Женщина в мехах и бриллиантах — в метро? Возможно ли такое? Да запросто! Если вы, например, в Лондоне, а станция метро — недалеко от «Ковент–Гарден», знаменитого и, пожалуй, лучшего лондонского театра. И шампанское в антракте...
В Пекине, конечно, женщин в мехах и бриллиантах в метро не встретишь (как и шампанского в антракте). Хотя бы потому, что меха здесь носят только русскоязычные. Бриллианты — это, пожалуй, да, их состоятельные китаянки уважают. Но в отличие от Лондона, во многих вопросах куда более демократичного, китаянки, имеющие бриллианты (или хотя бы их осколки), в метро не спускаются, даже если едут в лучший в городе театр. Не в последнюю, кстати, очередь потому, что в отличие от лондонского «Ковент–Гарден» под Национальным центром сценических искусств (пять театров под одной крышей) есть парковка.
Но зал в пекинском театре не блещет, даже когда ложи полны — ну вот так сложилось... Может быть, потому, что в театр (особенно драматический) ходит все больше интеллигенция, в среде которой не привечают меха и бриллианты и иметь их как–то не комильфо, а уж напоказ выставлять и вовсе неприлично.
...В наших пекинских краях — нечаянная радость: гастроли Московского художественного театра под руководством Олега Табакова. Привезли три спектакля: «Вишневый сад», «Белую гвардию» и «Живи и помни». Билеты — дорогие: от 280 до 680 юаней (44 — 106 долларов США). На удивление, китайских лиц в зале больше, чем тех, для которых русский явно родной. Логично было бы предположить, что все они говорят по–русски. Но, оказалось, не совсем: много студентов, которые язык еще только изучают, а немало и тех, кто к нему никакого отношения не имеет вообще. Для них по бокам сцены установлены два больших экрана с титрами на родном языке. Такие зрители, на мой (субъективный, конечно) взгляд, здесь не только удовольствие от спектакля получают, но и работают: это ведь нужно одновременно следить за действием, читать титры и с этим действием их соотносить. Нелегкая задача.
О языке театра (не театральном языке, а именно языке, на котором говорят актеры) много спорят: нужен или не нужен для понимания, проникновения в смысл и сопереживания? Помнится, когда я жила в Лондоне, там проходил интересный театральный фестиваль. В малюсеньком театре над пабом в славном районе Ноттинг–хилл — сразу и не найдешь. Среди гостей еще почти неизвестный, но скоро ставший модным Евгений Гришковец с моноспектаклем и театр из Витебска с полноценным спектаклем «Шагал... Шагал...». Гришковцу сцена была в самый раз, нашим пришлось приспосабливаться — нелегко национальному и академическому вписаться в зал над пабом. Зато на наших зрители буквально ломились! Давали дополнительные спектакли — сначала в Лондоне, потом в Эдинбурге, где «Шагал... Шагал...» завоевал приз престижного театрального фестиваля. Что ни говорите, а советская театральная школа и репертуарный театр — это и в Британии сила.
Но главной «фишкой» того фестиваля в Лондоне стал не только белорусский спектакль, но в первую очередь отсутствие перевода на английский язык. Зрителям раздавали листки с содержанием, но — никакого построчного перевода. Организаторы считали, что настоящее искусство прекрасно воспринимается не на уровне слов, а где–то на уровне... На уровне души, что ли?
Мне трудно было принять это тогда (наверное, потому, что я понимала слова), но вспомнилось сейчас, когда я смотрела на реакцию китайской публики — правильную, с моей (понимающей слова) точки зрения, реакцию. Самой бурной в «Вишневом саде» оказалась реакция на слова Лопахина «Я все могу купить!» — видно, произошло узнавание: в Китае таких Лопахиных — море. Но в театр они вряд ли ходят, на «Вишневый сад» пришла старая интеллигенция — люди, воспитанные на советском репертуарном театре (в Китае тоже такой — Советским Союзом во много созданный), для которых Чехов и Станиславский если не боги, то как минимум небожители.
Мне интересно, а что думали китайцы, когда смотрели «Белую гвардию»? Это ведь про нашу историю — больную, до сих пор саднящую, чужим все–таки непонятную. Но театр — настоящий — ведь тем и хорош, что его можно воспринимать пластами. То, что для меня родная история и боль, кому–то — костюмированный спектакль про отношения между людьми. Немного юмора, немного слез, с надрывом, но надрыв китайцы как раз любят.
Правы, наверное, были организаторы того давнего лондонского фестиваля: искусство все–таки воспринимается душой, и для нее слова — пыль, иногда — золотая, иногда — могильная. Или ветер, заблудившийся в сумерках. Или дождь, бубнящий за окном негромкую песню — слов не разобрать, но смысл ясен. И ничего не теряется в переводе.
