VII Международный фестиваль Юрия Башмета продолжается. Вчера октет музыкантов камерного ансамбля «Солисты Москвы» выступил в Бресте, сегодня этот же коллектив заглянет на концертную площадку Несвижского замка, а в минской филармонии нажмет на клавиши Берлинский филармонический оркестр.
Одной из жемчужин уже прошедшей фестивальной программы стало премьерное исполнение симфонической поэмы «Стикс» народного артиста СССР, лауреата Государственных премий Гии Канчели в исполнении Юрия Башмета. Премьеру произведения посетил сам автор, живущий последние годы в Бельгии. «Моя музыка — медленная и тихая, и я счастлив, когда встречаю музыкантов, которым не нужно объяснять, что мою музыку нужно играть медленно и тихо», — признался композитор. Юрий Башмет — из этой обоймы единомышленников.
О совместной работе с Робертом Стуруа и Георгием Данелия, о судьбе музыкального авангарда в Советском Союзе и работе на Западе автор изысканных симфоний и бессмертной «Чита–грита» Гия Канчели со своими фирменными паузами, за которыми то ли тупик, то ли новый взлет мысли, рассказал в эксклюзивном интервью «СБ». Он — грузин, и это многое объясняет.
— Гия Александрович, ваша последняя по времени работа в театре — премьера Роберта Стуруа в Et Сetera Калягина «Ничего себе местечко для кормления собак» по французской пьесе Тарика Нуи...
— Да, позавчера была премьера.
— Как столько лет оставаться интересными друг для друга?
— С Робертом мы всю жизнь работаем вместе и не представляем, как иначе. Это настолько стало для нас привычным, что теперь нам даже не приходится много разговаривать. Стуруа знает мои возможности, чувствует, что я могу сделать. Я знаю, как приблизительно все будет воплощено режиссерски. Не считал, но, наверное, 40 с лишним совместных работ у нас уже точно есть.
— С ним легче работать, чем с Данелия?
— Намного. Я даже где–то написал, что работу со Стуруа можно сравнить с отдыхом в санатории, а работу с Георгием Николаевичем... Я, правда, никогда в тюрьме время не проводил, но, наверное...
— Что–то близкое к этому?
— Да. Но странно, в конечном итоге от сложной работы с Данелия остается чувство необыкновенного удовлетворения. Вот сейчас я писал музыку для анимационной версии «Кин–дза–дза»...
— Когда она, кстати, все–таки выходит? Столько разговоров вокруг проекта.
— Или в конце года, или в начале весны следующего. И у меня было шесть смен работы с Российским государственным симфоническим оркестром кинематографии. На записи Данелия истязал меня, я — дирижера, дирижер — оркестр, а в конечном итоге все счастливы. Поэтому я сказал ему: «Георгий Николаевич, с тобой работа какой–то странной получается: мазохизм со знаком плюс — тяжело, но все остаются довольны».
— Как вы объясните, что целая плеяда из вашего поколения — Губайдулина, Шнитке, Пярт — уехала на Запад. Почему авангард не принимался в Советском Союзе?
— Наверное, из–за режима, который существовал.
— А что так не устраивало в той музыке?
— Она не была похожа на то, что писали Хренников, Кабалевский, другие... Но, на мой взгляд, советские идеологи больше опасались литературы и поэзии, чем музыки. Даже живописи больше боялись. Музыка для них все–таки абстрактное искусство.
— Серьезному симфоническому композитору сегодня легче выжить в Бельгии, чем в России или Грузии?
— Я в России не живу. Мне неловко говорить. Не знаю, какова там ситуация.
— Но с коллегами же наверняка общаетесь.
— (после паузы). Знаете, по большому счету, создавая высокую музыку и работая в высоких жанрах, легко нигде не бывает. Просто не может быть легко.
— В Грузии смогли бы прожить на гонорары за симфонические произведения?
— Абсолютно не смог бы. Ни сейчас, ни тогда. Если бы не деньги за кино...
— И театр?
— Нет, в театре я денег почти не получаю. Если бы не кино, было бы тяжелее.
— В Антверпене больше ценят композиторский талант, чем в Тбилиси?
— Мне кажется, географические понятия здесь не подходят. Очень многое зависит от случая, везения, атмосферы... Знаете, мне было 56 лет, когда я приехал на Запад. Авангардную музыку я никогда не писал. Но смог встать там на ноги. И сегодня мои произведения играют во многих странах мира. Значит, почему–то получилось? Почему–то именно такая музыка, которую я пишу, оказалась востребованной. Я прекрасно понимаю, что где–то ее принимают, где–то — нет, кому–то она нравится, а кого–то от нее воротит. Это нормально. Так и должно быть.
— Гия Александрович, а когда талант все–таки лучше раскрывается? Когда давят или когда помогают? Если бы не сложные отношения Шостаковича со Сталиным, услышали бы мы ту музыку от Дмитрия Дмитриевича, которую сейчас так любим?
— Она все равно была бы гениальной, но в ней не было бы той величайшей боли, которая есть.
— Боль может вдохновлять?
— Конечно. Я сам себе всегда задавал этот вопрос: если бы такой гений, как Шостакович, родился и вырос бы на Французской Ривьере, а не во время сталинского режима в Советском Союзе, была бы видна та боль, которая есть в его музыке? Мне кажется, нет. Так что, как ни парадоксально, тоталитаризм способен выращивать и гениев.
Справка «СБ»
Гия Канчели родился и вырос в Тбилиси, в семье врача. Окончил музыкальную школу, геологический факультет Тбилисского университета и лишь потом поступил в Тбилисскую консерваторию, которую окончил в 1963 году по классу композиции. С 1970 года преподавал в Тбилисской консерватории (класс инструментовки). С 1971 года был заведующим музыкальной частью Театра им. Руставели.
С 1991 года композитор жил в Берлине, с 1995 года — в Антверпене.
