Полковник внутренней службы Геннадий УЛЬЯНОВ без бабочки и фрака служит искусству в Белорусском государственном музыкальном театре. Должность у него специфическая — инженер по противопожарной автоматике и защите. А работа ответственная — обеспечить безопасность многочисленного творческого коллектива и зрителей. В далеком 1986 году, буквально по следам взрыва на ЧАЭС, заместитель начальника отдела по подготовке пожаротушения УПО МВД БССР уехал в самое пекло — тушить лесоторфяники на юге Гомельщины. Каково им приходилось в те жаркие тревожные дни?
— Тогда формировались первые группы, которые дезактивировали территории, подвергшиеся радиационному загрязнению. Мы люди военные: руководство поручило, жена не сопротивлялась — и я уехал на Гомельщину,— рассказывает Геннадий Серафимович. — Задачу нам поставили сразу: локализовать и потушить пожары, прежде всего на торфяниках в Хойникском, Брагинском и Наровлянском районах. Штаб размещался в Доме пионеров в Хойниках, а жили в общежитии профтехучилища. Мне выделили кабинет в пожарной части, руководители других служб разместились в гостинице. В райцентре — ни намека на панику, рабочая, деловая атмосфера.
Конечно, мы знали, что торфяников здесь не менее
Пожарным приходилось идти в самое пекло. Иногда, чтобы дотянуться до места горения торфяника, мы соединяли рукава общей длиной не менее
Не могу забыть один из примеров безразличия к судьбе пожарных со стороны местных чиновников. Отряд из Витебской области, размещавшийся в одной из школ Брагина, хотели поначалу переселить в деревню Соболи, в зону отчужденную. Она недалеко от райцентра, но радиация там была убийственная. Местную школу закрыли, детей распределили в другие учебные заведения, а пожарных не жалко, они же на службе. Представляете, приехали люди с горящего, фонящего цезием и стронцием болота — и опять в радиацию. Правда, потом местным начальникам все-таки хватило ума этого не делать.
Даже природа ощущала: произошло что-то непоправимое. Трава на загрязненных участках была в полтора раза выше обычного. Хвоя моментально стала рыжей. Но стоило только отъехать пару километров от радиационного очага, как картина менялась.
Самая большая проблема на торфяных пожарищах — нехватка воды в почве и каналах для заправки цистерн пожарных машин. Ознакомившись с документацией местной мелиосистемы, я предложил перекрыть шлюзы со стороны Украины. Технически это было возможно — вода скопилась бы в дренажных трубах, в том числе и возле окутанной ядовитым дымом деревни Чемков. От нее до АЭС — рукой подать.
Болотистую почву мы все время рыхлили лопатами или дисковали, а потом проливали водой. Я сам неоднократно садился в кабину, чтобы указывать трактористу места обваловки болота. Шлюзы в итоге никто перекрывать не стал — на радиоактивные торфяники по-прежнему бросали пожарных.
Чины со звездами из Штаба ГО так меня и не послушали. Я им даже предлагал поехать со мной в зону, чтобы увидеть обстановку на месте. Тем более в нашем распоряжении была машина радиационной разведки. Однако все они отказались от такого предложения. Дежурить на телефонах, как показала практика, было не так опасно. 30-градусная жара, дышащие огнем и радиацией торфяники — разве не в этом суть отваги пожарных-«чернобыльцев»?
Судьба спецтранспорта, который использовали при тушении горящих торфяных болот, незавидная. Несколько привлеченных из Гродненской области пожарных автомобилей ЗИЛ-130 списали в утиль. Порой они проваливались в торфяники настолько, что не видно было колес. Дозиметр зашкаливал даже после двух моек теплой водой со специальным порошком. Если не изменяет память: фон от автомобиля не должен превышать 0,23 микрорентгена, а он был в разы выше.
Даже на небольшом расстоянии напрочь отказывались работать портативные радиостанции «Моторола». Выходишь на связь с Хойникской пожарной частью, а в ответ гробовое молчание — нет сигнала. И только в пожарной части, к большому удивлению, чья-то радиостанция передавала нам координаты увязшей в торфяниках техники. Диспетчерская терялась в догадках, кто работал на таких частотах. Теперь мы понимаем: на связи были сотрудники госбезопасности, контролировавшие правила ведения радиообмена. Спасибо им, выручили.
Сколько микрорентген я накопил в себе, сказать сложно. В журнале медосмотров, который велся на месте, дежурный врач и финансист из соображений экономии напротив моей фамилии поставили 15 микрорентген. Конечно, карандаши-накопители радиации были не совершенны, но, по моим подсчетам, я увез домой, как минимум, 30 микрорентген. Маленькую бомбу замедленного действия.
Помимо командировочных, мне выплатили на службе три должностных оклада за работу в 30-километровой зоне, но довелось ведь бывать и в десятке километров от дымящей станции. Как это ни парадоксально, но после командировки у меня зарубцевалась хроническая язва желудка. Это подтвердили и врачи. А вот зубы и два глазных хрусталика пришлось заменить. Чернобыль взял свое.
