–амбаров, куда согнали людей. Во время поджога начались паника и давка, и папа оказался возле окна вместе со своей матерью Евдокией Егоровной и сестрами — Ольгой 18 лет, Марией 15 лет и Феней 5 лет. Когда все заполыхало, у молодого немца, стоявшего напротив окна, задрожали руки — наверное, первый раз жег деревню, и он отошел за угол к другому охраннику прикурить. Люди разбили стекло, стали выпрыгивать из окна. Успели выскочить несколько человек: отец, ему было 13 лет, со своей семьей, Игнат Лукьянович Храменков, дед Степан и еще один человек. Бежали и другие, но тех немцы застрелили...
Папа прислонился к дереву, и пули пролетели возле самой его головы. Спрятались крестьяне в погребе дома Игната Храменкова в Фалевичах. Папа уговаривал свою мать с сестрами бежать дальше в лес, но те не согласились. Он ушел один, поэтому и остался жив. Немцы прочесывали лес. Отец спрятался под кучу хвороста, и солдаты прошли сверху. Хорошо, что искали без собак. А то нашли б, конечно. Некоторые, убежавшие из других домов, прятались в оврагах. Кого из них обнаруживали — сразу убивали или отправляли в лагерь «Озаричи». После немцы и местные полицаи отправились грабить пустые Фалевичи, открыли тот злополучный погреб, увидели людей и забросали гранатами...
Прежде чем попасть к партизанам, отец блуждал по лесу около месяца: спал на деревьях, ел ветки. Зачислили его в 21–ю отдельную трофейную бригаду воспитанником. Он был тогда маленького роста, и чтобы сесть на лошадь, ему подставляли скамейку. Тем не менее научили управлять автомобилем, и мальчишка стал шофером у самого командира бригады. Не один раз приходилось ему выводить автомобиль из–под бомбежки. Отец дошел до Берлина, мобилизовался в 1946 году. Получил медаль «За Победу над Германией». Жил в Минске. После смерти в 1951 году своего отца, который вернулся в Фалевичи, больше в родную деревню не приезжал. Умер в 1977 году.
Я очень любила папу. С самого детства, каждый год во время шествия ветеранов наберу цветов — и всем раздаю. Поэтому, когда отца не стало, особенно больно было в праздники: всем дарят букеты — а его нет. Вот тогда и защемило сердце: надо узнать, что и как происходило, надо найти людей, которые видели и помнят... Иногда даже смешно выглядело: идет Рогачевская бригада, и я следом бегу. Но никто ничего не сказал мне — ни об отце, ни о деревне. А связи с родными папы у нас не сохранились.
Но вот несколько лет назад со мной в больнице лежала Тамара Уроченко из Рогачева. Я стала расспрашивать ее о Фалевичах — существует ли деревня сейчас. Есть ли братская могила — я бы хоть цветы принесла туда. После выписки Тамара Леонидовна не только узнала про деревню, но и нашла моих родственников. Так состоялась наша долгожданная встреча...
Родные
Тамара Григорьевна, пока ходила по кабинетам некоторых чиновников, чуть не плакала. Они брали ее бумаги, смотрели и говорили: ну что же вы хотите, такая статья... Она у них спрашивала: а вы знаете, как звучит эта статья? Я не должен все знать — слышала в ответ. Но ведь процесс реабилитации священников и людей, пострадавших за веру, еще до конца не пройден, уверена Тамара Левишко. И пока рано списывать дела в архив. Пример ее деда — подтверждение тому.
— Фалевичи — деревня очень старая, ей уже полтысячи лет. Люди жили в тех краях очень верующие. Раньше эти земли принадлежали Киево–Печерскому монастырю, — рассказывает Тамара Григорьевна. — Рядом деревня Озераны. Православные церкви действовали в обеих. И не остались ни там, ни там. Я сейчас восстанавливаю в архивах имена священнослужителей. Но информации крайне мало. Церковь в Тихиничах отстроили на том же самом фундаменте, на котором стояла и раньше. Она освящена в честь архангела Михаила. И дедушку моего звали Михаилом...
Как же боролись крестьяне за свою церковь! Они нуждались в молитве... В ее силе... Молитва ведь в вечность уходит. Я нашла в Национальной библиотеке газету «Коммунар», и там так их всех пропесочивают...
Тамара говорит, знает, кто донес на ее деда:
— Этот человек еще долго жил. Люди боялись и не любили его. Он мог даже детям грозить: мол, ты у меня пойдешь... Я спрашивала у местного священника: ну как же так, дожил до глубокой старости... А батюшка сказал: ты спроси, как он умер. Он так страшно умирал — кричал на всю деревню... Вот и ответ.
Надежда, двоюродная сестра отца, живет в Рогачеве. Как она плакала в телефонную трубку... От радости, что кто–то нашелся, что не все погибли в том страшном огненном сарае. Встречали меня на железнодорожной станции с плакатиком, чтобы мы могли узнать друг друга. Прямо как в кино показывают.
И вот отправились мы в Фалевичи. Прошу: покажите, где могилы. И слышу: нет могил, убитых из погреба никто не доставал. Как?! Столько лет прошло! Так покажите хотя бы, где был тот погреб. Но никто точно уже не помнит. Нашли примерно место. Что же делать дальше? Знала, есть управление по увековечению памяти погибших, позвонила начальнику. Спустя время приехала первая бригада поисковиков.
Начали копать — ничего. Все, говорят, уезжаем. А я как чувствовала: давайте ближе к заборчику еще посмотрим, а вдруг... Копнули — и точно: останки. Но, я думаю, не те, какие–то другие. Они тогда дальше не стали рыть, мол, там много костей, специальную бригаду нужно вызывать. Это было в позапрошлом году. А в прошлом, в июне, приехала другая команда. Земля — как камень. Мы нашли только двое останков — одни детские, и я снова стала смотреть туда, где первоначально люди указали. По моим подсчетам, в погребе от немцев и полицаев пряталось человек 6 — 8. Но, может, остальных раньше подняли... Все–таки здесь два сельсовета сходятся, оба председателя приезжали. Один из них дал согласие на перенос останков в уже существующую братскую могилу.
На будущий год снова вернусь к поиску.
Мой дед получил до войны пять с половиной лет и войну встретил в лагере. Но он воевал. Наверное, в штрафбате — раз после заключения. И, представьте себе, вернулся живым. Снова женился. И Фалевичи возродились на прежнем месте, и снова в форме креста.
Правда, Тамаре кажется, вера нынче у местного люда не такая крепкая, как раньше. Но она уверена: Бог вернется и к ним. Так же, как вернулся к ней самой.
— Когда папа умер, это стало толчком. Первый раз я пришла в храм на его отпевание. С тех пор — в церкви.
Работала товароведом. Помогала новой церкви Святой Софии Слуцкой в Курасовщине. Пять лет назад отец Анатолий предложил полностью перейти работать в приход — строительство храма требует много сил и энергии.
В семье Тамару поддерживают. Мир ведь движут неравнодушные люди. И люди с верой. И в высшую, и в земную, человеческую, справедливость.
