79 лет назад группа донецких шахтеров, состоящая из забойщика Алексея Стаханова и двух крепильщиков, за одну смену — 5 часов 45 минут — добыла 102 тонны угля — в 14 раз больше, чем предписывалось по норме. Сперва этот факт объясняли смелым новаторством, в перестроечные годы утверждали, что рекордная смена была спланирована и потребовалась для всесоюзной воспитательной кампании — стахановского движения. Даже если это и так, кампания удалась на славу...
Строго говоря, в нашей республике гонка передовиков стартовала за 6 лет до трудового подвига Стаханова. Весной 1929 года в БССР развернулось социалистическое соревнование, в которое включились коллективы добрушской бумажной фабрики “Герой труда”, витебского завода “Красный металлист”, минских металлообрабатывающих заводов “Коммунар” и “Энергия”, а также кожевенных предприятий Витебска, Гомеля, Минска и Могилева.
Одним из первых инициаторов движения, которое впоследствии назовут стахановским, был мастер Минской обувной фабрики имени Кагановича (нынешнее обувное ОАО “Луч”) Григорий Скобло: он установил новый всебелорусский рекорд по обтяжке обуви — 1500 пар за смену, или 310,6% нормы. Появились передовики и на многих других заводах. Стали выполнять нормы на 200—300% рабочие витебской фабрики “Знамя индустриализации” Зеленко, Папкова и Семенидова. А на Гомельском стеклозаводе мастер-фурктист Махненко первым в СССР освоил производство фотостекла — нанесение на поверхность стекла фотоизображения, что и сегодня является одним из эффектных элементов дизайна помещений.
В 1936-м на наших предприятиях с числом работающих свыше 100 человек стахановцы составляли пятую часть, а к концу второй пятилетки (еще год спустя) — более трети. Экономический смысл нового движения был налицо: в тяжелой промышленности БССР производительность труда буквально за год скакнула на 18,3%, в легкой — на 21,4%. После Великой Отечественной войны для передовиков и вовсе открылось непаханое поле: ударными темпами строились тракторный и автомобильный заводы, соревновались между собой коллективы станкостроительного завода имени Кирова и хлебозавода “Автомат”. Любая отрасль и любое предприятие имели своих передовиков.
Но ничего однозначного в истории обычно не бывает: теневая сторона имелась и у стахановского движения. Вслед за ростом производительности труда администрацией предприятия нередко повышались нормы выработки или снижались расценки за работу. Естественно, рабочим это не нравилось, на “выскочек-ударников” начинали косо смотреть. Как пел Владимир Высоцкий о засыпанном в забое стахановце, “вот pаскопаем — он опять начнет три нормы выполнять, начнет стране угля давать — и нам хана”. Бывали и более серьезные последствия: в начале 1930-х и в 1957—1970 годах на ряде предприятий прокатились стихийные забастовки, вызванные снижением норм оплаты труда. До войны такие волнения нейтрализовывала пропаганда: они-де — следствие происков “вредительских организаций”. В послевоенное время с этим стало сложнее: и внутренние, и внешние враги к тому времени были разбиты. Тем более некстати 1 июля 1957 года случилась одна из крупнейших в БССР забастовок, в результате которой 3 смены подряд простоял главный конвейер “Гомсельмаша”. По подсчетам историка и публициста Александра Агеева, в начале 1960-х рабочие Могилева 9 раз останавливали работу, Бобруйска — 8 раз, Кричева — трижды. 29 декабря 1969 года ЦК КПБ и вовсе был вынужден принять специальное постановление “О фактах отказа от работы на отдельных предприятиях республики” — хотя именно ЦК наказывал директоров за перерасход зарплаты и низкие нормы. Впрочем, и администрация предприятий была хороша: рабочих порой не только не предупреждали о повышении норм выработки, но и вводили такое повышение “задним числом”. То есть о невыполнении плана столяры и токари узнавали только в кассе...
Стоит ли удивляться, что в Советском Союзе стахановское движение как историческое явление прошло полное перерождение — от безусловного обожания и подражания до откровенных и скабрезных издевок. “По 15 кубометров в день стахановцы дают, не напрасно про героев песни новые поют!” — сыпали частушками довоенные девчата. Десятилетия спустя акцент народного творчества существенно сместился: “На рекорд пошел Стаханов: выдул спирту пять стаканов. Перекрыл его мой мил: все ведро уговорил”. Повод же для антиалкогольных кампаний 1958, 1972 и 1985 годов хохмачи разъясняли голосом Левитана: “В стране широко развернулось стаКановское движение”. Впрочем, и сам герой фольклора и официальной хроники не выдержал испытания славой: зазнался, женился на малолетней, дрался. Даже потерял партбилет — страшный проступок для советского времени, особенно с учетом того, что в партию он был принят решением Политбюро без обязательного в таком случае кандидатского стажа. Всесоюзная слава обернулась для Стаханова куда большей потерей: названный при рождении Андреем шахтер превратился в газетах, радиосообщениях и правительственных документах в Алексея. В “сталинскую зиму” он был согрет квартирой в знаменитом московском Доме на набережной, в “хрущевскую оттепель” — возвращен в шахтерское общежитие Донбасса. Советский человек-символ страшно и нелепо закончил жизнь в преддверии большого юбилея Октябрьской революции: 5 ноября 1977 года в психиатрической больнице, куда он попал в результате инсульта и хронического алкоголизма, легендарный шахтер поскользнулся на яблочной шкурке и умер от удара головой об пол.
И все же дело, которому он вольно или невольно положил начало, живет по сей день. Современные стахановцы именуются трудоголиками, они получают национальное и мировое признание. И любые детали, сколь бы ни бросали они тень на стахановское движение в целом, не способны дискредитировать величайшее социально-экономическое явление ХХ века — соревновательный труд. О непреходящем значении которого говорит хотя бы тот факт, что организацию соревновательных отношений и “досок почета” взяли на вооружение прагматичные страны Запада и Япония. А знаменитый американский журнал Time, тонко улавливающий все новое и перспективное, в декабре 1935 года вышел со стахановским снимком на обложке.
Движение в камне
Если архитектуру принято считать застывшей музыкой, то в Минске есть и вовсе уникальные кварталы, являющие собой застывшее стахановское движение. Именно здесь вполне логично прописана и улица Стахановская. Поселок тракторного завода — настоящий соцгородок послевоенных лет, шесть десятилетий хранящий особый шарм наших последователей донецкого передовика. Постаревшие, но по сей день сохраняющие нетривиальность жилые двух- и трехэтажки, широкие тенистые дворы, свой бульвар, кованые ограды балконов и фонари на проволоках. Впрочем, подобный уют сказывался больше на производительности труда передовиков, чем на их культурном уровне: попытки привлечь минских стахановцев в различные кружки Дома культуры МТЗ, как следует из сообщений газет конца 1940-х годов, заканчивались лишь тем, что мастера “приделывали ноги” музыкальным инструментам и иному инвентарю ДК.
Что покупали стахановцы на свой повышенный заработок?
(справка завотделом ЦК КП(б) Белоруссии Готфрид, декабрь 1935 года)
“Демиденко — стахановка-сортировщица с щетинного комбината, работает по 7-му разряду, выполнила план на 306,8%, заработала за ноябрь 406 руб. вместо прежних 200 руб. Семья состоит из самой ее и 5-летнего ребенка. Заработок распределяется следующим образом: детскому саду за ребенка за 2 мес. — 36 руб., за квартиру за 3 мес. — 28 руб., купила ребенку пальто — 40 руб., купила книги на 15 руб., остальные средства израсходовала на питание. Тов. Демиденко говорит: “Я начала хорошо питаться и обращаю особое внимание на питание ребенка, чтобы он рос и воспитался в лучших условиях, чем я. Собираю деньги на зимнее пальто”.
