Территория звука

В последнее время имя Сергея Кортеса не сходит с газетных полос. Не успели обсудить премьеру комедии «Слуга двух господ» в Купаловском, музыку к которой написал Сергей Альбертович, а в СМИ уже пронеслась весть о приглашении Кортеса в Московский музыкальный театр под руководством Бориса Покровского, где собираются ставить сразу две его новые («чеховские») оперы: «Медведя» и «Юбилей»...

В последнее время имя Сергея Кортеса не сходит с газетных полос. Не успели обсудить премьеру комедии «Слуга двух господ» в Купаловском, музыку к которой написал Сергей Альбертович, а в СМИ уже пронеслась весть о приглашении Кортеса в Московский музыкальный театр под руководством Бориса Покровского, где собираются ставить сразу две его новые («чеховские») оперы: «Медведя» и «Юбилей»... И снова мои коллеги не могут удержаться от соблазна вспомнить другого Кортеса, знаменитого испанского конкистадора, покорившего Новый Свет. Дескать, и наш Кортес столь же стремительно завоевывает страны, только совсем другим оружием — музыкой. Вполне разделяю желание своих собратьев по перу лишний раз подчеркнуть, что Сергей Кортес — все–таки наш, белорусский композитор. Не важно, что белорусских корней у него нет, но музыка, созданная Кортесом для оперной и филармонической сцены, театра, кино и даже мультипликации, — безусловная часть нашей, а потом уже — мировой культуры. Конечно, биография у него настолько нестандартная, что фактуры хватило бы и на приключенческий роман, и на серьезную историческую монографию. Но хотя родился будущий мэтр в Чили (семья матери Сергея Альбертовича после революции 17-го года уехала из Питера в Южную Америку), а вырос в Аргентине — уже больше полувека он живет и сочиняет свою музыку в Беларуси. И похоже, ни о чем не жалеет — во всяком случае, мне никогда еще не приходилось видеть его без улыбки. Даже если обстоятельства наших встреч были не всегда праздничными...


1. Как бы вы сами представили себя читателям?


— Ну кто я? Музыкант, композитор, человек... Как трудно, оказывается, ответить на этот вопрос! Рассказать свою длинную биографию или просто назвать имя? Но я не настолько самоуверен и не рассчитываю, что известен всем вашим читателям без исключения. Возможно, сейчас мы с ними и познакомимся...


2. О чем больше всего мечтали в детстве?


— Стать музыкантом! Помню, мне было 11 лет, когда я впервые услышал Седьмую симфонию Шостаковича и Пятый концерт Бетховена. Играл чилийский пианист Клаудио Аррау. Шел 1945 год, и концерт был посвящен концу войны. Хотя это не вполне устраивало власти Аргентины, поддерживавшие нацизм. На самом большом стадионе Буэнос–Айреса собрались, как мне тогда казалось, миллионы людей, и это было потрясающе. Я пришел домой и сказал: буду музыкантом.


3. Самый ценный совет, который вы получили в жизни?


— Трудно выбрать: за свою большую жизнь я получил множество советов и все по–своему ценные. Вообще–то я и сейчас внимательно прислушиваюсь к чужому мнению, относительно чего бы то ни было... Но с особой благодарностью вспоминаю Якова Фишера, известного аргентинского композитора родом из Одессы, который вдохновил меня на сочинение первых мелодий. А еще — Николая Аладова и Анатолия Богатырева, моих педагогов в белорусской консерватории. И композитора Николая Пейко, под руководством которого я заканчивал аспирантуру. А слова Юрия Фортунатова, профессора московской консерватории, научившего меня понимать музыку, часто повторяю своим студентам. «Каждое произведение надо воспринимать в соответствии с теми правилами игры, по которым оно было создано», — говорил Юрий Александрович. То есть важно уметь настроиться на волну композитора, художника или литератора, попытаться проникнуть в его замысел и ни в коем случае не сравнивать одного с другим. Нельзя слушать Шостаковича, сравнивая его с Шопеном, или судить, к примеру, о Пикассо по картинам Рембрандта. Не понимаю, как можно выяснять в телеэфире, может ли классическая музыка соперничать с современной? А может ли Достоевский конкурировать с Донцовой? Это же параллельные явления!


4. Когда–то вы говорили: «Лозунг — искусство принадлежит народу — порочен и опасен». Вы по–прежнему так считаете?


— О да! Если мне принадлежит то, что я не способен оценить, я легко могу эту вещь выбросить и растоптать, понимаете? Что уже не раз было доказано историей. Не хотелось бы вспоминать «ждановщину» 1948 года, наскоки на Эйзенштейна, Прокофьева, Шостаковича, но ведь любой человек мог тогда обвинить художника, произведение которого показалось ему непонятным, в формализме. Конечно, искусство создается для людей, нам необходим зритель, слушатель, читатель, творить для себя — это, пожалуй, даже скучно. Но нельзя, невозможно творить для всех. Как нельзя никого насильно заставлять слушать серьезную музыку или читать серьезную литературу. Я до сих пор глубоко убежден в просветительской миссии искусства, но насильственное просвещение — это абсурд.


5. Что такое интеллигентность в вашем понимании?


— Умение правильно держать вилку и ножик — еще не признак интеллигента. Прежде всего это отношение к жизни, к людям. Возможно, это даже умение простить своих обидчиков.


6. Самое неприятное решение, которое вам приходилось принимать?


— Жизнь постоянно поставляет нам ситуации, выход из которых сопряжен с неприятными решениями. От них никому не отвертеться, иначе ситуация будет повторяться снова и снова. Поэтому я никогда не жалею о том, что пришлось сделать, воспринимаю это как урок на будущее. А поскольку будущее у меня, надеюсь, еще долгое, видимо, и самое неприятное решение еще впереди...


7. В свое время ваш уход с поста художественного руководителя Национального театра оперы и балета вызвал большой резонанс. Вы часто чувствовали себя неудобным человеком?


— Всегда были люди, которым я мешал, но я умею не обращать на это внимания. Таких людей я даже жалею... Было немало причин моего ухода с этого поста, и субъективных, и объективных, но я всегда совершенно спокойно переворачивал очередную страницу своей жизни и продолжал жить, потому что самое главное — возможность писать музыку — у меня оставалось. Поэтому я с большим удовольствием вспоминаю все этапы своей жизни: и когда работал в ТЮЗе, и в Русском театре, и когда заведовал музыкальной частью в моем любимом Купаловском, и когда был главным музыкальным редактором Национальной киностудии, и все те 12 лет, когда руководил оперным театром...


8. Говорят, что оперу «Мамаша Кураж» вы написали в знак протеста против войны в Афганистане, из–за чего у вас было немало неприятностей. Обязательно ли художнику демонстрировать свою гражданскую позицию?


— Должен вам сказать, что композиторы всегда осознавали, что они сделали, постфактум. И эта опера вовсе не была моим целенаправленным протестом, хотя я категорический противник любой войны. Видимо, твоя гражданская позиция невольно отражается в сочинениях... Афганская война была мне физически неприятна с первого же дня. Помню, как мы с женой ходили на кладбище в Чижовке, где похоронены ее родители, и каждый раз нам приходилось проходить мимо огромного количества могил мальчиков, убитых на этой войне, мимо их родителей, которые сидели подле и тоже едва ли чувствовали себя живыми. Каждый раз я испытывал громадный ужас... И вот как раз тогда витебский театр предложил мне написать музыку к спектаклю «Мамаша Кураж». Я внимательно прочитал пьесу — и понял, что надо писать оперу. Мою «Мамашу Кураж» уже поставили в Каунасе, Кишиневе и Якутии, а премьера в Минске только намечалась. И вдруг я прихожу в театр на первую репетицию и узнаю, что все отменили. Как оказалось, тогдашний секретарь ЦК КПБ решил, что партия не может поддержать постановку этой оперы, почему — мне уже потом объяснили... Вообще, в те годы было столько... неумного, скажем так, хотя можно найти слова и позлее. Например, я долго не понимал, отчего было столько придирок к моей опере «Джордано Бруно», начиная с названия. Я хотел назвать ее «Еретик», но мне не позволили, хотя я и пытался возражать: мол, Ленин, в каком–то смысле тоже был еретиком. Но это слово многим казалось очень уж двусмысленным... Даже финальную фразу («Слушайте, люди, по земле еще ветер носит пепел костра, на котором сожжен поэт и ученый Джордано Бруно!») заставили выбросить — все звучало тогда двусмысленно! Тем не менее гастроли нашего оперного театра в Москве открылись именно «Джордано Бруно», причем на сцене Большого театра. Когда опустился занавес, ко мне подошел секретарь по культуре ЦК, пожал руку и спросил: «А в каком партизанском отряде боролся Джордано Бруно?» Я ответил: «В каждом»...


9. Ваш самый экстравагантный поступок?


— Их было столько, что сложно решить, какой из них «самый».


10. Всегда ли вы говорите то, что думаете?


— Стараюсь. Знаете ли, накопился неприятный осадок от того, что когда–то не высказал, побоялся. Хотя кто из нас не боялся?.. Но сейчас я имею право говорить все, что думаю.


11. Помните свой первый гонорар?


— Его я получил за музыку к спектаклю ТЮЗа «Зайка–зазнайка» почти 50 лет назад. С благодарностью вспоминаю помощь Евгения Александровича Глебова, для меня, студента, это был бесценный опыт. Правда, на что потратил деньги, не помню: к тому времени у меня уже родился сын и такие вопросы у нас решала жена.


12. Наиболее важное для вас музыкальное произведение?


— О своем не могу сказать — это все равно, что ответить на вопрос, какой у меня самый любимый ребенок? А если говорить о мировом музыкальном наследии, просто процитирую Дмитрия Шостаковича, когда у него спросили о том же. «От Баха до Оффенбаха», — ответил Дмитрий Дмитриевич...


13. Если бы у вас была возможность пообщаться с самыми интересными личностями нашего времени, у кого и что именно вы спросили бы в первую очередь?


— Наверное, хотел бы без спешки поговорить с Дмитрием Дмитриевичем... От питерских родственников, погибших во время войны, мне в наследство достался клавир Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», изданный в 1936 году, еще до разгромной статьи в «Правде» о «формализме» его музыки. И когда Шостакович приехал сюда, к премьере своей Тринадцатой симфонии, я попросил его подписать эти ноты для меня. Он искренне удивился, как мне удалось их сохранить? Но поговорить мы так и не успели...


14. Ощущение, которое вам хотелось бы испытать?


— По–моему, я уже все испытал... Во всяком случае, все, что хотел. Влюблялся, много путешествовал, общался с потрясающими людьми... Разве что на слоне не катался. Но не уверен, что так уж об этом мечтаю.


15. А ощущение, которого хотелось бы избежать?


— Точно знаю, что ни при каких обстоятельствах не стану прыгать с парашютом: боюсь высоты.


16. Много ли врагов успели нажить?


— Вы знаете, как–то не наблюдаю я их вокруг себя...


17. Чего нельзя простить даже лучшему другу?


— Измены. Хотя если разобраться в причинах такого поступка... Бывает, что и это можно простить. Я незлопамятен, быстро остываю.


18. От чего устаете больше всего?


— В моем возрасте — уже от какой–нибудь банальной боли в колене. Иногда увлекаешься и готов работать круглосуточно, но в самый неподходящий момент устают глаза. Так досадно...


19. Чего вам больше всего недостает сегодня?


— Не «чего» — «кого»... Кого мне сегодня больше всего недостает, так это моей жены, с которой мы так и не дожили до золотой свадьбы...


20. Влияют ли деньги на вдохновение?


— Недавно я нашел у себя книгу Ромена Роллана о Бетховене, читаю, как Бетховен пишет письма князю Голицыну, выясняя, на какую сумму может рассчитывать, если напишет для Голицына квартет... И это гений из гениев! Но чем больше платят за искусство, тем меньше художник будет думать о других, далеких от творчества вещах. Хотя, скажем, в Аргентине композиторы не получают больших денег за свою музыку, поэтому все работают где–то еще. У моего аргентинского друга и коллеги, например, есть свой завод, за счет которого он живет, раз в год посылая свои новые произведения на муниципальный конкурс, и вполне счастлив... Но в данном случае меня больше волнуют не мои коллеги, а исполнители классики. Когда музыкант работает в одном оркестре, подрабатывает в другом, а вечером «лабает» в каком–нибудь ресторане, можно ли играть хорошо при этом? Но часто у него просто нет выбора, а это — культура страны...


21. Беспокоит ли вас, что современная опера все больше перенимает элементов у шоу–бизнеса?


— На мой взгляд, формируется всего лишь еще одно ответвление оперы. Хороший мюзикл я очень люблю. Ну и когда оперные солисты выходят на эстраду, как, к примеру, наш Владимир Громов, показавший всем, как надо петь, им это тоже не мешает. Главное — знать меру. Вот Басков для оперной сцены себя погубил, хотя на эстраде его голос, возможно, и лучший.


22. Напишете ли вы еще музыку к кино или мультфильму? Или для вас это пройденный этап?


— Если пригласят — хоть сегодня.


23. Кто ваш самый близкий друг?


— Друзья юности, которые мне все так же близки, как и в годы студенчества. Не важно, что некоторые из них живут в других городах и даже странах, — каждые два дня мы перезваниваемся и переписываемся по электронной почте и SMS.


24. Есть ли в жизни вечная любовь?


— По человеческим меркам и вечной жизни–то нет... Но большая любовь, безусловно, есть, и след она может оставить поистине вечный.


25. Ваши идеалы женщины, мужчины?


— Женщина — сама по себе идеал. А о мужчинах я как–то не думал в таком аспекте... Возможно, это мои друзья. Хотя все они очень разные, но дороги мне одинаково.


26. Насколько глубоко вы знаете свою родословную?


— Моя сестра, Сильвия Кортес, которая работает в инязе, всю жизнь дотошно искала следы нашего рода, теперь пишет воспоминания. По маминой линии эта тема у нас исследована достаточно глубоко. А что касается отца — мать разошлась с ним, когда мне было полтора года, и только 10 лет назад я впервые увидел его портрет. Мы стали искать следы отца в Аргентине — и обнаружили там огромнейшую семью. Представьте, как расширился наш семейный круг, если у отца было 11 братьев и сестер! И кстати, многие занимаются музыкой, а один из моих двоюродных племянников — композитор, причем очень одаренный.


27. Часто ли разговариваете дома по–испански?


— По–испански я говорю лучше, чем по–русски! Но теперь в основном только с сестрой... И все же это самое большое богатство моей жизни — две культуры, которые достались мне в наследство, славяно–европейская и латиноамериканская.


28. Вы довольны судьбой своих сыновей?


— Если они довольны, значит, и я доволен. Старший сын, пианист и очень талантливый педагог, живет сейчас в Париже, младший — со мной, и он, и жена — флейтисты. Недавно у меня родилась потрясающая внучка, надеюсь, хоть она не станет музыкантом — многовато для одной семьи, вам не кажется? Конечно, навязывать ей свое мнение я не собираюсь. Хотя старшего сына заставлял заниматься музыкой, потому что видел, насколько он одаренный. При этом сын был хулиганом, и где–то до 7–го класса мы с ним жестоко спорили. Я ему говорил: получишь, мол, паспорт, тогда и будешь считать, что уже самостоятельный. «А кто вернет мне загубленное детство?» — спрашивал сын...


29. Кем бы вы могли стать, появись возможность начать все сначала?


— Никогда не думал об этом... Вообще–то меня всегда интересовала история. И сейчас люблю отслеживать связь между событиями, ведь все наше будущее «зашифровано» в прошлом!


30. В каких еще странах вам хотелось бы побывать и почему?


— Тянет к себе Аргентина! Еще очень люблю Испанию, Бразилию — голос крови? В России много где бывал, но, скажем, Байкал не видел...


31. Как часто и по какому поводу бываете недовольны собой?


— Ой, часто, особенно когда потерял день и ничего толкового не сделал.


32. Когда вы в последний раз хохотали от души? Почему–то мне кажется, что совсем недавно...


— Любая мелочь может вызвать у меня смех, я вообще предпочитаю быть в хорошем настроении и очень люблю расхожее выражение американцев keep smiling. Это наше семейное — и мама, и бабушка с детства внушали нам: никогда нельзя показывать, что тебе плохо. У людей хватает своих проблем, непорядочно нагружать их еще и твоими бедами.


33. Помните ли свое детское прозвище?


— По–моему, никакого прозвища у меня в детстве не было. Зато в оперном театре меня, оказывается, называли «папой», мне рассказали об этом уже после того, как я оттуда ушел. Был польщен.


34. Когда и при каких обстоятельствах познакомились с нашей газетой?


— Примерно тогда же, когда и с будущей женой. Лет 50 назад. Но обстоятельства уже вряд ли вспомню...


35. Где чаще всего встречаетесь с друзьями?


— Теперь чаще в филармонии, на концертах. К сожалению, в нашем возрасте главным средством дружеского общения становятся телефоны и е–мейлы. Зато когда на концерт моего сына приходят все друзья с детьми и внуками — ощущения потрясающие.


36. Какие книги, по вашему мнению, нужно прочитать всем?


— Пускай каждый сам решает. А для меня самые великие книги XX века — это «Мастер и Маргарита» и «100 лет одиночества», два моих любимейших романа.


37. Есть ли у вас хобби, не связанное с музыкой?


— Чтение и путешествия.


38. Кого предпочитаете держать в доме — кошку или собаку?


— Обожаю собак! Когда–то у нас с женой был потрясающий пудель Боба — вообще–то у нас было много собак, но этот — особенный. И я никогда не предполагал, что к 70–летию мне подарят сибирского кота. Просто трагедия в доме! Люблю его вопреки всему, хотя он становиться моим другом совсем не спешит. Пишу музыку — кот уляжется на ноты и никуда не хочет уходить. Зовут его Никки, и я даже «увековечил» его в своей опере «Медведь». «Даже кот бегает в свое удовольствие», — говорит герой, и я вписал «даже кот Никки бегает»... Но разве он оценит этот широкий жест?


39. Ваше любимое...


— Блюдо?


— Люблю все мучное и сладкое.


— Запах?


— Красивой женщины.


— Художник?


— Сальвадор Дали.


— Время года?


— Теплое.


— Праздник?


— Все без исключения.


40. Часто ли вам приходится одалживать деньги?


— Увы, изредка приходится — не умею экономить...


41. Как заботитесь о собственном здоровье?


— Проблемы со здоровьем предпочитаю решать радикально, когда это конкретно начинает мешать жить. Друзья даже шутят, что не проходит и пяти лет, чтобы я что–нибудь себе не вырезал...


42. Если у вас плохое настроение, что делаете?


— Никому этого не показываю.


43. Какому транспорту отдаете предпочтение в путешествии?


— Сейчас — самолету, поскольку мои длинные ноги создают мне все больше дискомфорта в транспорте. Хотя когда–то мог легко проехать 11 тысяч километров в автобусе (мои первые гастроли в Испанию). И хоть высоту не люблю, в самолетах становлюсь фаталистом — это успокаивает.


44. Самый счастливый день в вашей жизни?


— Сохранилась фотография, которую я подарил своей девушке, ставшей потом моей женой. На обороте написано: «Олечке в самый счастливый день моей жизни — я поступил в комсомол!» Приехал сюда невозможным идеалистом, даже, помню, стыдил своих однокашников: мол, вам так повезло учиться в Советском Союзе, а вы шпаргалками пользуетесь!.. Хотя счастливых дней в моей жизни было очень много, была большая счастливая любовь...


45. Чьим мнением больше всего дорожите в своей работе?


— Своим — я очень критически отношусь ко всему, что делаю.


46. Что чувствуете в обществе молодых людей?


— Счастье! Возможно, в некотором роде я даже вампир — с удовольствием впитываю их интересы, их энергичность, причем нет таких молодых людей, с которыми мне трудно общаться. И друзей своего младшего сына, и своих студентов — всех очень люблю.


47. Рискнете предположить, как изменятся музыкальные вкусы... лет через 30?


— Конечно же, вкусы меняются! Например, поначалу Шопен и Бетховен были для меня всем. Потом я «расслышал» Шостаковича, хотя Дебюсси и Равель все еще казались «слишком»... Но чем больше музыки слушаешь, тем больше обнаруживается любимых композиторов. Римский–Корсаков когда–то обронил замечательную фразу: «Вагнера нужно поменьше слушать, иначе еще, не дай бог, полюбишь его». И я могу поспорить насчет того, что музыкальные вкусы современных слушателей упрощаются. Потому что хорошо помню, как во время первого исполнения Пятой симфонии Шостаковича в Минске люди демонстративно покидали зал филармонии. Даже музыканты! А сейчас никто не возмущается, слушая Стравинского или авангардную музыку, наоборот, — все восхищены. Хотя во время премьеры одного из своих произведений Стравинскому пришлось убегать от разъяренной публики через окно! Конечно, вкусы всего мира меняются. Но я не спешу давать свою оценку явлению, если не вполне его понимаю. Если это кому–то нравится, значит, имеет право на существование.


48. Планируете ли взяться за написание мемуаров?


— А куда я дену свою лень? Но вообще–то я подумываю об этом. Хотя с трудом представляю, как привести в порядок столько фактов своей биографии...


49. Верите ли в изречение: «Все, что ни делается, — к лучшему»?


— Абсолютно.


50. Вопрос, который хотели бы задать себе сами? И ваш ответ...


— Спросил бы у себя: «А дальше что?» И оставил бы свой вопрос без ответа — пусть жизнь покажет. Наверняка у нее для меня припасено еще много сюрпризов.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter