Три недели с Ландау

Волею случая мне довелось однажды около трех недель провести в ежедневном общении со всемирно известным физиком, академиком Львом Давыдовичем Ландау. Было это в августе 1961 года в санатории "Белоруссия" в Юрмале.

Попал я тогда на Рижское взморье впервые. Вышел с чемоданом из автобуса, спросил, как пройти к белорусскому санаторию, и побрел по тихой улице, любуясь необычайно яркой благодаря частым дождям зеленью деревьев и кустарников. Первым встречным оказался один мой знакомый минчанин Володя Эвенчик. Он сразу же вызвался проводить к регистратуре. В ту пору санаторий размещался в небольших, весьма обветшавших двухэтажных домиках, разбросанных по обеим сторонам шоссе, идущего вдоль побережья. Когда-то, в довоенные времена, это были дачи, одна вроде бы даже принадлежала японскому послу, потом их приспособили для лечения и отдыха.

Не успели мы сделать и несколько шагов, как увидели такую сцену. Двое подвыпивших парней пристают к немыслимо худому, непрезентабельно одетому мужчине с шапкой всклокоченных седых волос. Еле держась на ногах, они пытаются сорвать с лацкана его пиджака золотую звезду Героя Труда. Мы, естественно, вступились.

- Чего они к вам пристали? - спросил я незнакомца после того, как пьяницы ретировались.

- Понятия не имею. Очевидно, хотели установить справедливость. Уж больно мой внешний вид не соответствует их представлениям о героях.

Действительно, одет незнакомец был весьма простецки: воротник клетчатой рубашки поверх пиджака, мятые, давно не знавшие утюга брюки, дешевые туфли-сандалии.

- Лев Давыдович, - представился он, с улыбкой протянув руку. - Можно просто Лев. А еще лучше - Дау. Так меня все зовут.

- Ты знаешь, кто это? - спросил Володя после того, как мы довели нашего нового знакомого до домика, где он жил. - Академик Ландау.

На академика этот человек совсем не походил. Сразу чувствовалось, что он общительный, что ему претит важничанье, присущее многим ученым, что он мало заботится о своей внешности и костюме.

В санатории "Белоруссия" летом лечились главным образом пожилые люди, в основном гипертоники. Молодежь, естественно, предпочитала не рижское, а крымское побережье. Однако на этот раз в Юрмале подобралась и небольшая молодежная компания. Ландау настолько органично вошел в нее, что никто не обращал внимания на его возраст. В 1961-м ему шел 54-й год, но это был человек, казалось бы, неподвластный времени. Энергичный, веселый. Ему была присуща какая-то безотчетная радость жизни.

Когда мы встретились после ужина, он с ходу предложил

: - А не сходить ли нам сегодня куда-нибудь в ресторанчик?

В ту пору модным на взморье считался ресторан "Лидо" в Майори. По вечерам здесь шла концертная программа, что в те времена было редкостью. Туда и отправились. Пешком, разумеется, а это километров пять, если не больше.

Ландау шел быстро, стремительно. Медленно ходить, как потом выяснилось, он вообще не любил. Всю дорогу рассказывал какие-то забавные истории. Сообщил, между прочим, что любит веселую, дружную компанию и не терпит зануд. Он даже всех их поделил на несколько классов. Всю его классификацию за давностью лет мне уже трудно воспроизвести, но помню, что были там "моралинники", выделяющие "продукт" морали - моралин, и "постники" - вечно расхаживающие с постным, чем-то недовольным видом.

Здесь, наверное, уместно сказать, что ему как ученому вообще была присуща любовь к систематизации и четкости. Спустя несколько лет после описываемых событий в статье его давнего друга, а часто и соавтора академика Виталия Лазаревича Гинзбурга, недавно получившего Нобелевскую премию, я прочел о созданной Ландау шуточной классификации физиков в логарифмической шкале. Это значит, что физик, скажем, второго класса внес в достижения физики в 10 раз меньше, чем физик первого класса. В этой шкале Ландау дал Эйнштейну половинный класс, Бору, Гейзенбергу, Ферми - первый. А себя поместил в двухсполовинный класс. Только лет 10 спустя, довольный какой-то своей работой, сказал, что добрался до второго класса. Был в его классификации и пятый класс. Туда определялись "патологи", авторы "патологических" - пустых и бессодержательных - работ.

Наконец мы пришли в Майори. Степенный швейцар поначалу заявил, что в ресторане свободных мест нет, но, увидев на лацкане пиджака Ландау золотую звезду, извинился и сообщил, что постарается что-нибудь для нас сделать. В конце концов нашелся столик неподалеку от эстрады, где под потолком медленно вращался зеркальный шар. Мы заказали вино и фрукты, чем, конечно, сразу огорчили официанта: дохода от такой компании не жди.

Кстати, к вину Ландау за весь вечер почти не притронулся. Он и без него был весел, опьянен самой жизнью, поэтому ему не требовался алкоголь.

Заиграл оркестр. Появились первые танцующие пары. Дау танцевать не стал, он принялся сочинять истории о тех, кто танцует, проявляя при этом завидную наблюдательность.

Вот видите, говорил он, мужчину в годах с женщиной гораздо моложе его? Скорее всего, это вдовец, имеющий, судя по тому, как он одет и держится, неплохое положение в обществе. А может, и не вдовец, а просто решивший погулять глава семейства. А его партнерша явно попала сюда впервые и потом полгода будет рассказывать подругам, что была в "Лидо". А там, возле колонны, женщина в меховой горжетке явно бальзаковского возраста обхаживает юношу. Он, наверное, у этой старухи на содержании... И дальше в том же духе.

Вскоре это занятие ему надоело. Вместе с нами из санатория пришли две симпатичные девушки. На них он и переключил свое внимание.

- Обожаю красивых женщин, - сказал Дау. И тут же стал декламировать стихи

: Кто объяснит, что значит красота

: Грудь полная, иль стройный гибкий стан,

Или большие очи? - Но порой

Все это не зовем мы красотой

: Уста без слов любить никто не мог;

Взор без огня - без запаха цветок!

- Чьи стихи? - спросил Дау. Правильно никто не ответил. Пришлось это сделать ему самому.

- Лермонтова. Его юношеская лирика. Это один из самых любимых моих поэтов. А теперь посмотрите, как много в этом зале людей со взором без огня. Человек по своей природе ленив и часто даже пальцем о палец не ударит ради любви. Видите, сколько здесь лентяев? Они совершенно равнодушны к женщинам, а ведь в мире нет ничего прекраснее любви.

- А как же наука? - спросила одна из девушек.

- Они равны.

- А что для вас имеет большее значение?

- Я же сказал, они равны.

На эстраду вышла какая-то безголосая певица. Песни ее были на редкость тусклые, невыразительные.

- Вряд ли эта женщина кого-то зажжет, - сказал Дау. - По-моему, нам пора домой.

По дороге в санаторий он стал рассказывать о том, с каким блеском изобретательности и остроумия проходили семинары у знаменитого датского физика Нильса Бора. Ему довелось бывать на них в начале 30-х годов. Эти семинары или коллоквиумы, а проще говоря встречи единомышленников, устраивались обычно зимой на каком-нибудь курорте, пустующем в это время года. Молодые, жизнерадостные энтузиасты съезжались сюда из разных стран Европы подискутировать, а вернее, как сказал Ландау, "потрепаться". Основное правило - никакой серьезности. Любая, самая сложная проблема должна быть сформулирована в юмористическом тоне, чтобы вызвать дискуссию. Для развития науки, считали участники этих встреч, нет ничего пагубнее серьезности.

- Серьезность только губит науку, - задумчиво произнес Ландау. - Нужны юмор, хохмы и, если хотите, даже некоторая издевка над собой и выдвинутой проблемой. - И продолжал

: - Однажды, между прочим, на такой встрече у Бора зашел спор о том, где, в каких городах и странах больше всего хорошеньких женщин. Решили определить это научным путем. Тотчас были разработаны правила исследования. Все участники семинара обзавелись маленькими тетрадочками и где бы ни появлялись - в кафе, ресторанах или просто на улице - ставили всем повстречавшимся женщинам отметки по пятибалльной системе с плюсами и минусами. Собранный материал подвергался затем математически-статистической обработке, и вскоре выяснилось, что красивых женщин больше всего не в Париже, как считали некоторые, а, скажем, в Ирландии, Норвегии или Югославии. В общем, Франция оказалась далеко не на первом месте по числу красивых женщин.

- В этом году в начале мая, - рассказывал Ландау, - Нильс Бор с женой и сыном был у меня в Москве. Мы не виделись с 1937 года. Он, конечно, постарел за это время, но характер его не изменился. Такой же шутник, как и прежде. Сколько радости доставил ему праздник Архимеда в МГУ! Все веселились до упаду.

...В санаторий мы вернулись где-то после полуночи. Все уже спали, в том числе и медсестра в регистратуре, у которой хранились ключи. Пришлось долго уговаривать Ландау не залезать в свой корпус через окно. Это все же как-то несолидно для академика. Наконец он согласился не делать этого, и мы разбудили дежурную сестру.

Чтобы уж сразу покончить в этих воспоминаниях с женской темой, расскажу об одном любимом занятии Ландау.

- Чем вы будете заниматься после обеда? - спросил я, когда он выходил из санаторской столовой.

- Буду кого-нибудь совращать, - был ответ.

"Совращение", "разработка" или "перевоспитание" проходили обычно следующим образом. Дау знакомился с какой-нибудь хорошенькой молодой женщиной и постепенно начинал выяснять ее взгляды на верность в браке, измену, ревность и т.п.

- А вы, простите, когда-нибудь изменяли своему мужу?

- Ну что вы, как можно...

И уж тут Дау прилагал все свое красноречие, чтобы убедить свою собеседницу в том, что ей крайне необходимо это сделать. Какие только доводы он ни приводил! Причем от особо стойких защитниц верности в браке был прямо-таки в восторге, потому что работа по их переубеждению требовала все новых и новых доказательств "правильности" его подходов.

- Хорошо, - уступала наконец его доводам очередная "совращаемая". - А как вы отнесетесь к тому, если вам начнет изменять ваша жена? Она у вас красивая?

- Очень. Своей жене я всегда предоставляю полную свободу действий, у меня с ней еще много лет назад заключен "Брачный пакт о ненападении". В нем все оговорено. Ревность - это позорный предрассудок, - горячился он. - По своей природе человек свободен, и на его свободу покушаться нельзя. Мне удалось создать несколько неплохих теоретических работ по физике, но очень жаль, что я не могу опубликовать свою самую блестящую, да, да, не улыбайтесь, самую лучшую свою работу о том, как надо жить. Жить надо свободно, красиво, интересно.

Ландау не любил одиночества. Если отправлялся на прогулку, ему был необходим попутчик. Счастлив, что не раз доводилось мне оказываться в этой роли. Чаще всего мы ходили с ним к маяку, что стоял у устья реки Лиелупе. Путь неблизкий, и Ландау во время этого хождения нередко принимался читать стихи. Читал монотонно, нараспев, как читают поэты. Стихов он знал наизусть великое множество. Как я уже рассказывал, очень любил Лермонтова. Почему Лермонтова, а не Пушкина?

- Не знаю. Лермонтов мне ближе. Считаю и берусь доказать, что его проза гораздо сильнее, чем у Пушкина.

Любил баллады Жуковского. Особенно переведенную поэтом балладу В.Скотта "Замок Смальгольм". Под ласковый, чуть слышный шорох волн звучали строки

: До рассвета поднявшись, коня оседлал

Знаменитый Смальгольмский барон;

И без отдыха гнал, меж утесов и скал,

Он коня, торопясь в Бротестон.

Уж заря занялась; был таинственный час.

Меж рассветом и утренней тьмой...

Ему нравились многие переводы с английского Маршака, но сонетам Шекспира предпочитал Байрона и Киплинга. Меня поразило, что Ландау был хорошо знаком с поэзией запретного в те годы Николая Гумилева. Что касается советских поэтов, то когда у нас зашла об этом речь, он сказал

: - Знаете, я старый "симонист" - поклонник Константина Симонова. В годы войны его поэзия была мне ближе всего, он хорошо понял душу народа.

Вот такой широкий диапазон интересов физика, который оказался самым настоящим лириком. Как-то он сказал, что любит театр, но только если на сцене происходит реальное действие. Не терпит балет, а уж тем более бессмысленна, по его мнению, опера. Впрочем, как потом заметил, все это вещи субъективные.

В любой книге, будь то художественная или научная литература, превыше всего ценил четкость изложения. Сам он мастерски умел просто, доходчиво излагать чрезвычайно сложные вещи, хотя и любил повторять: "Писатель из меня никудышный! Лень водить пером..." Он действительно писать не любил, поэтому многие его работы выполнены в соавторстве. Ландау диктовал, соавтор записывал.

Поскольку он был человеком прямым и бескомпромиссным, настоящей грозой всех приспособленцев и очковтирателей в науке, его не мог не задеть молох репрессий, обрушившийся на страну в годы большого террора. В конце мая 1938 года по доносу одного из своих же учеников Ландау был арестован и целый год провел в тюрьме. Спасли его лишь настойчивые обращения Петра Капицы к Сталину и Молотову. Однажды я спросил его

: - Трудно было в тюрьме?

- Серьезных неудобств я как-то не заметил, - был ответ. - Я там много занимался, выполнил за год несколько работ.

- Вам что, давали бумагу?

- Нет. Свои работы я запечатлел в уме. Это совсем не трудно, когда знаешь свой предмет.

Память у него была действительно феноменальная. Однажды, еще в молодости жена Ландау Конкордия Терентьевна, Кора, как он ее называл, купила ему красивый кожаный портфель.

- А зачем мне портфель? - удивился Дау. - В баню я не хожу, предпочитаю домашнюю ванну.

- Но ведь портфель нужен не только для того, чтобы ходить в баню. Ты читаешь лекции студентам, разве у тебя нет конспектов?

- Конечно, нет. Никогда у меня нет никаких тезисов, все в голове. Даже когда я докладываю о своей новой работе в Академии наук, она у меня только в голове. Портфель - вещь обременительная, я никогда не пользуюсь шпаргалками.

В жизни он был выше мелочей быта, в тюрьме - выше тюремных неудобств. "В Ландау, - пишет в своих воспоминаниях его жена, - поразительным образом сочетались молниеносная быстрота ума с глубокой образованностью, осведомленностью, энциклопедичностью и универсализмом". За короткое время знакомства с ним мне не раз доводилось убеждаться в этом.

Конечно, у меня и других общавшихся с ним в санатории людей, в общем-то далеких от проблем науки, не было разговоров о том, чем конкретно он занимается. Сам Ландау, несмотря на общительность, эти темы не затрагивал. Но 1961 год, как известно, был годом выдающихся успехов советских ученых в освоении космического пространства. В апреле был успешно осуществлен полет Юрия Гагарина, который первым в мире побывал на околоземной орбите, а в августе в космос отправился второй космонавт - Герман Титов. Внимательно прослушав сообщение об этом, Ландау стал нам его комментировать. Он сказал, что уже этот полет позволит вплотную приблизиться к стартам на Луну. Такое тогда всем казалось фантастикой, но Дау говорил об этом настолько страстно и убедительно, что даже нам, еще раз повторюсь, людям, незнакомым с проблемами космонавтики, стало понятно: полет на Луну - дело недалекого будущего.

Да, мы ничего тогда не знали о научной деятельности Ландау. Мы не могли знать о том, что когда академик Курчатов составил для Берии список физиков, необходимых ему в работе над атомной бомбой, первым в этом списке значился Ландау. Именно он сделал теоретический расчет для этой бомбы, но в дальнейшем отказался участвовать в военных разработках, заявив Курчатову, что это техника, а его призвание - наука. Трижды, в 1946-м, 1949-м и 1953 годах ему присуждалась Государственная премия СССР, в 1954 году он был удостоен звания Героя Социалистического Труда. В те годы, как известно, физикам незаслуженных наград не раздавали.

...Август в тот год даже для Прибалтики выдался на редкость дождливым. В прогнивших от старости домиках было сыро и холодно, купаться в море могли только люди закаленные. Ландау к таким не принадлежал и в конце концов затосковал, позвонил в Москву, попросил в Академии наук путевку на юг. И вот уже бежит он нам навстречу радостный, складывает, как мусульманин, ладони на груди, а потом разводит руки в стороны и машет ими, словно птица

: - А я завтра улечу, как птичка... А я завтра улечу, как птичка, - повторяет он без конца, радуясь словно ребенок.

Наутро он уехал. А 4 месяца спустя, в январе 1962 года, из Москвы пришло известие о том, что, направляясь к ученикам в Дубну, Ландау тяжело пострадал в автокатастрофе. На скользкой от гололедицы дороге водитель "Волги", в которой он ехал, не справился с управлением, и в машину врезался грузовик. Весь его страшной силы удар пришелся на Дау. Он получил многочисленные ушибы мозга, рану в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа. Была сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, переломан таз.

Медики трижды возвращали его к жизни, но смерть отступать не хотела. У Ландау начался отек мозга и всего тела. Но врачи узнали, что в Лондоне и Праге есть препарат, который иногда спасает больных с тяжелыми травмами. Об этом сообщили академику Капице, и он незамедлительно послал телеграммы физикам: англичанину Блеккету, французу Бикару и датчанину Бору. Нужное лекарство отыскали в Лондоне, но физики опаздывали к рейсовому самолету в Москву. Когда в аэропорту узнали, о чем идет речь, самолет задержали на целый час...

Ландау стал оживать. Через полтора месяца после аварии врачи сказали, что жизнь больного спасена. Но прошло еще долгих 6 недель, прежде чем к нему вернулась речь. Когда в больнице состоялся международный консилиум врачей, лучшие в мире специалисты заявили: мы впервые наблюдаем такого больного. Непонятно, как он мог выжить, получив столь тяжелые травмы.

Вместе с врачами в спасении жизни Ландау участвовали десятки физиков, весь Институт физических проблем, где работал ученый. Это они на своих плечах несли к нему в палату тяжелую "дыхательную машину" - Ландау 40 дней был на искусственном дыхании, дежурили в аэропортах в ожидании рейсовых самолетов из Лондона, Копенгагена, Нью-Йорка, Берлина и Брюсселя. Знаменитый "физический штаб" - в книге дежурств 87 фамилий - действовал без сбоев.

В апреле Ландау заговорил. Вначале он произнес одно-единственное слово, обращенное к медсестре: "Спасибо". Потом несколько дней молчал, и, наконец, речь вернулась к нему в полном объеме. Он снова наизусть читал стихи Лермонтова, Симонова, баллады Жуковского, без ошибок цитировал любимый отрывок из Ленина: "Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство... есть внушающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам".

Ему предстояло еще долгое лечение: больного учили сидеть, ходить, но твердо можно было сказать одно: он выздоравливает. Осенью 1962 года Ландау застала в больнице большая награда. Он получил Нобелевскую премию по физике. Причем один, без соавторов. Многочисленные друзья и коллеги Дау откликнулись на это событие целым потоком писем и телеграмм. Нобелевскому комитету впервые пришлось нарушить традиции и вручить премию не в Стокгольме, а в Москве, в стенах больницы...

После той страшной аварии он прожил еще шесть с лишним лет. Научился ходить, отметил свое 60-летие. Получил Ленинскую премию за создание многотомного, поистине энциклопедического курса теоретической физики. Но болезнь не отступала. Пришлось срочно делать операцию. Первые три дня все шло хорошо, появилась надежда на выздоровление, однако потом поднялась температура, стало сдавать сердце. 1 апреля 1968 года Лев Давыдович Ландау умер. Последние слова его были

: - Я неплохо прожил жизнь. Мне всегда все удавалось.

Лев Ландау был первым, кому Нобелевская премия была вручена не в Стокгольме, а в Москве. В больнице.

В жизни он был выше мелочей быта, в тюрьме - выше тюремных неудобств.